— Нет, сэр. — Мальчик выглядел совсем несчастным. — Я был в карауле с Левием, когда мы увидели, что он идет по дороге мимо… мимо холма. — Говорить, какой это был холм, не было нужды. — Мы его окликнули, он тут же отозвался и сказал, в чем дело. Но еще он сказал, что имя свое назовет только, когда ты к нему выйдешь. Поэтому Левий подкинул сучьев в огонь, чтоб вызвать гонцов с других постов и разнести эту весть. А он — этот человек — послал меня сюда — предупредить тебя. — Стремление уйти отсюда как можно быстрее охватило мальчугана. Его босые ноги как будто танцевали на горящих углях. — Ты не хочешь, чтоб я разбудил своих родичей, па?

Пол спокойно положил руку на плечо Вилли.

— Мы подумаем насчет этого, мальчик. Вот прямо сейчас и подумаем. — Пол пошел к дверям. На пороге он остановился и обратился к самой старой из своих жен. — Мишель, ты отвечаешь за порядок тут. Место буду выбирать я, и оно будет прямо перед крыльцом моего собственного дома. Я пошлю Вилли позвать тебя и всех остальных, как свидетелей, когда настанет время. До этого пусть никто с места не трогается. Это ясно?

Мишель склонила тщательно причесанную голову.

— Господь да укрепит твою десницу, мой муж. Господин наш Царь позволит этому человеку пойти той же дорогой, которой до него ушли другие.

Пол улыбнулся.

— Господин наш Царь так и поступит. — Он поднял ее лицо за подбородок и поцеловал сухие губы, уже многие годы не знавшие такой ласки.

Бекка попыталась воспользоваться этой минутой, когда, казалось, внимание всех было отвлечено, чтоб схватить Шифру и вынести ее из комнаты через задние двери. Для нее не составило бы труда выпрыгнуть потом из окошка и добраться до какого-нибудь заброшенного хранилища. Ко всеобщему удивлению, па приказал разрушить после праздника Окончания Жатвы не все времянки годичной давности. Парочка осталась целой — была задумка укрепить их камнями и таким образом увеличить число постоянных хранилищ. Только Бекка знала, что значительная часть оптимизма па была связана с тем маленьким мешочком опытных семян, который ему подарили городские купцы. Никто и слова не сказал, чтоб не накликать беду, но все на хуторе считали, что более обильного урожая, чем урожай этого года, в прошлом еще не бывало. Поэтому план Пола увеличить емкость хранилищ на будущий год казался вполне практичным.

Но для Бекки следующий год скрывался где-то в конце ночи длиной чуть ли не в сто лет. Сейчас значение имело лишь одно — склад мог послужить хорошим убежищем для Шифры на случай, если…

— Куда это ты изволила собраться? — Вопрос Мишель обрушился на плечи Бекки, как удар плети.

— Я хотела поискать чистую пеленку для малышки. Она запачкалась, поэтому и плачет. — Бекка сама удивилась тому, с какой легкостью соскальзывает ложь с ее языка.

Бесполезно. Мишель пересекла гостиную и отобрала у Бекки девочку.

— А почему бы не принести пеленку сюда, вместо того чтобы носить девчонку к пеленке? — Опытная рука порылась в свивальниках Шифры. — Сухая, — объявила Мишель. И передала девочку Хэтти. — Чтоб это было в последний раз.

С потупленным взглядом Хэтти расстегнула блузку и дала Шифре грудь. Если она и заплакала, то никто этого не увидел.

— Пол хороший человек, — сказала Селена.

— И к тому же сильный, — добавила Кэйти, стараясь вложить в свои слова как можно больше уверенности. — Сильнее не бывает.

Тали подняла одну бровь.

— Ты же столько лет безвылазно просидела на хуторе, так откуда тебе знать? — Ее глаза обежали всю комнату. — Откуда вы знаете, насколько он соответствует тому, что ждет его этой ночью? Наш мир ограничен этими четырьмя стенами. Что лежит за ними — нам неизвестно. Насколько мы знаем…

Мишель не стала размениваться на оплеухи, она сразу же прибегла к кулакам. Тали упала со своего стула чуть ли не прямо на янтарные угли камина. Рэй подбежала к ней в ту же минуту.

— Сумасшедшая старуха! — крикнула она на Мишель, прижимая плачущую Тали к своей груди. — Да есть ли у тебя вообще мозги? И где твои уши?! Ты что — единственная в Праведном Пути, кто не знает, что она беременна?

Мишель побледнела.

— Я не… Она не смеет говорить такое… О милосердный Господь, вы же не скажете…

— Так ведь у нее все на лице написано! — Рэй сплюнула на пол.

— Нет! — Тали приложила ладонь к покрасневшей щеке и высвободилась из рук Рэй. Сидя со скрещенными ногами на полу, она сказала: — Я наступила на подол юбки и упала. И если у меня будут какие-нибудь неприятности вот с этим, — она указала на живот, — то пусть будет, что будет. Да исполнится воля Господина нашего Царя… — Ее смех звучал безрадостно. — Я быстренько снова забеременею. Может, это и будет истинным милосердием Господа.

— Милосердием? — Голос Хэтти рвался наружу из каких-то темных глубин ее души. И в этом слове, прозвучавшем как эхо слов Тали, было столько огня и силы, что, казалось, оно способно содрать плоть с костей не хуже, чем то делает котел из обихода мужских обрядов. Хэтти поднялась со своего кресла и сунула ребенка в руки Бекке, ни на секунду не отрывая глаз от лица Тали.

— Ну а теперь запомни, женщина, что я скажу тебе перед свидетелями, которые подтвердят каждое мое слово. Когда случится то, что должно случиться этой ночью, и если милосердие, как ты его понимаешь, постигнет тебя, я дам тебе урок, что такое настоящее милосердие. Я буду поджидать тебя в каждом укромном уголке этого хутора. Я буду терпелива, и когда следующая беременность покажется тебе благословением, я, клянусь всемогущим Господом Богом, выйду из темноты и вот этими самыми руками вырву у тебя из матки это кровавое благословение!

Малюсенькие золотистые волоски на руках Бекки становились дыбом при каждой фразе, произнесенной ее матерью в ответ на богохульство Тали. Рэй отшатнулась от Тали, как будто боясь заразиться от нее. Другие жены молчали, и только расширенные зрачки их глаз говорили, что они внимательно вслушиваются в каждое слово. Одна Тали была непоколебима как гранит.

— Раньше или позже, — глухо сказала молодая женщина, — ты или кто-то другой вырвет у меня ребенка то ли из матки, то ли из рук — какая разница? Это всего лишь ребенок. Я принимаю твое проклятие, Хэтти, — не такая уж это тяжелая ноша. Давным-давно Господин наш Царь возложил на нас всех гораздо более тяжелую.

Дверь открылась. Это вернулся Вилли.

— Па говорит, чтоб вы… — Он сделал долгую паузу. Он явно чувствовал в атмосфере комнаты нечто большее, чем просто зов готовности Бекки. Его невольно передернуло. — Па велел, чтоб вы все сейчас же вышли и становились перед домом, — закончил он и тут же убежал.

Женщины прошлепали босыми ногами, выдерживая строгий порядок, по половицам Большого дома Праведного Пути. Бекка вышла вместе со всеми, держась рядом с матерью, как будто она снова всего лишь малышка с вечно измазанной мордашкой, которую все еще водят на матерчатых помочах. Ужас, поднимающийся откуда-то из живота, заложил ей уши и застилал глаза. И внезапно на нее нахлынуло море запахов: мускусный запах пропитанного потом платья матери; острая вонь опаленных волос Тали; запах горящих камышовых свечей, бросающих свой колеблющийся свет на весь бесконечный путь от гостиной до парадной двери дома; хлесткий удар свежего холодного воздуха, когда эта дверь отворилась и женщины вышли в ночь; влажный, прохладный, сочный запах вспаханной земли. Запах земли, ожидающей семени, а совсем близко от Бекки — молочный сладковатый аромат ребенка, тепло прижавшегося к ее плечу.

Здесь же была и Баба Фила, сидевшая на стуле с прямой спинкой рядом с притулившейся у ее ног прислужницей. Бекка тщетно пыталась поймать взгляд этой девушки. Пальцы ног поджаты, пальцы рук накрепко вцепились в колени, каждая мышца, каждая жилочка тела безымянной напряжены так, что могут сорваться как пружины при малейшем прикосновении. А глаза горят. Это было единственное лицо, которое улыбалось. Голодной улыбкой.

Женщины выстроились как по линейке за спиной у хуторской вещуньи. Большой дом прикрывал тыл этой шеренги. Все они смотрели вперед с деланным спокойствием и безразличием. За открытым пространством, прямо напротив них стояла шеренга мужчин — родичи-Пола, сыновья Пола. При свете наскоро изготовленных факелов все они готовились стать свидетелями, как то и положено по обычаю.