Когда Бекка возвращалась с просяного поля, ребенок на холме все еще плакал. Так же отчетливо она слышала его каждый раз, когда уходила на полевые работы и когда возвращалась с них домой. Хотя никто не говорил о таком в присутствии детей, она подслушала, как кто-то из женщин шепотом сказал, что этот ребенок не умирает куда дольше, чем можно было бы ожидать. Это Знак, сказала Тали. А Знак чего именно, никто не осмелился даже гадать.

Теперь горький плач ребенка звучал слабее, но он был все так же непрерывен и настойчив. Плач преследовал Бекку все время, пока она спускалась по тропинке мимо мертвых яблонь, и провожал до самых дверей дома.

Ребенок. Ребенок Линн. Девочка, если верить слухам, которые начали ходить еще несколько дней назад. А в этом сезоне на всех соседских фермах родилось слишком много девочек. Слухи оказались верными, они и не могли быть иными — иначе как оказалось бы это дитя сейчас на холме? Линн — самая лучшая травница во всем Имении, которой спасти жизнь другому человеку легче, чем чихнуть.

А вот эту жизнь она спасти не смогла.

Бекка ускорила шаги, она пыталась обогнать этот звук, но в то же время не казаться бегущей. Если б кто-нибудь из женщин увидел ее, ее обругали бы и прочли длинную нотацию. Ну а если б это был мужчина…

Она сделала над собой усилие, заставляя себя не ускорять шаг, и запела гимн Господина нашего Царя «Город покоя». Она пела громко, и пение помогало ей вплоть до той самой минуты, когда тропинка вывела ее на главную дорогу.

Здесь Бекка вдруг вспомнила, что «Город покоя» — любимая песня Линн. Она всегда пела ее во время своих частых объездов.

Выйдя на дорогу, Бекка почувствовала, что камень на сердце непереносимо тяжел. Даже на таком расстоянии от холма детский плач все еще был слышен. Она различала и его, и одновременно голос Линн, поющий «Город покоя». Осенний воздух был населен призраками, суровыми и упрямыми призраками ныне живущих. Память Бекки вызвала к жизни призрак Линн, и вот, пожалуйста — та уже трусит рысцой по дороге на хутор Праведный Путь.

Когда ты была еще ребенком, ты всегда прислушивалась, не зазвучит ли на дороге эта песня. И в ту минуту, когда до твоих ушей долетал женский голос, поющий «Город покоя», ты со всех ног мчалась в дом, чтоб оповестить все тамошнее женское население, что мисс Линн уже едет. Ошибки быть не могло — это Линн! Она никогда не пропускала свои обычные объезды, никогда не позволяла младшим травницам подменять себя — даже и тогда, когда ее живот стал таким огромным, что было удивительно, как она может ходить, не говоря уж о том, как умудряется влезать на свою древнюю рабочую лошадь, которую альф ее хутора определил ей для поездок.

Теперь, стоя на дороге под полуденным солнцем, ласкающим ее плечи своим вялым теплом, бессильным прогнать из сердца смертельный холод, Бекка ощущала, как память овладевает ею — телом и душой. Время текло назад, недели и месяцы осыпались с него, пока Бекка снова не оказалась рядом с матерью перед собственным домом. Мисс Линн, натянув поводья старой кобылы, весело здоровалась с ожидавшими ее приезда женщинами.

— Захария избаловал меня, — говорила Линн, пока мать Бекки помогала ей слезать с костлявой спины лошади. — Я говорю и говорю ему, что прогулка пешком только полезна женщине, носящей плод, а он и слышать об этом не желает.

— А должен был бы, — ответила, улыбаясь, Хэтти. — Если он не желает прислушиваться к мнению старшей травницы Имения, искушенной в искусстве помощи роженицам, то кого же он вообще готов слушаться?

Линн расхохоталась и прошла за Хэтти внутрь дома. Бекка тихонько следовала за ними в большую гостевую комнату, с нежностью вслушиваясь в милый и легкий звук смеха Линн. Ни одна женщина во всем Имении не смеялась таким счастливым смехом, как Линн.

— Зах слушается только себя, Имения, Коопа, Бога и Господина нашего Царя — именно в этом порядке. — Линн уселась в одно из кресел с высокой деревянной спинкой, стоявших вблизи очага.

Хэтти издала тихий осуждающий вздох и рухнула на свой стул, будто слова Линн подкосили ей ноги. Она прижала ладони ко рту, а ее испуганный взгляд обежал гостевую комнату, ища на юных лицах присутствующих признаки того, что они слышали только что произнесенные слова. Бекка, к счастью, успела повернуться к матери спиной, сделав вид, будто занята сервировкой угощения для их желанной гостьи.

Линн, словно ничего не произошло, снова весело расхохоталась.

— Не пугайся, Хэтти. — Она с трудом нагнулась к своей дорожной сумке, стоявшей на полу возле ее стула, и открыла ее. — Это я просто дурака валяю. Детишки ведь далеко не всегда воспринимают всерьез то, что мы говорим. Так что, надеюсь, я их нисколько не испортила. А кроме того, у тебя очень короткая память. Вспомни-ка, какими мы сами были в юности… Наверняка обнаружишь, что мы частенько подшучивали и над Богом, и над Господином нашим Царем, и над всем прочим… И кстати, никогда не считали это преступлением.

Хэтти сложила руки на коленях и вытянулась в струнку на своем стуле с прямой спинкой, стоявшем напротив кресла Линн.

— Я покаялась во всех прегрешениях, и они были прощены, когда Пол взял меня в жены.

Бекка опять услышала тот резкий, полный сознания собственной непогрешимости тон, которым ее мать пользовалась, если хотела поставить на место старших девочек, не прибегая к более сильным аргументам, нежели жалящие, как хлыст, слова. Особого эффекта это не давало, разве что девчонки начинали скрывать усмешки да сдавленно, чуть слышно хихикать.

Не стала исключением и Линн. Бекка краем уха уловила намек на приглушенный смешок и закусила губу, чтоб не присоединиться к нему.

— Хэтти! Ты становишься все прямее и прямее, так что, чего доброго, тебя вскоре станут использовать вместо межевого столба! Мы тут все женщины, и маленькие — тоже. Расслабься. Ну а теперь говорите, кого я тут должна осмотреть? Кто-нибудь расхворался? А может, кто-то из девиц входит в пору?

Бекка внесла угощение и стояла у кресла старшей травницы все время, пока та произносила благодарственную молитву и ела. Даже когда мать приказала ей поставить блюдо на маленький столик, а потом постараться найти себе какое-нибудь полезное занятие, Бекка осталась, сделав вид, что не расслышала.

— Разреши девочке остаться, Хэтти, — сказала Линн. Когда она улыбалась, на ее щеках проступали ямочки. Она откусила кусочек ячменного печенья. — Вполне возможно, тут стоит будущая старшая травница. Я слышала, что ее бдение было отмечено чудесами…

— Ты слышала? — Гневный румянец, вспыхнувший на щеках Хэтти, казалось, отразился на лице Бекки слабой краской стыда. — Где это ты слышала?!

Линн тут же отступила на более безопасную почву:

— Где? Да как это обычно бывает… Мужчины и те поговаривают…

— Бдения — дело чисто женское! — Хэтти была неумолимо сурова. — То, что случилось с Беккой, случалось и с другими. Голод и холод ночи бдения кое у кого из девушек иногда вызывают галлюцинации.

— А я слышала, что на этот раз случилось нечто большее… — Линн резко оборвала фразу. Благодаря своим познаниям она разбиралась в человеческом теле куда лучше других и понимала, когда наступает время забыть о заданных вопросах. Бекка в душе произнесла за это коротенькую благодарственную молитву. Травница же продолжала говорить так, будто слов насчет слухов и чудес никто вообще не произносил: — Бекка интересуется искусством врачевания, и у нее вполне хватит ума, чтоб его изучить. Может, именно ей уготовано заново открыть древние знания о том, как по выбору рожать мальчиков или девочек.