Сейчас идет дождь, и я думаю… Но что толку думать? Как обычно, то, что казалось очень ярким и весь вечер стояло перед глазами, на бумагу становится художественным. Встреча с очевидным ужасом, но в человеческом обличье. Она может прожить еще лет двадцать… Ну и система [классовая?]!
* Русская? Родителей нет. Она это скрывает. Очень маленькие белые опухшие руки; говорила на хорошем английском – тараторила. Но ей пришлось уйти. Она знала, что должна идти. Побрела в Бетнал-Грин. Раньше она пришивала оборки – указала на жилет Л. Пожали друг другу руки. «Всего вам хорошего», – сказала она.
24 марта, вторник.
Очень хорошие выходные [в Родмелле]. Распускаются почки на деревьях, гиацинты, крокусы. Жарко. Первые по-весеннему теплые выходные. Я спала. Л. был на большом собрании [Лейбористской партии]. Умные люди из Льюиса. Но я спала. Потом мы прогулялись до Крысиной фермы116 и поискали фиалки. Здесь спокойная весна. Работаю в полусонном состоянии. Близится Пасха – передышка. Дункан уезжает в Испанию. Анжелика возвращается. Мы можем делать что угодно – возможно, уехать куда-нибудь с Морганом, у которого вышла книга [сборник эссе]. Толстая и синяя. Пока нет времени ее читать. Поглощена «Двумя гинеями» – так я собираюсь назвать это произведение. Мне кажется, что я на грани безумия. Я так глубоко погружаюсь в свою книгу, что ничего не соображаю. Обнаруживаю, что иду по Стрэнду и говорю вслух. Старая миссис Вулф была вчера в прекрасном настроении. Стремится доказать, что леди Оксфорд не старая; что жизнь в одиночестве может быть так же хороша, как и светская; и что вечеринки – естественное занятие для старух. Слишком много болтовни – сплошное самооправдание. Однако мои пять минут истекли, и я должна идти наверх. Мисс Бернис Маркс [неизвестная] приходила на встречу к Леонарду.
29 марта, воскресенье.
Сегодня воскресенье, а я все еще в процессе. Сегодня утром в 20-й раз переделывала сцену Элинор на Оксфорд-стрит. Набросала план и должна закончить книгу ко вторнику, 7 апреля, твержу я себе. Не могу не думать, что получается очень неплохо. Но больше ни слова об этом. За неделю голова болела всего один раз; лежала без сил, и поэтому пропустила званое чаепитие Нессы, где Анжелика в своей новой шляпке произвела фурор. Мы отложили поездку к Сесилам на выходные и вместо этого отправились вчера в Ричмонд; наслаждались прекрасным видом на кусок поля, покрытого темно-зеленой травой, газометр и облака; вид в направлении Илинга, как сказал Л. Вернулись домой; сходили на «Строителя Сольнеса»117 – роль Лидии мне не понравилась, отчасти из-за ее уродливого наряда: высокие сапоги, зеленая юбка, красная шаль. И у нее нет способности переключаться с реального на поэтичное. Элизабет [Боуэн] Камерон пришла со своей двоюродной сестрой, которая согласилась со мной. На самом деле, обе они были очень категоричны. Возненавидели постановку. Пригласили нас встретиться с актером, исполнившим роль Сольнеса, и выпить пива в кафе «Royal»118, но мы отказались и поехали домой; увидели, что едет польский принц119 и вовремя юркнули внутрь. Сегодня утром у Л. разболелось горло. Подумываем уехать – самое время – в Монкс-хаус в следующую пятницу и окопаться там. Несса и Анжелика, Клайв и Квентин – все будут там [в Чарльстоне].
Кстати, я не упомянула Элизабет Робинс120 – великая беда, которая свалилась на мою голову, ибо она пришла в самый напряженный момент, и мне пришлось потворствовать ее бесконечно напористым, обременительным, дотошным требованиям. Она прямо-таки хотела объясниться и, собственно, приехала ради этого из Брайтона. Она не смогла пойти на «Строителя Сольнеса», но постоянно ходит в театры с подругой – можно подумать, с этим кто-то спорит. «У меня падает зрение – это пока секрет. Я не имею в виду, что ослепну, но мне надо беречь глаза. И писать книгу. Берегу для этого все силы. Не могли бы вы описать свой процесс мышления? Да-да. И есть еще кое-что, о чем я могу рассказать вам, но только по секрету. Я не могла пойти на встречу с ней, с Хильдой. Я и есть Хильда. Я – та, для кого это все было написано…» Сплошное напряжение. Маленькая замерзшая колибри с накрашенными губами и голубыми глазами, очень маленькими и старыми; много громких слов и напора. Пригласила нас на ужин или чай.
1 апреля, среда.
Я забыла устроить для Л. первоапрельский розыгрыш, а он – для меня. Мы два сапога пара. Вчера ходили на чай к Джеральду121, и это было похоже на посещение аллигатора в зоопарке, тучного и старого, лежащего, как наши черепахи, наполовину высунувшись из воды. Я жалела, что не поехала на Даунинг-стрит слушать Болдуина122 о Ньюнем-колледже, когда сидела в уродливой комнате на Де-Вер-Гарденс с тусклыми покрывалами, чайным сервизом на сервировочной тележке и старой картиной, которую Джеральд купил 40 лет назад в Сент-Айвсе и повесил над камином. Сомневаюсь, что он получил удовольствие от встречи с нами и что у него вообще осталась способность наслаждаться хоть чем-то. Мы говорили об издательском деле, и она123 – я не знаю ее имени – была нервно весела, как женщина, чья жизнь пуста и которой приходится постоянно воодушевлять своего мужа. Она нарядная, но уже пожилая, дряхлая; довольно милая женщина, но, полагаю, несчастная. Джеральд рассказал мне о своих болезнях; такое ощущение, будто деловой человек, почти потерявший здравомыслие, вылил на нас ушат ледяной воды, ведь как бизнесмен он потерпел неудачу во всех своих начинаниях. «Ничего не осталось, ничего, – твердил он. – Ничего не поделаешь, ничего». Думаю, он чувствовал, что мы, возможно, понимаем больше, чем он сам. Вряд ли у него остались какие-то чувства к прошлому; может, ему нравятся сыновья Джорджа124 – не знаю. Он поддерживает связь с Софи125 и Эммой Воган126. Мы вышли и прогулялись по парку. Если я смогу делать по 25 страниц в день, то закончу к следующему вторнику. Потом корректура. Одному Богу известно, как успеть к маю. Однако я больше не переживаю, занимаясь трудной сценой Норта и Сары, а ко всему отношусь философски.
9 апреля, четверг.
[Монкс-хаус]
Теперь, после удушающего напряжения наступит сезон депрессии. Последняя часть отправлена в «Clark» в Брайтон вчера. Л. читает роман. Осмелюсь сказать, что я настроена пессимистично; по-моему, его предварительный вердикт слишком мягок, но это только пока. Во всяком случае, отвратительные, мучительные, изнуряющие дни позади – их нужно забыть как страшный сон. Ужас в том, что завтра, после одного единственного ветреного дня передышки – о, этот холодный северный ветер, свирепствующий здесь с тех пор, как мы приехали, но я ничего не слышу, не вижу, не чувствую – только хожу из дома в свою пристройку и обратно, зачастую в отчаянии, – уже завтра, повторюсь, я должна начать сначала и прочесть 600 страниц беспристрастной корректуры. За что? За что? Больше никогда, больше никогда. Не успев закончить с этим, я уже набросала первые страницы «Двух гиней» и начала увлеченно говорить о «Роджере». Но если серьезно, то я думаю, что это будет мой последний роман. После него я хочу всерьез заняться критикой. Впрочем, хватит. Первая задача – восстановить запас жизненных сил; прочесть рукописи для «Hogarth Press» и взбаламутить воду. Я позволил ей немного застояться и зацвести.
