Рада сообщить, что сегодня мы ужинаем в Чарльстоне. Предстоит обсуждение статьи Клайва о «К.М.»127. Мы встретили Нессу и Анжелику в Льюисе; в платье с тесемками и маленьком чепце А. напоминает героиню тургеневского романа. Джудит Багеналь128 уже 45-летняя женщина с шестью детьми, а ее муж, не то священник, не то преподаватель Лондонской школы экономики.
Кажется, я не говорила, что мы отвезли Моргана в Эбингер129 – стоял ужасно холодный день; возлюбленный, крепкий полисмен130, провожал его на Манчестер-стрит. Молчаливая поездка по пригороду с размытыми дорогами; ничего не видно; все в тумане; затем резкий поворот направо и налево; вверх по переулку, и там, на небольшом холме, стоит их дом. Старая колоннообразная миссис Форстер131 с выпученными серыми глазами; горничная в фартуке и с вставными челюстями; разнорабочий и садовник вдалеке – всего они вышли поприветствовать его. У Моргана есть какое-то прозвище – «Тонг»? – для своей матери. Мы заглянули в нарочито викторианскую гостиную с серебряным чайником и картинами Ричмонда132, в том числе портретами Ханны Мор133 и Сквирелла [?], и ушли.
Потом на обед приехала Коулфакс – да, свалилась на голову в первый же день нашего приезда, – в черном берете и сером твидовом пальто; сухая, как один окороков в лавке Флинта [в Льюисе]; не смягченная горем, полагаю, а только постаревшая. Бедняжка; какая жесткая натура; потеря Артура134 высвободила лишь немного странной сентиментальности. И все же она, как мне кажется, храбрая, но остается хозяйкой, честолюбивой, беспокойной, неудовлетворенной; вечно гонится за чем-то, словно собака за повозкой, которая всегда едет слишком быстро. А как она огрызается на других собак: миссис Уигрэм135, мадам де Маржери136. Мы мило поговорили о знаменитостях у камина, а потом она ушла. «Rolls-Royce»137 – думаю, она поехала к клиентам138.
В дневнике Вирджинии нет записей за период с 9 апреля по 11 июня. 8 апреля она отправила последние страницы отредактированного машинописного текста романа “Годы” в типографию издательства “Clark”, которое уже возвращало ей предыдущие фрагменты в виде гранок для вычитки. Новость о том, что американское издательство “Harcourt Brace” не сможет опубликовать роман до осени, даровала долгожданную передышку Вирджинии, чья напряженная работа над книгой почти привела ее к нервному срыву с уже знакомыми симптомами в виде головной боли и бессонницы. Она позволила себе 4 недели абсолютного отдыха преимущественно в виде постельного режима в Монкс-хаусе. 3 мая Вулфы вернулись в Лондон, где Вирджинию обследовала ее врач Элинор Рендел, которая одобрила предложение Леонарда сменить обстановку. Соответственно, с 8 по 20 мая, уехав из Родмелла, Вулфы совершили турне по западной части страны, проехав через Уэймут и Лайм-Реджис в Корнуолл, где они пробыли три дня со своими друзьями, Кэ и Уиллом Арнольд-Форстером, близ Сент-Айвса, прежде чем вернуться в Родмелл через Шафтсбери139. 22 мая Вулфы вернулись на Тависток-сквер на неделю, затем снова уехали в Родмелл на двенадцать дней и вернулись в Лондон 10 июня. Эти два месяца, да и последующие, когда скрытая тревожность и депрессия Вирджинии подталкивали ее к самоубийству, позже вспоминались Леонардом как “ужасное время”.
11 июня, четверг.
[Тависток-сквер 52]
Спустя два месяца я наконец-то могу сделать короткую заметку и сказать, что после двух месяцев удручающего и худшего, почти катастрофического приступа болезни – с 1913 года я, по моим ощущениям, никогда не была так близка к пропасти – я снова на коне140. Мне нужно переписать, то есть перекроить и вычитать большую часть гранок романа «Годы». Но погружаться не могу – уделяю книге по часу в день или около того. О, это божественное счастье – снова быть хозяйкой своего разума. Вчера вернулись из Монкс-хауса! Теперь я собираюсь жить как наседка на яйцах, пока не закончу 600 страниц [исправления гранок]. Думаю, что смогу, еще как смогу, но для этого мне потребуется огромное мужество и жизнерадостность. Это, повторюсь, моя первая добровольная запись с 9 апреля, когда я слегла в постель; потом ездили в Корнуолл – никаких записей нет; потом обратно; повидались с Элли141; затем в Монкс-хаус. Вчера вернулись домой – попробуем пожить здесь недели две. Кровь прилила к голове. Сегодня утром закончила «1880» [первая часть романа «Годы»].
21 июня, воскресенье.
Спустя неделю сильных страданий, воистину пыток по утрам, и я не преувеличиваю, у меня разболелась голова – чувство полного отчаяния и провала – мозги как ноздри после сенной лихорадки142 – сейчас опять спокойное тихое утро, ощущение облегчения, передышки, надежды. Только что закончила сцену Робсонов – думаю, она хороша.
Я так скована, так подавлена; не могу делать заметки о жизни. Все распланировано, люки задраены. Спускаюсь сюда на полчаса; поднимаюсь наверх, зачастую в отчаянии, ложусь; гуляю по площади; возвращаюсь и делаю еще десять строк. Вчера были в «Lord’s»143. Постоянное ощущение, будто приходится подавлять себя и контролировать. Вижу людей, которые лежат на диване между чаем и ужином. Роза Маколей. Элизабет Боуэн. Несса. Вчера вечером сидела на площади. Видела, как с зеленых листьев капает вода. Гром и молния. Пурпурное небо. Несса и Анжелика обсуждают [тактовый размер?] 4/8. Вокруг снуют кошки. Л. обедает с Томом144 и Беллой145. Очень странное, на редкость замечательное лето. Новые эмоции: смирение; искренняя радость; литературное отчаяние. Я учусь своему ремеслу в тяжелейших условиях. И действительно, читая письма Флобера146, я слышу собственный голос, восклицающий: «О искусство! Терпение. Пусть оно утешает, пусть увещевает». Я должна спокойно и смело довести книгу до ума. Но она выйдет только в следующем году. И все же я думаю, что у романа есть потенциал – нужно лишь раскрыть его. Пытаюсь дать глубокий и четкий портрет персонажей одной фразой; сократить и уплотнить сцены; собрать все воедино.
23 июня, вторник.
Хороший день – плохой день – и так далее. Мало кто страдает от писательства так, как я. Пожалуй, лишь Флобер. И все же я поняла, как сделать книгу; думаю, что смогу закончить ее, если только мне хватит терпения и мужества спокойно воспринимать каждую сцену и сочинять. Думаю, книга может получиться хорошей. А потом – ох, когда она уже закончится!
Сегодня не лучший день, потому что я ходила дантисту, а потом за покупками. Мой мозг как весы: любая мелочь, и уже перевес. Вчера было равновесие, а сегодня одна чаша внизу.
