- Доброго вечера, соседи.

Словно из ниоткуда у ворот появилась Анн-Мари Кревье, как всегда при параде, в тщательно выглаженных одеждах, с идеально уложенной прической. Ее зубы выделялись на фоне красных губ, светясь белизной. В руках женщина несла еще теплый румяный пирог.

- Здравствуйте, Анн-Мари, простите, но мы сейчас не в том расположении духа, чтобы принимать гостей.

Вздохнул Эгон Гобей, закидывая хомут на плечо. Гостья одарила хозяина фермы ядовитым взглядом, сунув мужчине в свободную руку тарелку с едой.

- И почему же я не удивлена, дорогой. Вы никогда не в духе, впрочем, ничего нового, я уже почти привыкла, и явилась не за этим. Я в курсе, что случилось с Зоэ-Моник, пришла поддержать вас и ее самым вкусным в Локронане пирогом с каштанами. О-о, дитя, наши каштаны – нечто, ты обязана как-нибудь посетить с друзьями фестиваль, посвященный этому невероятному продукту. Ну, чего застыл, неси пирог на кухню, а мы, девочки, пока пошушукаемся.

Эгон Гобей перевел глаза с гостьи на дочь, и, получив кивок, отправился в сторону дома. Упираясь ладонями в перекладину забора, Моник перемещалась с пятки на носок, чувствуя себя неловко в присутствии Анн-Мари, не зная, что сказать или сделать.

- Не знала, что существует фестиваль каштанов. Он проходит в центре Локронана?

Анн-Мари не ответила, кусая накрашенные яркие губы, заламывая пальцы, казалось, она тоже была не в своей тарелке, но тогда зачем пришла сюда? Убедившись, что им больше никто не помешает, женщина подошла вплотную к Моник, беря руки девушки в свои.

- Ты много чего еще не знаешь, дитя. Так, значит, ты не только познакомилась, но и спала с моим сыном?

- С кем?!

Воскликнула Зоэ-Моник Гобей, испуганно делая шаг назад, но руки гостьи крепко удерживали на месте. В серых глазах Анн-Мари Кревье сверкала сталь, едва сдерживаемый гнев, и страх?

- С Эрве, конечно же, с Эрве Дюшармом! Или он не был единственным, голубушка? Я оставила ему фамилию отца, да и очаровывающую внешность он унаследовал от этого мерзавца.

- Я и понятия не имела, что он ваш сын...

- Естественно, он ничего не рассказал, ха, ведь он винит меня во всех своих бедах! Бьюсь об заклад, Эрве многого не поведал, дитя. И мой долг, как матери, предупредить тебя, сказать кто он, нет, что он такое. Он – монстр, дорогая, самый настоящий монстр!

Анн-Мари всплеснула руками, выплескивая накопившиеся эмоции, но как только она произнесла вердикт для собственного сына, тут же закрыла дрожащими кончиками пальцев губы, словно до сих пор пребывала в ужасе от нелицеприятной правды, которую старательно избегала годами. Памятуя о сказанном ранее Эрве, что мать относилась к нему плохо, Моник не могла со всей серьезностью отнестись к речи гостьи, однако его же слова о крови на руках, вынуждали мысли зудеть на подкорке. Но ведь она обещала и до сих пор была уверена в том, чего бы ни сделал Эрве, этому можно было найти разумное объяснение и простить, особенно родной матери.

- Спасибо вам, я благодарна, что вы пришли предупредить меня, правда, но разве заслуживает ваш ребенок за то, что пользуется магией и это решение, видимо, имело какие-то неудачные последствия, называться монстром?

В глазах Анн-Мари стояли серебристые слезы, но она подавила их усилием воли, когда осознала, что девушка ей не верит, и едва ли понимает о чем речь. Подбородок женщины дрожал, когда она говорила, при этом ее лицо выражало достоинство, непоколебимость.

- Магией? Он никогда не использовал магию, дорогое дитя. Эрве не посмел бы нарушить и этот закон, уж поверь мне. Этого я бы не допустила. Я пришла сюда просить тебя держаться от моего сына подальше, но вижу, что губительные семена чувств уже достаточно глубоко посеяны внутри тебя. La Ruche*, спроси его про частную школу, в которой он учился ранее. И будь осторожна, Зоэ-Моник.

Не дожидаясь ответа, сжав кулаки, Анн-Мари уверенной походкой отправилась прочь, тогда, как Зоэ-Моник продолжала смотреть ей вслед, не зная, что и думать. Губительные семена чувств, под таким углом видела женщина любовь? Это именно то, что случилось когда-то с ней самой? До этого момента Моник не смела признаваться себе в том, что, в самом деле, влюблена в Эрве, но вот она стоит, сгорая от негодования и злости, защищая парня. Если это и есть любовь, значит, семена проросли успешно.

Что такого могло случиться в Ла Руш, заставившее мать переменить мнение о дитя, вышедшем из ее чрева, чтобы ненавидеть его, презирать и относиться с предубеждением? Чего никак нельзя было простить? Эрве определенно был не сдержан, ревнив, моментами резок, но то, вероятно, было следствие воспитания и отсутствия любви Анн-Мари, ничего, с чем нельзя было бы справиться и изменить. Моник обязательно разберется с этим позже, а пока ей предстояло придумать способ, как исправить все то, что натворила сама.

***

Элайн Мелтон-Гобей даже не взглянула на дочь, методично подготавливая спаржу, когда девушка вошла в кухню, пристроившись рядом, чтобы помочь приготовить ужин. Вина тяжким грузом давила на плечи, грудь, но Зоэ-Моник не решалась завести разговор, не понимая с чего начать, и чем закончить, как можно было облачить в слова то пережитое, что было похоже, скорее, на бредни сумасшедшего, чем на правду, которую ее родители, несомненно, заслуживали.

- Мам, пап, простите меня. Я сожалею, очень, если бы я могла что-то изменить, так и поступила бы.

- Изменить прошлое никому не под силу, но ты можешь приложить все усилия, чтобы не совершать больше таких опрометчивых поступков.

Откликнулся Эгон Гобей, глядя в печальные глаза дочери, не отрываясь от нарезки айвы для пирога.

- Мы думали, что потеряли тебя. Я знала, что что-то не так, чувствовала, но твой отец успокоил меня, и зря. Зоэ, ты не представляешь, как сильно мы испугались за твою жизнь. Зачем, зачем было идти на треклятую вечеринку и надираться до состояния, близкого к коме??! Неужели мы так тебя воспитывали??

Ведьма со всей силы стукнула по столешнице руками, уронив на пол все, что лежало на разделочной доске. Каждое слово отдавалось в голове пулей, пролетающей насквозь, оставляя после себя кровоточащие раны, Моник знала, что виновата, но вопреки рациональному чувству, захотелось воспротивиться, защититься, переложить хотя бы часть ноши на кого-то другого.

- Я понимаю, что поступила плохо, ясно? Ты могла бы хоть раз попытаться понять, а не читать нотации?? У меня были причины. Думаешь, я не понимаю, почему ты зовешь меня Зоэ каждый раз, когда я оплошаю? Я для тебя будто призрак умершей сестры, которую ты пытаешься воскресить таким образом, но это я – твоя дочь, и я не ответственна за ваше с ней прошлое, где меня даже не было!

Женщина замерла, распахнув веки в удивлении, она смотрела прямо перед собой, под гневные увещевания супруга, пытавшегося вразумить Моник. Элайн открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала, уходя в спальню, сама становясь бесплотным эхом прошлого. Она не сумела бы представить, что все ее усилия и жертвы вмиг могут обратиться в пепел. Никогда ведьма еще не ощущала себя настолько опустошенной, будто кто-то без разрешения выкачал из крови кислород, воздух из легких. Может быть, в чем-то дочь оказалась права, но от этого легче не становилось.

- Ма-ам, прости, мам! Я не хотела...

Подала голос Моник, чувствуя себя взвинченной и измотанной, словно последних сил хватило лишь на ответный бросок камешка в Элайн. Девушка закрыла глаза, закусив до крови нижнюю губу, когда получила от отца неодобрительное покачивание головой прежде, чем он удалился вслед за супругой. Прекрасно, просто прекрасно решила ситуацию, Моник.

Входная дверь скрипнула, и девушка чертыхнулась, не хватало только безумных соседей, но то была Леони, осторожно ступающая за порог.

- Э-эй, месье и мадам Гобей, Зоэ-Моник, вы дома?

Увидев подругу, девушка встала, как вкопанная, не доходя до своей комнаты. На лице Леони Шарбонно отразилось облегчение.

- Хвала небесам! Мы приехали сразу же, как только узнали. Ты в порядке?