— Виноват. Исправлюсь. — А вот эта фраза, по представлению выпускника училища тайной канцелярии, являлась общей, как в официальной обстановке, так и в подобной, условно неофициальной. В самом деле, нареканий на нее со стороны полицмейстера не последовало.

— Так вот, касательно дела, из-за которого я тебя задержал. — Господин надворный советник принялся копаться среди стопки бумаг на своем столе. — Ага, вот. Ко мне вчера вечером доставили записку от стряпчего Ве-ли-ко-цер-ков-цева, — фамилию отправителя полицмейстер зачитал с извлеченного из бумажной кучи конверта, по слогам, — у него там при оглашении завещания открылись какие-то обстоятельства, которые он счел представляющими для нас интерес.

— А, осмелюсь спросить, какая связь этого письма с жертвоприношением? — Все же поинтересовался Андрей у своего начальника, плохое настроение которого, вроде бы, мало-помалу начало исправляться.

— Так завещание то от Сергея Ивановича Карамурзина, помнишь такого? — Хмыкнул Павел Никитович, протягивая подчиненному конверт. — Сходи, разберись, что там такого криминального в завещании этого покойника, что стряпчему даже потребовалось обращаться в полицию.

— Слушаюсь. Разрешите исполнять? — Подхватился Рябов, лелея в душе надежду, что возможно отыскалась еще одна ниточка, могущая привести его к раскрытию этого сложного и резонансного преступления.

Судя по обратному адресу на конверте, стряпчий Великоцерковцев держал свою контору где-то в районе порта. Андрей в течение получаса своим ходом, не прибегая к услугам извозчика, прошагал это расстояние, после чего приступил к расспросам относительно конкретного места расположения данного господина. Ну, просто улицы в Александрове все уже были поименованы, и местные жители активно эти наименования использовали, а вот до названий мелких тупиков и даже небольших переулков это нововведение еще не дошло. Потому и нужный адрес звучал так: Второй тупик по Якорной улице по правую руку, начиная от здания управления портом. Доходный дом Мартына Кожемяки. Пойди, пойми, которое ответвление на этой, в принципе, очень неровной улице с целой кучей широких и узких проходов между домами можно посчитать Вторым тупиком.

Все же, язык до Киева доведет! В этой народной мудрости Рябов смог убедиться всего спустя минут пятнадцать или двадцать расспросов. Доходный дом Мартына Кожемяки оказался, вопреки звучному названию, не таким уж и большим. Если сравнивать с домами в центральном районе, так некоторые отдельно стоящие флигели для прислуги при тамошних особняках как бы даже ни побольше выходили. Впрочем, Андрей особо на эти размеры внимания не обращал. Отыскалась контора стряпчего — и ладно.

— Да, все верно. В соответствии с действующим уложением, в случае имеющихся в тексте завещания или в приложении к нему намеков на возможное наступление смерти моего клиента насильственным образом, я, как и положено, отправил извещение об этом в адрес нашей полиции, — согласился с тем, что данная записка отправлена именно им, молодой щуплый мужчина, худобу которого не выправлял даже просторный ему в плечах темно-серый сюртук.

— Могу ли я взглянуть на настороживший вас текст завещания? — Поинтересовался Рябов, с трудом скрывая свое нетерпение.

— Это было не завещание. Сергей Иванович Карамурзин оставил мне запечатанный конверт примерно за неделю до своей гибели….

— Где это письмо? — Не выдержал Рябов, перебивая разговорчивого стряпчего.

— В переданном мне конверте не было письма, только совсем коротенькая записка… — продолжил было свои разглагольствования Великоцерковцев, но, разглядев нетерпеливый взгляд своего собеседника, встал, направился в сторону секретера.

«Вскрыть в случае моей смерти», — прочитал Андрей на поданном ему почтовом конверте выведенные там практически каллиграфическим почерком слова, украшенные дополнительными завитушками. Заглянул внутрь. Да, этот клочок бумаги именовать письмом уж точно было бы явным преувеличением.

«В моей смерти прошу винить Тамару Абашеву». И все! Никаких подробностей. Первая мысль, которая пришла Андрею в голову: один в один — записка самоубийцы. Но ни одна из жертв того черного ритуала самоубийцей уж точно не была!

— Простите, а больше Карамурзин никаких писем вам не передавал? — Не удержался молодой сыщик от разочарованного вопроса.

— Нет, только это.

Записку вместе с конвертом Рябов, конечно, изъял. Да, собственно, стряпчий и вовсе не отказывал ему в этом. Совершенно бесполезная для него бумажка. Собственно, и для самого Рябова бесполезная. Такая вот записка уж точно не является доказательством вины объявленной в ней женщины. Андрей представил себе, как хрупкая девушка, телосложением один в один повторяющая его Надежду, богатырскими ударами одного за другим оглушает бандитов из банды Косого и помотал головой. Да, ну, бред! Разве что пригодится, чтобы отнести эту никчемную бумажку Малышеву в качестве доказательства работы полиции. Сам того не замечая, Андрей во многом скопировал отношение к старшему экспедитору тайной канцелярии с отношения к нему его временного руководителя, полицмейстера Подъяпольского.

Так он и шел, перебирая нога за ногу, погруженный в свои меланхолические думы, пока откуда-то сбоку вдруг не услышал оклик:

— Твое благородие! Рябов! Да постой ты!

Обернулся. С другой стороны улицы ему махали два друга городовых, с которыми он всего несколько дней назад намотал по улицам далеко не безопасного Болота не один десяток верст.

— Это очень хорошо, что мы тебя, твое благородие, тут встретили, — принялся разъяснять причину, по которой его остановили, один из двух друзей, Карп. — У нас в участке сегодня запланированы дружеские посиделки, так что от всей души приглашаем. Не побрезгуй. Ты нам с Ваньшей жизни спас, а мы тебя за это даже не напоили.

— Да я, как бы и не пью, — попытался отнекаться не ожидавший такого приглашения практикант и тут же спохватился: — а в честь чего торжество? Может, там подарок нужен?

— Не нужен подарок, это же не именины, — ухмыльнулся Иван, степенно оглаживая чуть завивающийся у него ус. — Это у нас давняя традиция, так сказать, боевое спаивание. Двадцатого числа каждого месяца, после боевого дежурства, мы собираемся все вместе…. Опять же, вместе с нами за столом и Василий Филиппыч обещал посидеть, уважить, так что нарекание тебе от полицмейстера, что с простыми городовыми бражничаешь, уж точно не грозит.

— Да не в этом дело… — отмахнулся было Рябов, но тут же вдруг подумал: «Какого черта? Илон вряд ли из своего похода успел возвратиться. К Наде тоже не пойдешь, только вчера у нее был, да и, вроде, она говорила, что сегодня у нее какая-то важная встреча…». Так что, помолчав еще несколько секунд, согласно махнул рукой: — а, один раз живем. Согласен.

Местом проведения пирушки был назначен все тот же полицейский участок, откуда еще несколько дней назад начинался их с Иваном и Карпом маршрут патрулирования приснопамятного района Болота. Андрей сначала сильно удивился этому выбору, ведь вокруг вполне достаточно вполне работающих в это время суток кабаков, в которых не пришлось бы изгаляться со стаскиванием в самое большое имеющиеся помещение очень даже не легких письменных столов с последующей укладкой на них досок в попытке изобразить хоть сколько-то приемлемый пиршественный стол. Но очень скоро припомнил инцидент с посещением «Гнутой подковы», когда местный вышибала ни в какую не хотел пропускать в зал, к чистой публике, нижних полицейских чинов и решил, что такое вот решение проблемы тоже вполне даже годится. Зато ни одной посторонней личности вокруг и, соответственно, можно никого не стесняться.

Как и было обещано, Василий Филиппович, местный участковый пристав, тоже обнаружился за общим столом. Учитывая, что в самом ближайшем будущем, сразу по окончанию выпускной практики, Рябов тоже станет уже настоящим «его благородием», ему тоже определили одно из самых почетных мест, рядом с местным начальником. Впрочем, в голове у юноши мелькнуло и другое объяснение этому явлению: вполне возможно, что просто никто из подчиненных, в принципе, не желал занимать место непосредственно рядом с начальником. Пьянка же, а в непосредственной близости от старого служаки еще пойди, расслабься.