Однажды вечером сотрудники Unicef повели нас к этим уличным детям. На оживленной улице с магазинами мы встретились с группой примерно из десяти мальчишек, которые провели всех к себе домой – через какую-то дыру в грязную тесную яму под трубой. Всеобщее внимание ребятам нравилось, и они гордо показывали нам эту темную, вонючую пещеру. Было ужасно видеть, что здесь обитают даже шестилетние малыши. Мальчишки, конечно, были прожженные и дерзкие, но они все же еще оставались детьми, хоть и прошли через многое. Ребята эти хорошо и легко общались – и между собой, и с нами. У одного была татуировка, и я показал ему свою. Все тут же захотели ее потрогать. Самый маленький из них погладил мою руку очень нежно – очевидно, ему сильно не хватало нормального человеческого контакта. Он был еще так мал, и мне ужасно захотелось обнять всех этих ребят.
На следующий день мы пошли в государственный центр, где беспризорным детям предоставляли еду и крышу над головой. Это единственное госучреждение такого рода в городе с почти миллионным населением. Там жили сорок детей, большинство – совсем маленькие. Например, среди них была двухлетняя девочка, которая до этого жила на улице со своим четырехлетним братом. Персонал в центре явно работает очень много, но на всех его все равно не хватает, и большая часть малышей остается без должного присмотра. Меня словно обухом по голове ударило, когда я увидел условия жизни детей даже в этом, считающемся нормальным, центре. Четырехлетняя девочка лежала на полу, упираясь головой в стену. Ножки у нее были тоненькие и слабые, она вся дрожала. У меня сердце кровью обливалось, когда я на нее смотрел, такую несчастную, одинокую и так нуждающуюся в любви и внимании. Я много времени провел рядом с малышкой, поглаживал ее голову, личико и играл с ней. Но потом нам пришлось уйти. Я обнял всех, кого смог, и попрощался.
В гостинице я все время думал об увиденном. Было время обеда, но мне не хотелось ни с кем общаться, я не мог это ни с кем обсуждать. Завтра мы уедем в Улан-Удэ, а та крошка так и будет лежать на полу, явно очень больная и без нужной помощи. Я не мог понять, почему ее не отвезли в больницу. Но потом мне объяснили: этот государственный центр не может позволить себе оплатить медицинские услуги. Я никак не мог успокоиться. По-моему, нет ничего хуже, чем когда у ребенка нет шанса нормально начать жизнь. Увиденное не выходило у меня из головы, и невозможно было смириться с тем фактом, что такие маленькие и ранимые дети – совсем как моя маленькая Эстер – оставались совершенно одни и были вынуждены справляться со своими бедами самостоятельно. Та бедная малышка ничего такого не заслужила. Она произвела на меня огромное впечатление, стала самым ярким воспоминанием за все путешествие. Может, это и есть та загадочная женщина, которая должна сильно повлиять на меня, как напророчила цыганка в Праге. Я боялся за жизнь девочки, поэтому узнал про стоимость ее лечения и передал деньги в центр. Конечно, это лишь капля в море. Даже если девочку вылечат, ее место займет вторая, а потом третья. Главной своей задачей Unicef, как мне сказали, считает не денежные пожертвования, а прежде всего борьбу беспризорностью детей, поддержку их семей и общин. Unicef хочет сделать так, чтобы дети не оказались брошенными, поощряет их учебу в школе и обеспечивает необходимой медицинской помощью. В тот момент я пообещал себе, что, как только вернусь домой, буду всячески сотрудничать с этой организацией. До конца нашего путешествия оставалось шесть недель, но я точно знал: буду теперь работать с Unicef до конца жизни.
На следующий день мы поехали в Улан-Удэ, через российскую границу, где встретились с нашей командой. Покореженный пикап Расса пришлось бросить, и они теперь ехали в одной машине, все оборудование и другие вещи были сложены в багажнике, на крыше и в прицепе. Когда мы проходили пограничный контроль, мной владело множество противоречивых чувств. Монголия оказалась большим испытанием, как физическим, так и моральным. Я все еще думал о тех детях из государственного приюта. Езда через страну потребовала огромных усилий, но в итоге дала мне все, что я хотел получить от путешествия: пасторальный рай и множество интересных, открытых людей. Они приглашали в свои дома не Оби-Ван Кеноби на мотоцикле, а обычного путешественника. Трудные первые дни – более трудных дней на мотоцикле у меня еще не было – преподали нам очень ценный урок: если бы мы тогда бросили все и сбежали в Россию, то пропустили бы самую интересную часть Монголии. Знакомство с ней напоминало путешествие по страницам «National Geographic». Стоило моргнуть, как перед тобой открывался поразительной красоты вид. В стране, где люди до сих пор ездят верхом и носят традиционную одежду, время как будто остановилось, но в то же время нельзя было сказать, что она застряла в прошлом. Большая часть сельского населения до сих пор живет в юртах, но многие из них пользуются солнечными батареями и спутниковыми тарелками. Все молодые парни там хотели быть пастухами и всю жизнь ездить на лошади, перегоняя овец и коз, тогда как девушки мечтали уехать в Улан-Батор и учиться в университете. Еще было очень здорово ходить по рынкам, когда никто не узнает. Инкогнито. Я мечтал об этом и в Казахстане, но там полиция и внимание прессы не позволили нам увидеть настоящее лицо страны. Монголия от всей этой суеты, как и от западной культуры вообще, совершенно далека. Она вся такая нетронутая и неиспорченная, и я чрезвычайно рад, что имел счастье путешествовать по ней. А еще мы с Чарли и Клаудио молодцы, смогли же ведь справиться с этим самым трудным этапом пути.
ЧАРЛИ: Хотя до Улан-Удэ было еще довольно далеко, на границе мы решили доехать до него без ночевки на полпути. Обедали мы в кафе, где, к большой радости Эвана и моему удивлению, продавался «Айрн-Брю» шотландского разлива. В Улан-Удэ мы приехали уже поздно ночью. Ужасно хотелось спать, но нужно было еще дождаться машины нашей команды. На следующий день мы отправились гулять по городу. После тихой Монголии он показался нам очень оживленным и шумным. Из громкоговорителей лилась музыка, виднелись рекламные объявления; пыльные площади были полны людей, потягивающих темное пиво из пластиковых стаканов, которое разливалось прямо из бочек. По улицам ездили трамваи, троллейбусы, там же стояли лотки с дешевыми солнечными очками. В центре города имелась парадная площадь, наследие советских времен, окруженная правительственными зданиями и украшенная, как нам сказали, самым большим в России бюстом Ленина.
«Надо разделить следующий этап пути на маленькие отрезки, – сказал Эван, когда мы гуляли по городу. – У меня в голове пока не укладывается, что отсюда нам надо доехать до Магадана». Мы стояли перед выбором. Дороги от Читы до Тынды (а это 1000 км на север), по словам тех, с кем мы говорили, практически не существовало, там был только старый гравийный проселок, недавно подновленный свежим гравием – это только первый слой нормальной дороги, и еще маленький отрезок старого асфальта. На карте его выделили пунктирной линией, которой обозначают строящиеся дороги. Но мы ничего не знали о стадии строительства. Можно было рискнуть и поехать по ней или сесть на поезд, как делали все остальные мотоциклисты-путешественники, когда-либо проезжавшие по этим краям.
«Идея с поездом мне кажется неправильной, – сказал Эван. – Разве можно потом будет говорить, что мы проехали на мотоциклах вокруг света, если 1000 км пути сидели в поезде?»
«А еще хуже будет, если мы поедем на поезде, а потом из окна увидим прекрасный асфальт параллельно железной дороге, – ответил я. – Очень обидно может получиться».
«Ну, правил тут нет, – сказал Эван. – Решение только за нами. Но я не хочу потом всю жизнь жалеть, что мы выбрали поезд. И в то же время, не хочу тащиться из Читы в Тынду восемь недель из-за отсутствия там нормальной дороги».
Дэвид был настроен еще более пессимистично. «Нам тут все говорят, что ехать дальше самим безумие, – сказал он. – Говорят, дорог там вообще не стало, а реки разлились, потому что зима выдалась очень тяжелая, и что мы оттуда потом не выберемся».
