Весь следующий день мы поднимались выше в горы по дорогам, окруженным снежными пиками. С вершины была видна наша дорога: она расстилалась впереди – прямая как стрела, узкая лента асфальта, разрезающая широкую равнину, бегущая вниз по склону, через долину и вверх по другому холму, и не было у нее, насколько хватало глаз, ни единого изгиба. А дальше простиралась Монголия. Ехать было легко и приятно, но после долгого ночного бдения у костра на прямой и ровной дороге ужасно клонило в сон. Когда мы добрались до границы, у меня закрывались глаза, поэтому я свернулся клубком на бетонном полу и оставил Чарли и Клаудио разбираться с пограничниками.

Через два часа мы были на нейтральной территории. За нами – российский пограничный пост, новенькая, свежая бетонная дорога и стальные здания. Мы съехали с холма и направились к кучке покосившихся деревянных хибарок, которые последний раз красили, кажется, лет пятьдесят назад. Очень скоро асфальт под колесами кончился, и начался гравий. Впереди ждала монгольская граница, которая, как нам говорили, была закрыта для людей с Запада. Этот пропускной пункт предназначался строго для граждан России и для монгольского грузового транспорта и казался не очень часто используемым. Но наш штаб на Шепердс-Буш отлично потрудился и добыл специальное разрешение на въезд в Монголию с запада. Еще можно было проехать на восток страны до Улан-Батора по трассе, которую туристы посещают совсем не часто. Мы быстро разделались с формальностями и въехали на территорию Монголии, где, едва повернув за угол, оказались посреди стада яков. Штук пятнадцать-двадцать здоровых волосатых монстров. Мы кое-как оттуда выбрались и встретились с нашим местным связным, девушкой Кариной, которая ждала нас здесь уже четыре дня. Она была ужасно рада встрече и повязала на мотоциклы голубые ленточки – по монгольской шаманской традиции они должны приносить удачу младенцам и повозкам. Я был решительно настроен ехать дальше самостоятельно, так что мы быстренько попили чая и отправились в путь, договорившись встретиться с командой у Белого озера через пять или шесть дней. Стоило нам отъехать, как на связь вышел Чарли: «Ну что это за дороги, а? – пожаловался он. – Будто в каменный век вернулись. Во что мы опять вляпались?» Нам говорили, что дороги будут плохие, но чтоб настолько…

«Уж лучше бы песок был, чем этот гравий», – сказал я.

«А я бы даже на грязь не пожаловался, – ответил Чарли. – Сухая грязь была бы еще ничего, а то эта каменистая гравийная фигня – ужас просто».

Дороги там чудовищные. Они едва обозначены на ландшафте, и мы пробирались по ним с огромным трудом; ничего подобного до этого не встречалось. Это даже не дороги, а, скорее, тропы, проложенные повозками кочевников и стадами животных. Мы ехали параллельно равнинам цвета грязи, а бескрайнее небо оттеняло крутые холмы и горы миллионами оттенков коричневого; степь пересекали одновременно пять или шесть дорожек, и было трудно понять, какая куда ведет. В паре сотен ярдов от меня ехал Клаудио, поднимая за собой облако каменистой пыли. Чарли возглавлял наш маленький отряд и ехал посередине, как бы на острие стрелы, а я держался на приличном расстоянии слева. Я надеялся, что в Монголии мы сможем нагнать упущенное время, но сейчас стало понятно: даже сто шестьдесят километров в день – трудная задача. Монголия обещала стать настоящей проверкой для нас и для мотоциклов.

На скорости 30 км/ч и по разбитой дороге мы въехали в наш первый монгольский город. «Только бедность, – сказал Чарли, – больше здесь ничего нет».

Все дома были в трещинах. Появился человек с ребенком. Они оба выглядели ужасно, ребенок весь грязный, босой, сопливый, с исцарапанными руками и лицом. «О, господи», – воскликнул я, заранее представляя грядущие впечатления. Мы думали, что Монголия станет нашим земным раем, нашей Шангри-лой, а тут вдруг появился риск оказаться в некоем подобии ада.

Мы двинулись дальше и доехали до реки с зелеными берегами. Шел уже десятый час вечера, небо темнело, и, похоже, приближалась гроза, поэтому мы решили разбить лагерь. Только мы поставили палатку, как поблизости остановился грузовик. Из него выскочили двое рабочих-строителей в синих тканевых куртках и шапках и побежали под горку к нам. Они внимательно рассмотрели мотоциклы, завороженно оглядели все приборы и переключатели. На карте, вставленной в крышку кофра, мы показали им наш маршрут, от Лондона до Нью-Йорка. Потом они сбегали в кабину своего грузовика и принесли бутылку водки.

«Спасибо большое, – сказал я, тряся головой, – но я не буду». Они явно хотели распить ее с нами, но после первого шока от прибытия в Монголию и долгого дня в седле такого желания не было ни у кого из нас. Я достал из кармана клочок бумажки и стал искать подходящие фразы на монгольском.

«Sain baina uu? – сказал я. – Как поживаете?»

Один из рабочих, тот, что поменьше, покачал головой: «Kazakh».

«Sain baina uu?» – повторил я. «Kazakh».

«А, вы из Казахстана?»

«La, Kazakh», – ответил он. Да, он из Казахстана.

«Rakhmet», – сказал я. К сожалению, единственное казахское слово, которое я запомнил, это слово «прощай».

Казахи засмеялись. «Rakhmet, la, Kazakh». Они все пытались всучить нам эту бутылку монгольской водки, давая понять, что отказ не принимается. Если уж мы не хотим ее пить, то должны хотя бы оставить себе. Я чувствовал: надо дать им что-то взамен, поэтому достал из сумки пару маленьких бутылочек «Джонни Уокера», которые возил с собой специально для таких случаев.

«Это из моей страны, – сказал я. – Шотландское виски». Брови у них полезли на лоб от удивления, пока они разглядывали бутылочки у себя в руках. Надеюсь, удивлял их золотистый цвет виски, а не размер бутылочек, полученных взамен литровой бутылки водки. После рукопожатий они укатили, а мы принялись готовить ужин. Вода как раз начала закипать, когда я оторвал взгляд от котелка и увидел темную фигуру всадника, нарисовавшуюся в треугольнике предгрозового неба между двумя горами. Паренек лет четырнадцати, не больше, остановился в метрах двадцати и внимательно нас разглядывал.

«Чего это он ближе не подходит?» – спросил Чарли.

«Может, мы сами должны к нему подойти», – ответил я.

Мы подошли к мальчику. Лошадь у него была маленькая, гнедая, с пышной черной челкой и белой звездой на вздернутом носу. Я погладил ее. «Привет. Хорошая лошадка», – сказал я. Парень поглядел на меня, в руке у него был прут, которым он правил лошадью. У него были темные глаза, которые смотрели очень пристально. Может, мальчик нас побаивался. Мы по очереди пожали ему руку. Он еще немного постоял, посмотрел и потом развернул лошадь.

«Ну что ж, тогда до свиданья», – сказал я. Парень прищелкнул языком и пустил лошадь легким галопом, выдав нам на прощание широченную белозубую улыбку. Мы снова занялись варящейся в котелке едой. И тут появился еще один всадник. В синей куртке на молнии и в зеленой шапке цвета хаки, он был постарше и повыше своего предшественника, но его белая лошадь была такая же маленькая. И снова он остановился метрах в двадцати и стал наблюдать.

Я подошел к нему. «Я Эван. Это Чарли. А как вас зовут?» Переложив поводья в одну руку, он похлопал себя по груди «Лимбеник», – представился он. По крайней мере, я именно так расслышал. Он спрыгнул с лошади, продемонстрировал нам ее во всей красе, будто бы собираясь продать, и показал мне знаками, что я должен на нее сесть. Я забрался в седло и взял хлыст – шнур на деревянной рукоятке. Я просидел на лошади пару минут, пока Чарли пел нашу традиционную песню – «…из Лондона в Нью-Йорк на мотоциклах…» – а Лимбеник кивал и улыбался. Потом я спрыгнул с лошади, а Лимбеник забрался на нее, развернулся и ускакал прочь. Нам осталось только размышлять о своем первом контакте с местными жителями.

Чарли на Белом озере в Монголии.