– Сынок, ты сегодня не поздно будешь?
– Не знаю, как пойдёт. – Оскар мазнул мамочку равнодушным взглядом и вышел в сад. Голова болела, как всегда после этих снов: темно, он, Оскар, один в поле, метель швыряет горстями снег в морду, бьёт наотмашь злыми лапами. А сквозь метель – то ли стон, то ли вздох:
– О-о-оска-а-ар… О-о-оска-а-ар…
В такие дни даже гири не помогали. Оскар заходил за Станой и Яном, и они шли на весь день в Столетнюю пущу – жевать кошачью мяту, жечь костёр, смотреть на облака. Там боль отпускала, сны забывались, накрывало блаженное отупение. Стана тихонько сидела рядом, молчала, смотрела, как ветки качаются в вышине от неслышного внизу ветра, как солнце опускается на острые пики деревьев. Ничего не просила, ни о чём не спрашивала. Как будто всё понимала. Не то что все эти Аники-Моники.
– Стан, а у тебя бывает, что одно и то же снится? – Оскар пошевелил веткой в костре, и маленькие сердитые искры ринулись в вечернее небо. Ян опасливо отодвинулся, поджал облезлый хвост.
Стана улыбнулась:
– Нет, Оскар, не бывает. У меня вообще снов не бывает. Я даже не знаю, на что они похожи. Ян вот говорит, что это к лучшему.
– Не то слово, сеструля! – закивал Длинный. – Бывает, такая муть привидится, спишь и думаешь – скорей бы утро! А потом целый день мятный ходишь, как сурок после спячки. А тебе что снится, брат?
– Не помню. – Оскар отложил ветку, зябко повёл плечами. – Кажется, в последнее время мне снится зима.
* * *
– О-о-оска-а-ар… О-о-оска-а-ар… – В этот раз голос звучал ближе.
Оскар сделал пару шагов, закрываясь лапой от снежной крошки. Перед ним вдруг выросла заметённая снегом фигура – не то коряга, не то зверь.
– Каштанчик… – Ветер уносил слова, заглушал сердитым воем. – Так скуча… Больше прийти не смогу… Ты же главное… Потеря…
Вьюга хлестнула по глазам, злобно толкнула в грудь, Оскар оступился, сделал шаг назад, ища опору, – и проснулся.
* * *
В тот день в поисках кошачьей мяты они забрели в Ясный лес. Огромные ясени сдвинули кроны, дробя на блики солнечные лучи. Что-то было знакомое в этом пятнистом узоре, в сладком запахе здешних трав, в голосах невидимых птиц.
Лес неожиданно расступился, выпуская их на поляну, сплошь заросшую белыми колокольчиками. Стана качнула лапой нарядную гроздь.
– Гус-тав… Гус-тав… – отозвались колокольцы.
– Ох, это же Поляна памяти, – выдохнула Стана. – Пойдём отсюда, не будем тревожить тех, кто тут лежит.
– Эй, брат, и правда, пошли, сеструля дело говорит! – затряс головой Ян.
Но Оскар как зачарованный шагал вперёд и всё трогал лапой пружинные стебли:
– Син-ти-я… Син-ти-я…
– Э-рик…
– Гу-та…
Он остановился. Толкнул колокольчик ещё раз.
– Гу-та… Гу-та… – послушно закивал цветок.
Оскар закрыл глаза, пытаясь ухватить воспоминание. Сегодняшний сон… Это же… Ну конечно! Как, как он мог забыть?
Он развернулся и побежал с поляны прочь.
– Брат, подожди, ты куда? – удивлённо крикнул Ян. А Стана, как всегда, молчала.
* * *
Оскар толкнул тяжёлую дверь, остановился, переводя дыхание. Тёмная туша заворочалась на лавке, хриплый голос произнёс:
– Кого там ещё нетопыри несут? – Беата села, протёрла глаза. – А, это ты, репейное семя! Чего пожаловал?
Оскар шагнул к полкам:
– Где моя бутыль? Которая из них?
– Ишь чего захотел, колючка верблюжья! Давай, топай отсюда, пока я тебя в слизняка не превратила! Договор обратной силы не имеет!
Оскар толкнул первую с краю банку, она с весёлым звоном ударилась об пол. В комнате запахло рекой, ухой, клевером.
– Где – моя – бутыль… – Он шёл вдоль полок, в такт словам хлопалось об пол стекло, разливались по комнате сильные, яркие запахи чужого счастья.
– Эй, эй, эй, ты что делаешь, ёрш морской! – завопила барсучиха. – Да вон она, наверху, на праздник берегла!
– Доставай.
Беата, кряхтя, достала с верхотуры бутыль с янтарной жидкостью, брякнула на стол:
– На, подавись. Видно, сила дураку не впрок.
А Оскар уже ничего не видел и не слышал. Он жадно пил из горлышка, и живое медовое тепло лилось прямо в сердце: чудный зверь дикобрат… цветные домики… пирожки с дикой вишней… тихий бабушкин голос. Рай – место, где тебе всегда хорошо. Где тебя любят, даже если ты маленький и толстый.
Запрокинув голову, вытряхнул в рот последние капли. Прислушался к себе: вот, вот она бабушка Ута – тёплое марево, светлое облачко… Всмотрелся получше – нет, всё та же белёсая муть. Отшвырнул пустую бутыль, закричал:
– Здесь что, не всё? Как ты… Ты меня обманула! – Он обхватил голову лапами, зажмурился, тщетно пытаясь разглядеть родные черты. – Я не могу вспомнить, как она выглядела! Не вижу её лица!
– Ну ясное дело, не видишь. – Беата, подбиравшая с пола осколки стекла, с трудом разогнулась. – А ты как хотел. Отхлебнула я чуток, конечно. Сладкие были у тебя воспоминания, ежишко, что и говорить.
Оскар бессильно опустился на лавку. Всё пропало, теперь её не вернёшь… Тугая горячая волна вдруг захлестнула горло, ударила изнутри по глазам – и впервые за много месяцев он заплакал: навзрыд, безутешно и горько. Совсем как маленький.
Маленькая дверца
В детстве Тим мечтал стать птицей. Точнее, аистом. Щёлкать клювом в огромном гнезде, ходить по лугу в поисках лягушек, изящно выгибая голенастые ноги, но главное – летать. Мощным взмахом крыла набирать высоту, чувствовать, как утренний ветер холодит подмышки, смотреть, как проплывают внизу высоченные ели Столетней пущи.
Когда у родителей собирались гости, кто-то обязательно спрашивал, предчувствуя потеху:
– Ну а ты, Тим, кем будешь, когда вырастешь?
– Аистом, – уверенно отвечал Тим, и заячья компания покатывалась со смеху.
Только папа не смеялся. Закрыв за последним гостем дверь, втолковывал сыну:
– Пойми, птицы – они другие, нам не чета. Брось ты это, лучше бегом занимайся – будешь, как папка, призы брать. – Отец гордо показывал на полки с кубками. Кубки были блестящие и тяжёлые, Тим уже знал их наперечёт. Смотреть на них было скучно.
Тим послушно скакал по папиным следам, выделывал прыжки и петли – а думал всё про аистов, про небо, про полёт.
* * *
Став постарше, он понял, что отец прав: конечно, птицы другие, и зайцу аистом никогда не стать, даже думать смешно. Вот белкой – другое дело!
Белки-летяги жили в берёзовой роще на краю Ясного леса, и Тим каждый вечер прибегал, прятался в высокой траве, жадно следил за невесомыми фигурками, перелетавшими с дерева на дерево: вот юркая тень несётся вверх по стволу, толчок – и бег так просто превращается в полёт, будто по-другому и не бывает!
Однажды он подслушал, как папа-летяга объяснял сыну:
– Главное в нашем деле, Лютик, – выбрать цель, поймать нужный момент и прыгнуть, ни в чём не сомневаясь. Сомнение – враг полёта. А уж как прыгнул – так знай расставляй лапы пошире да хвостом подруливай. Ну что, попробуем вместе?
Маленький летяга нервно кивнул, пронёсся вслед за отцом по чёрно-белой ветке, оттолкнулся – и отважно нырнул в пустоту: вот он уже растопырил лапки, раскрыл свой чудо-плащ, полетел, покачиваясь в воздухе, и скрылся в листве соседнего дерева.
Возвращаясь домой в сумерках, наполненных росой, туманом и тревожными звуками, Тим думал про слова папы-летяги. Он, Тим, бегает лучше этого Лютика, и сомнений у него никаких нет. Не хватает ему только лётного плаща. А эта беда поправимая.
