В передней зазвенел звонок, кто-то вошел.

— Вот и Юмико... Хорошо, что успела!..-—взволнованная Иоко поспешно вышла в прихожую.

Юмико, в брюках, с сумочкой в руках, только успела подняться из прихожей на веранду. Как видно, она спешила, потому что тяжело переводила дыхание. Лицо, обращенное к сестре, так осунулось, что Иоко была поражена. Резко обозначились скулы, губы пересохли. Из-под шарфа, небрежно накинутого на голову, на лоб спадали спутанные пряди волос, глаза блестели лихорадочным блеском.

— Кунио-сан уже здесь. Иди скорей!

— Подожди минутку, я причешусь... Прости меня, Иоко!

В это «прости» было вложено много разных оттенков, по Иоко без объяснений все поняла. Плечи Юмико, торопливо переступившей порог своей комнаты, казались удивительно хрупкими. Тяжелый, изнурительный труд На заводе совсем надломил девушку. И вместе с тем и ее облике было в эту минуту нечто необычайно женственное, явственно ощущался трепет женщины, взволнованной предстоящим свиданием с возлюбленным, готовой броситься к нему, не заботясь ни о соблюдении приличий, ни о том, что подумают окружающие. Иоко была взволнована. И в то же время сознание собственного одиночества ледяным холодом наполнило душу. Не было никого в целом свете, кто заставил бы тик затрепетать ее сердце.

Она направилась по темной галерее в больницу. Захотелось поговорить с Уруки — хотя бы о положении на фронте. Постучавшись, она приоткрыла дверь в его палату. Уруки спал. Тусклый свет лампочки еще сильно подчеркивал болезненный, желтоватый цвет его лица.

Тем временем Юмико, сидя перед зеркалом, с лихорадочной поспешностью приводила себя в порядок. Ни помада, ни пудра не ложились как надо. Опа выглядела расстроенной; все душевное волнение отражалось во взгляде, во всех чертах. Бессознательно стараясь оттянуть время, она зачем-то прошла в столовую и спросила мать, подали ли Кунио чай. Потом внезапно, точно спохватившись, торопливо распахнула дверь в гостиную.

— Юми, здравствуй! — Кунио поднялся и широко расставил руки, как бы приглашая Юмико полюбоваться гноим импозантным видом. Юмико, прислонившись к закрытой двери, широко раскрытыми глазами смотрела на  стоящего синего перед ней мужчину.

— Живой! — шепотом проговорила она и вдруг, |о'шо отдав себе отчет в трагическом смысле сказанных ею слов, прижала тыльной стороной руку к губам и, коротко всхлипнув, заплакала.

Слезы неудержимо лились по щекам, не столько от радости, сколько от жалости к самой себе. Ведь она два с лишним года неустанно, страстно ждала этой встречи. Слишком юная и неопытная, чтобы первой броситься на грудь Кунио, она не сделала ни шагу ему навстречу, продолжая все так же неподвижно стоять у двери, задыхаясь от волнения.

Кунио с некоторым удивлением смотрел на полудетскую фигурку Юмико. Он несколько растерялся и в то же время ощутил сознание собственного превосходства. В нем уже ничего не осталось от того студента, каким он был два года назад. За эти годы он узнал много женщин — уроженок острова Окинава, проституток в офицерских публичных домах на островах Тиниан и Сайпан, девушек голландского происхождения из семей бывших чиновников на острове Ява — всюду, где ему пришлось побывать. И по мере того как накапливались опыт и привычка к разврату, он постепенно утратил способность уважать женщину, ценить красоту любви. Если он явился теперь к Юмико раньше, чем навестил дом отца, то это объяснялось лишь желанием как можно скорее покончить с той клятвой, которой они обменялись перед отъездом на фронт. Сердце Кунио огрубело и очерствело. Обещание, данное Юмико, тяготило его. Он жаждал полной свободы, такой, какая, по его мнению, и пристала «морскому орлу». Ему хотелось одиночества — одиночества сильного, независимого и свободного мужчины.

Большими шагами он подошел к Юмико и положил руки на плечи девушки.

— Не надо плакать. Ведь я же вернулся!

— Да... Как тебе удалось?

— Приехал получать новые самолеты. Дали отпуск на день.

— Значит, ты опять уезжаешь?

— Да, завтра. Рано утром.

Юмико, неотрывно глядя ему в глаза, коротко кивнула. Она была готова к новой разлуке. Привычным жестом Кунио обнял ее за плечи, мягко привлек к себе на грудь и ласково поцеловал в губы. Потом, не выпуская из объятий, сказал:

Я приехал, чтобы навсегда распрощаться. Завтра уеду—уж теперь навсегда. Больше я не вернусь, это ясно.

Юмико, широко распахнув ресницы, смотрела в глаза Кунио. Глаза его были совсем близко, всего в нескольких сантиметрах от ее лица. И глядя в это серьезное девичье лицо, Кунио продолжал:

— Поэтому давай покончим с тем обещанием, которое мы когда-то дали друг другу. Все равно ведь мне суждено погибнуть. Я уже приготовился к этому. В свое время отец возражал протий нашей помолвки. Теперь я вижу, что он, пожалуй, был прав. В моем положении нельзя брать на себя ответственность за твое счастье. Ты меня понимаешь?

— Я не требую от тебя никакой ответственности.

— Возможно, но я-то все равно чувствую себя связанным нашей клятвой. А когда человек идет на смерть, ему лучше быть совсем одиноким, свободным от каких-либо обязательств. Вот об этом я хотел тебе сегодня сказать. Не знаю, сможешь ли ты понять меня?

— Не беспокой себя мыслями обо мне,— прошептала Юмико.— Ни о чем не тревожься. Я буду ждать тебя. Вуду ждать, сколько бы лет ни прошло! А ты не думай ни о какой ответственности. Делай свое дело. Обо мне можешь совсем забыть... Ведь ты воюешь для родины. А я, я буду ждать, ждать одна... Я сильная.

— Но ведь ждать меня, право, напрасно.

— Пусть напрасно, не важно!.. Почему напрасно?! Ты непременно вернешься целый и невредимый. Я верю!

— Не говори так, этому не бывать! Ведь это война!

— Ничего, ничего... Я буду ждать! — Юмико с досадой передернула плечами.

— Нет, Юми, если ты будешь ждать меня, это станет мне в тягость... Сегодня я пришел, чтобы навсегда с тобой распроститься. Да, это разлука навеки. Больше нам не суждено увидеть друг друга... Прощай, Юмико-сан!

— Подожди, не уходи!

Нет, я должен еще побывать дома. Но перед уходом мне хотелось бы послушать музыку. Сыграй что-нибудь на прощание! Я так давно не слышал, как ты играешь.

— Хорошо, я сыграю. Но только не говори о вечной разлуке. Нет, нет! Я ждала тебя каждый день... Ради тебя пошла на завод. Поэтому я давно уже не подходила к роялю...

— В самом деле? Как я перед тобой виноват!.. Ну сыграй же мне что-нибудь!

Охваченная смятением, Юмико говорила несвязно, мысли разбегались,— она чувствовала, что не может ясно и отчетливо высказать все, что у нее на сердце. Неверной походкой, точно ее несли волны, она подошла к роялю, открыла крышку и заиграла «Голубой Дунай». Она сама не могла бы объяснить, почему выбрала именно эту пьесу. В голове неотступно стоял образ Кунио Асидзава. Пальцы сами находили нужные клавиши. Ей казалось, словно мягкая ласковая мелодия увлекает ее куда-то прочь, в далекую страну счастья. Под звуки этой мелодии Кунио Асидзава неторопливо прицепил к поясу лежавший на столе кортик и, взяв фуражку, приготовился уходить. Потом закурил и стал ждать, пока Юмико перестанет играть. Ласковая мелодия не тронула его сердца.

Свидание длилось не более получаса, Юмико вышла из дома вместе с Кунио, сказав, что проводит его до станции электрички, но вскоре вернулась обратно. Тихо, точно крадучись, она отворила дверь в прихожую и снова вошла в гостиную. Теперь, когда она осталась одна, ей удалось наконец овладеть собой, и она попыталась осмыслить то, что сказал Кунио. Когда спустя некоторое время Иоко заглянула в гостиную, Юмико сидела перед роялем неподвижная, как мертвец. Она смотрела прямо перед собой широко раскрытыми глазами, но, казалось, ничего не видела. Не слышно было даже ее дыхания, она была совершенно убита.

— Что с тобой, Юми?

Сестра не пошевелилась. Иоко с горечью подумала о том, как больно ранит душу любовь. Обещание, которым девушка, против воли родителей, обменялась с Кунио два года назад, до сих пор причиняет ей такие страдания.