— Как вам работается во флоте, сэнсэй? — осведомился Кумао Окабэ.— Довольны работой?

— Доволен? К черту всю их работу!

— Да ну?! То есть как это понимать?

— А вот так и понимай. Я ушел оттуда. Вот только сейчас, перед приходом сюда, окончательно разругался.

— Да почему же? В чем дело?

— Все из-за этой пропаганды злосчастной... Эти господа распивают себе виски средь бела дня, тут же, на службе... Впрочем, меня это не касается,— пусть пили бы себе на здоровье, лишь бы дело свое исполняли как надо. Но если сотрудники информбюро, которое специально создано для организации этих радиопередач, меньше всего интересуются тем делом, которым обязаны заниматься, о чем вообще может идти речь?

— Но чем же объяснить подобную нерадивость? Может быть, на них так сильно повлияла гибель адмирала Ямамото? Наверное, отчаялись...

— Отчаялись? Как бы не так! Это было бы еще хорошо... Когда люди способны впадать в отчаяние, значит в них еще не совсем угасли остатки совести... А эти просто ни о чем даже не помышляют. Полная деморализация... И так обстоит дело не только во флоте. Вся Япония деморализована. Напрасно я согласился служить там. Завтра же подам заявление об увольнении.

Юхэй, мягко улыбнувшись, несколько раз кивнул головой.

— Ничего, пройдет две недели, и ты опять не сможешь спокойно усидеть на месте. Я тебя хорошо изучил. Люди твоей породы органически не могут занимать пассивную позицию в жизни.

— Вот благодаря такому темпераменту сэнсэй и попал в черные списки,— заметил Окабэ.

— Может быть... Но Япония гибнет. В последних сообщениях Ставки говорится, что высадка американского десанта на острове Атту объясняется желанием Америки сорвать злость за поражение в районе Гуадалканал. А то пишут, что это просто очередной маневр Рузвельта, рассчитанный на то, чтобы добиться успеха на президентских выборах. Одним словом, комментарии самые низкопробные... А капитан второго ранга Сирота выступает по радио после возвращения с Соломоновых островов,— он ездил туда знакомиться с обстановкой на месте,— и заявляет, что «противник в сильнейшей степени страдает от малярии, а значит, можно не сомневаться, что победа будет за нами...» Не понимаю, чего они добиваются подобными выступлениями? Возьмите сегодняшние газеты, интервью начальника информбюро армии Танихаги. Он заявляет, что «героический дух гарнизона на острове Атту способен потрясти небеса!..» А ведь на Атту дела плохи. А он это всячески замазывает, приукрашивает. Вот уж поистине «слова пустые, речь неправды». За время моей работы в военно-морском министерстве я многое узнал. Положение на фронте, положение внутри страны далеко не так благополучно, как мы себе представляем.' Как ни скрывает военное руководство истинное положение вещей, сведения все-таки какими-то путями просачиваются в народ, порождая разного рода слухи и кривотолки... Жандармерия и полиция из кожи вон лезут, пытаясь пресечь распространение подобных слухов, жестоко карают за малейшее слово. В информбюро регулярно поступают секретные бюллетени, составленные полицейскими органами, в которых дается отчет о настроениях народа. Когда почитаешь эти бюллетени, ясно видишь, что признаки близкой гибели налицо. Дух народа надломлен. Никаких идеалов, никакой веры, ничего... Кругом полный разброд и смятение...

В гостиную вошли две молоденькие гейши, но, обескураженные серьезной беседой, сидели тихо, держа наготове бутылочки сакэ.

— Сэнсэй, знаете, что я слышал на днях? — начал Окабэ.— В префектуре Иватэ, в городке Камагиси имелась доменная печь. Руду привозили с материка. Но очень уж невыгодно возить такой груз за тридевять земель, да и плавание нынче опасное,— вот и решили, что целесообразнее будет лить чугун на месте, в Северном Китае. Домну разобрали, погрузили части на корабль, но противник через свою шпионскую сеть знал об этом все точно заранее. И, как я слышал, именно этот корабль подвергся атаке подводной лодки. Если это и выдумка, то построена она довольно логично...— Окабэ, как всегда, уже успел разузнать где-то эту новость.

— Все это истинная правда,— заморгав глазами, ответил Киёхара.— Правда, судно, кажется, не пошло ко дну, но что оно пострадало — факт. Все Тихоокеанское побережье блокировано подводным флотом противника. И вход в Токийский залив, и пролив Киэн, и внешний рейд Нагасаки, и окрестности Симоносэки, и Корейский пролив, и северное побережье Тайваня — все находится под строгим контролем американского подводного флота.

— И потом вот еще что я слыхал, сэнсэй... Говорят, на побережье у Кудзюкури прибило к берегу уйму мешков с мукой и ящиков с консервами — все американского производства. Мука только слегка подмокла снаружи, а внутри вполне съедобна. По слухам, близ Хокури и Катакан подобрали уйму таких ящиков и мешков.

Эта новость очень понравилась гейшам. «Вот хорошо-то! — смеясь от души, защебетали они.— Уж не поехать ли нам туда собирать муку и консервы?»

— Ну, ладно, все это так... Расскажи лучше, что Кироку Хосокава, все еще в тюрьме? — спросил Киёхара.

— Да, он еще сидит. Но, по всей видимости, скоро выйдет. Ну кто поверит, что Хосокава может заниматься восстановлением коммунистической партии или вообще причастен к таким делам?..

Летом прошлого года Кироку Хосокава опубликовал в журнале «Кайдзо» статью под заголовком «Тенденции мировой истории и Япония». За эту статью его лишили права печататься, а осенью 1942 года арестовали. Хосокава был пожилой человек, ему уже перевалило за пятьдесят.

Но к этому времени пресса уже слабо реагировала на аресты видных писателей или журналистов. С началом войны в Китае все деятели культуры, в прошлом имевшие хоть малейшее отношение к революционному движению, подверглись аресту. Даже люди, которых вовсе нельзя было ни в чем заподозрить, сидели в тюрьме по три месяца и по полгода с целью «проверки». Публицисты, писатели, кинорежиссеры, драматурги, ученые, журналисты, одаренные представители всех интеллигентных профессий один за другим исчезали в недрах тайной полиции. Огонь культуры почти угас, люди мрачно следили за все сильнее полыхавшим пожаром войны. Знакомые, друзья исчезали один за другим, а когда о них уже почти успевали забыть, вновь появлялись, исхудавшие, бледные. Все это стало самым обычным явлением.

Арест Кироку Хосокава расценивали как очередной пример подобного рода. Ведь ему было запрещено печататься, значит три месяца или полгода тюрьмы было обеспечено. К репрессиям такого масштаба деятели культуры в то время уже успели привыкнуть. И никто не представлял себе, что арест Хосокава вскоре будет иметь непосредственное отношение к судьбам журнала «Синхёрон», к судьбе его директора и даже главного редактора. А между тем трагический инцидент, который должен быть отмечен как особо кровавое дело в истории японской "тайной полиции, в то время уже исподволь подготавливался.

...Вскоре после начала войны с Америкой, летом 1942 года, из Соединенных Штатов в Японию прибыло первое судно с японцами, которых репатриировали из США в порядке обмена. Иокогамская полиция не дремала: ведь в числе репатриантов в Японию могли быть заброшены американские шпионы. Все мало-мальски приметные люди из числа репатриантов подверглись полицейской проверке. Но полиции не удалось ничего обнаружить. Единственное, что она сумела “выведать, это сведения, полученные от одного из репатриантов. Он рассказал, что в прошлом году из Америки в Японию вернулся некий Хироити Кавада с женой и что этот Кавада, в бытность свою студентом университета Кэйо, принимал участие в студенческом левом движении; вот единственные «ценные» сведения, которых удалось добиться полиции.

Никаких подозрений в отношении Кавада у полиции не имелось, но на всякий случай решено было проверить его еще разок. В Америке он изучал рабочее движение, а сейчас занимал должность заведующего отделом информации Института мировой экономики. Полиция города Иокогама без всяких оснований арестовала мужа и жену Кавада и начала «расследование». Но это «расследование» тоже не принесло никаких результатов.