— А кто отвечает за коротковолновые передачи в Управлении радиовещания?
У них там есть для этого специальный отдел, тексты готовят около двадцати человек. Недавно привезли пленных с Филиппин, их тоже заставляют выступать перед микрофоном. Есть и женщина-диктор. По слухам, пользуется большой популярностью у американских солдат. Голос приятный...
Сэцуо Киёхара изрядно приуныл. Пожалуй, его планы окажутся пустой мечтой. Юхэй был прав — болезнь Японии гораздо серьезнее, чем предполагал Сэцуо;
— Почему же армия, флот и Управление радиовещания.сообща не наметят общий курс передач?
— Да мы уж сколько раз твердили об этом капитану Хирадэ, да только разве с «А-саном» сладишь? Это господин с норовом, с ним каши не сваришь...
На жаргоне офицеров морского флота .«А-саном» называлось армейское руководство. Короче говоря, причина всех неполадок крылась в постоянных распрях и борьбе за влияние, которые давно уже существовали между руководством армии и флота. Здесь, в этой маленькой комнате, в стенах военно-морского министерства, тоже отчетливо проглядывали признаки грядущего поражения.
Никто никогда не видел профессора Кодама мрачным или сердитым. На полном, румяном лице профессора, под коротко подстриженными седыми усами всегда играла благодушная ласковая улыбка, одинаково приветливая для всех его пациентов — простых и знатных, богатых и бедных. Профессор горячо любил медицину — дело всей своей жизни — и находил радость в том, чтобы облегчать страдания больных.
Таким же оставался профессор и в кругу своей семьи. Все затруднительные вопросы он всегда передавал на усмотрение госпожи Сакико, сам же при всех обстоятельствах сохранял безмятежное выражение лица. Казалось, ничто не способно вывести его из равновесия, если только дело не касалось его пациентов.
Он взял к себе в лечебницу Тайскэ, проводил у постели больного зятя бессонные ночи, делал все, что было в человеческих силах, чтобы возвратить его к жизни; но когда все усилия оказались безрезультатными и Тайскэ умер; профессор Кодама не выглядел особенно удрученным. Долгие годы врачебной практики сделали его своего рода- фаталистом. Что-то светлое, умиротворенное было в натуре профессора; известные слова о том, кто, «исчерпав все людские силы, судьбы решения молча ждет», как нельзя лучше годились для характеристики внутренней сущности профессора Кодама.
Когда овдовевшая Иоко вновь поселилась в родительском доме, он ласковым обращением старался смягчить одиночество дочери, потерявшей свое место в жизни, но в то же время, казалось, не был особенно удручен совершившимся. Младшая дочь Юмико с утра уходила в колледж, где занималась не столько науками, сколько тяжелым физическим трудом, и приходила домой поздно вечером, измученная, как работница с фабрики. Профессор и эта воспринимал как должное, считая и вдовство Ио-кбщщ трудовую повинность Юмико неизбежным следствием войны, бременем, которое приходится нести всему народу в военное время. Профессор не знал сопротивления обстоятельствам, в которые поставила его судьба; точно-так же ; не умел он противиться требованиям и просьбам других. Госпожа Сакико, женщина нервная, раздражительная, позволяла себе в разговоре с мужем самые резкие выражения, а муж, казалось, делал все по указке жены. И все же жена никогда не отдалялась сердцем от великодушного мужа. Так же относились к отцу и дочери,— они могли приставать к нему с любыми капризами, и тем не менее обе чувствовали, что в их всегда готовом на уступки отце есть нечто, чему нельзя противиться, против чего нельзя восставать.
Всевозможные лишения, вызванные войной, профессор тоже переносил с терпеливой покорностью. Налоги росли, медикаментов не хватало, малолитражный автомобильчик, в котором профессор разъезжал с визитами к пациентам, пришлось до лучших дней поставить в гараж. В палатах нужно было оборудовать специальные счетчики, лимитировавшие потребление электроэнергии. Обоих сыновей забрали в армию, дочь овдовела и снова вернулась под родительский кров. Но среди всех этих испытаний профессор трудился так же неустанно, как раньше.
В один из апрельских дней пришло извещение о гибели младшего сына Митихико. Извещение было составлено в стандартной форме, как об убитом на фронте; но в действительности Митихико не был убит в бою: он погиб от несчастного случая на Н-ской авиационной базе на Филиппинах. Для хрупкой госпожи Сакико смерть сына была почти непосильным ударом. Она поставила фотографию Митихико на домашний алтарь, украсила ее цветами, села напротив и полдня не осушала глаз. Когда по комнатам поплыли струйки ароматического дыма поминальных курительных палочек, в семье Кодама, как и во многих, многих семьях Японии, воцарилась атмосфера неутешного горя, нанесенного жестокой войной. Но профессор Кодама со всегдашним своим ровным, приветливым видом деловито обошел палаты, а потом, поспешно вызвав рикшу, не теряя ни минуты, отправился с визитами к пациентам,— как если бы он не питал ни малейшей привязанности к погибшему сыну.
Вскоре пришло письмо от военврача-лейтенанта, служившего в одной части с Митихико. Этот лейтенант, сын одного из старых друзей профессора, был знаком с семьей Кодама еще до войны; теперь он написал об обстоятельствах гибели Митихико.
Из этого письма родные узнали, что Митихико, служивший в аэродромной команде, готовил к вылету истребитель; но по причине какого-то недосмотра тормозные колодки внезапно отказали, и самолет, у которого как раз проверяли мотор, неожиданно рванулся вперед на несколько метров. Вращавшимся на полном ходу пропеллером Митихико был убит наповал. В одну секунду голова его разлетелась на мельчайшие кусочки, под крылом самолета осталось лежать лишь его обезглавленное туловище. Вот и все.
Митихико окончил сельскохозяйственный факультет и едва начал служить в министерстве земледелия и леса, как его призвали на военную службу. Это был ласковый, привязанный к родителям юноша. Он очень увлекался рыбной ловлей и в летние каникулы, бывало, каждый вечер возвращался домой с уловом свежей, аппетитной рыбы, которую всегда собственноручно жарил отцу на ужин, как закуску для сакэ.
Но даже потеряв этого милого сердцу сына, профессор Кодама не проронил пи одной жалобы. Он не гордился, что сын погиб за империю, но и не предавался напрасным воспоминаниям о прошлом. Глядя на убитых горем, плачущих Иоко и Юмико, он не произнес ни единого слова. На лице его было написано все то же спокойствие, как у человека, душа которого парит в тишине и покое какой-то своеобразной нирваны, бесконечно далеко от суеты и треволнений этого мира.
Смерть брата потрясла Иоко. Внутренне всегда восстававшая против войны, она постепенно почувствовала, что не в состоянии больше сопротивляться веянию времени. Слишком удушающе тяжело было оставаться в стороне от жизни. Ее свекор, Асидзава, преодолевая тысячи трудностей, продолжал издавать свой журнал, ее дядя по мужу, Киёхара, подвергаясь опасности, публиковал статьи,— оба они участвовали в жизни, как подсказывала им их совесть. Пусть формы этого участия были разные, но цель была одна — спасение Японии.
Тайскэ умер безвременной смертью. Иоко до сих пор чувствует ненависть к тем, кто фактически привел его к смерти, и все-таки эта катастрофа в конечном итоге вызвана войной. И гибель брата Митихико, убитого ударом пропеллера, тоже связана с войной...
Так или иначе, но все мужчины несли бремя ответственности за страну, работали на .войну или участвовали в войне. В той или иной форме все они были связаны с государством и, напрягая все силы, работали на том участке, куда поставила их судьба. Даже Юмико, почти совсем забросив учение, целиком ушла в труд. Было что-то трогательное, хватающее за сердце в ее тоненькой фигурке, когда, вернувшись домой после работы, она садилась за обеденный стол и в первые минуты от усталости даже не могла сразу приняться за еду.
Вся повседневная деятельность близких людей, окружавших Иоко, сама собой сливалась в одно большое течение, устремленное в одном направлении. Это было течение самой эпохи. Вернее, буря... Ветер, проносящийся по низине, покрытой зарослями тростника, клонит гибкие стебли. Склоняясь, они образуют одну слитную силу, и каждая отдельная тростинка, сгибаясь, заставляет клониться соседний стебель. Вся жизнь, вся душевная энергия близких людей невольно сообщалась Иоко. Она не могла больше сидеть сложа руки.
