— Вот почему ты, щучий сын, как только в Смоленск заявишься, сразу находишь тут какую-то дрянь, напичканную родиями? Я тут полжизни живу — и ни сном ни духом!

— Ну, ты нынче вечером что делал?

Харисим хмыкнул и приложился к третьей кружке.

— Ну, вот. А я работал. Как говорится, почувствуйте разницу.

— Ладно-ладно. Работяга. Делать-то чего будем? План есть?

— Плана нет. Надо зародить. Вдвоём с тобой мы три десятка мертвецов не положим.

— Это смотря как посмотреть. Дом, говоришь, без окон, с одним выходом?

— Всё так.

— Деревянный?

— Дере… Э, ты чего задумал, здоровяк?

Харисим хитро, с прищуром на меня посмотрел.

— Пожар? — Я откинулся на спинку рассохшегося стула, который взвизгнул от моего движения.

— Пожар, — согласился Харисим.

— А что им твой пожар? Твари горят-то так себе.

— Если Красным Петухом подпалить — загорятся, никуда не денутся. Ты меня слушай, я, чай, тоже не зря на свете живу! И без тебя, знаешь ли, тоже дела делаю. Третьего дня с Ерёмой кладбище одно проверяли и нарвались на парочку этих самых. Ну, я поднатужился, да поджёг. Не сразу, но загорелись, родимые! И тут — благодать. Они ж тупые. — Харисим постучал кружкой по столу. — Чувствуют, что огонь жжётся, и понимают, что их кто-то атакует. Со всех сторон. Вот и носятся, как курица без башки, не знают, куда ткнуться. Тут главное не зевай и долби их почём зря.

— Ну допустим, — сказал я. — Но там-то их не парочка. Предположительно — тридцатник.

— И чего? Больше родий.

— Твой ход рассуждений мне бесконечно близок, но ты вот о чём подумай. Нас двое. И тридцать ошалевших горящих мертвяков, которые носятся по Смоленску, поджигая всё, до чего дотронутся.

— Хм… — Харисим поскрёб пальцами бороду. — Твоя правда, некрасиво получится. Опять глава Ордена яриться будет. А мы их — в Западню! А⁈

— И как ты это себе представляешь? — Я не скрывал скепсиса. — Как в «Миссия невыполнима», спускаемся на верёвках с крыши, рисуем Знак на полу, поднимаемся обратно, спрыгиваем, поджигаем?

— Зачем на верёвках? — удивился Харисим. — Ты ж сам говорил: выход один. Туда они и ломанутся, верно, как гореть начнут. А перед дверью — Знак изобразить.

— А вот это уже звучит, как план. Но ты ж понимаешь, что если что-то пойдёт не так, то мы с тобой в два рыла этот поток не удержим?

— Ой, Владимир! Осторожничаешь, как дева несговорчивая. Поток не удержим… Удержим! Больше ты всё равно сейчас никого не сыщешь, наш Орден пошёл леса чесать, вернутся не раньше, чем через неделю. Мы так иногда ходим, не всё ж обороняться сидеть.

— И то верно. А ты почему не пошёл?

— Не взяли. — Харисим отвёл взгляд.

— Почему? Ты ж один пятерых охотников стоишь. На хозяйстве, что ли, оставили?

— Проштрафился. — Харисиму явно не хотелось продолжать разговор на эту тему.

— Дай-ка угадаю.

— Да иди ты к лешему, Владимир!

— Третьего дня…

— Сказано тебе, куда идти!

— Два горящих мертвяка…

— Тьфу!

— Верно мыслю?

Посопев, Харисим признал, что таки да, верно. Мертвяки вышли из-под контроля и дали дёру с кладбища. Пока обалдевшие от такого поворота Харисим и Ерёма пытались их догнать, мертвяки времени не теряли и вломились в стоящий неподалёку монастырь. К счастью, убить — никого не убили, но устроили пожар. Потом, конечно, подоспели охотники и прикончили мертвяков, но не очень аккуратно. Разломали подчистую несколько келий и до смерти перепугали контингент. Монастырь, ко всему прочему, оказался женским, так что возмущению контингента не было предела. Во всяком случае, официально. И глава Ордена не мог не отреагировать.

— Ерёму-то он простил, всем же понятно, что я главным был, — проворчал Харисим. — А меня вот — наказал. Сказал, мол, сиди тут, пока мы охотимся. Злыдень он, вот.

Я сочувственно вздохнул.

— Злыдень, согласен. Ещё и за монашек, поди, отдельно вклеил?

— Ну! И попробуй втолкуй, что никто за теми монашками не бегал — сами нас облепили… — Харисим вздохнул. И прикусил язык. — Вот что ты за чёрт такой, Владимир! И не хочешь болтать — а всё тебе выболтаешь!

— Ой, да ладно. Мне ведь, не абы кому.

— Тоже верно. — Харисим хряпнул о стол пустую кружку. Поднялся, едва не упершись головой в потолок, потянулся так, что показалось — в кабаке стало тесно. — Ну что, идём?

— Э, нет. Погоди. За окном светает уже, а рабочий люд, сам знаешь — с первыми петухами встаёт. Через час на улицах уже полно народу будет. Так не годится, риски для гражданского населения нужно свести к минимуму.

— Чего?

— Я говорю, вечер утра мудренее — в плане охоты на мертвяков. Отдохнём, выспимся, а к ночи пойдём. Ты чего, кстати, на конюшне-то дрыхнешь? Хочешь, к Обломову в особняк отведу? Он тебе спальное место по первому классу обустроит, как потенциальному спасителю отечества. И завтрак тебе подадут, и обед, и кофе в постель

— Да ещё не хватало — в постелю кофе выливать, — возмутился Харисим. — Это, может, у вас, аристократов, так положено, а нашему брату даром не сдалось — в луже ворочаться. Я на конюшне посплю, а позавтракаю пивом, с полным моим удовольствием.

— Ну хорошо, как скажешь. Вольному воля. Стало быть, до вечера.

Я попрощался с Харисимом и вышел из кабака. Зевнул. На улице действительно светало. Это я, получается, опять ночь не спал… Не, так не пойдёт. И на конюшне располагаться — тоже как-то не очень. Это Харисим принюхался, а я против лошадей, в целом, ничего не имею, но ночевать в их обществе — уже перебор.

Я переместился к дому Обломова. Пешком топать было лень. В этот раз беспокоить Илью Ильича не потребовалось. Услышав, что я желаю отдохнуть, меня тут же сопроводили в знакомую гостевую спальню.

Прекрасно. Зря Харисим отказался. Что ни говори, а без лошадей всё-таки комфортнее, чем с ними. Ну и на кроватях в генерал-губернаторском доме не экономили.

Проснулся я уже за полдень. Обломов отбыл на службу справлять свои генерал-губернаторские дела. Аглая Бонифатьевна, если и присутствовала в доме, никак себя не обозначала. Стеснялась, наверное, у них тут по части прилично-неприлично целая система загонов, сам чёрт ногу сломит.

Мне подали завтрак. Вкушал я его в гордом одиночестве и совершенно от этого не обламывался — скорее, наоборот. Пока ел, в голове неплохо так прояснилось. Когда допил кофе, планы на день оформились окончательно.

Выйдя из особняка Обломова, я завернул за угол. Мысленно изобразил Знак и оказался в Поречье.

Возле конторы Урюпиных оказалось неожиданно оживленно. По двору, под присмотром худого сутулого дядьки, скакал верхом на деревянной лошадке пацан лет шести. Он был одет в костюмчик из голубого бархата и нарядные башмачки. Волосы подстрижены, аккуратно причёсаны. В общем, если бы я не знал доподлинно, что это вчерашний беспризорник, в жизни бы ничего такого не подумал.

Неподалеку возились двое рабочих, что-то сооружали. Гувернёр мне поклонился. Пацан соскочил с лошадки и бросился навстречу.

— Здрасьте, дяденька господин граф!

— Здорово. — Я подал ему руку. — Ну что, как жизнь?

— Хорошо! Мне лошадку купили. И качели строят, — пацан кивнул в сторону рабочих.

— Вот оно что. А я-то думаю — зачем Урюпиным виселица? Вроде не их профиль… Ну то есть, выходит, хорошо живёшь?

— Хорошо. Только учиться заставляют. И меня, и Варьку. И всех, — пацан грустно шмыгнул носом.

— Ну, ничего. Учиться — это ещё не самое страшное в жизни. Всё лучше, чем в канаве мёрзнуть. Верно?

— Ага! — счастливый пацан снова оседлал лошадку.

А я направился в контору.

Сёстры Урюпины сидели за столами и прилежно поскрипывали перьями по бумаге. Я подошёл к столу Александры. Успел краем глаза прочитать верхние строчки:

'Глубокоуважаемый Иван Иванович!

Сим спешу сообщить, что…'

Дальше читать не стал. Понял, что письмо адресовано Ползунову. Молодец Александра! Времени даром не теряет. Впрочем, в способностях сестёр Урюпиных я никогда не сомневался — почему, собственно, и пришёл.