– Спасибо. Завтра принесу.

– Читай, сколько хочешь, хоть до послезавтра, – великодушно разрешила Кузя.

Весь вечер я провела за чтением. Впечатление не убывало, а когда я закончила, великая грусть нахлынула на меня. Нет, я не завидовала Кузе, я просто поняла, что подобного мне не достичь. Такое дано только избранным. И как только Кузе пришли все эти образы в голову? Особенно впечатлила рифма «розы – морозы». Ну надо же до такого додуматься! Где розы и где морозы! А Кузя вот додумалась. И как же после всего этого писать своё?

Вечером пришёл отец с дежурства и сразу заметил моё настроение:

– Доча, что-то в школе произошло? Ты двойку схватила?

Я отрицательно замотала головой.

– Тогда что? Мама отругала?

Я снова отрицательно замотала головой. Отец призадумался. Тогда я вытащила из портфеля Кузину тетрадку, которую собиралась ей отдать, и протянула отцу.

– Это что?

– Стихи. Кузя написала. Ты почитай.

Отец взял в руки тетрадку, пробежал глазами стихи.

– Ну, как? – спросила я.

– Прекрасные стихи. У тебя отличный вкус, и у Кузи твоей тоже.

– Это у меня вкус. А у Кузи – талант.

– У Кузи, может, и талант, только стихи эти не её.

– Пап, ну как же не её! Это её почерк, я же знаю.

– Почерк её. А стихи Александра Сергеевича Пушкина. – Он достал с полки томик Пушкина и дал мне: – Вот, почитай.

На следующий день я гневно вернула Кузе тетрадку:

– Кузя, как ты могла?

– Что? – робко спросила Кузя.

– Тебе не стыдно было сегодня входить в школу, когда на тебя с портрета в вестибюле Пушкин смотрел?

Кузя уставилась на меня, ничего не понимая.

– Стыдно или нет? – добивалась я ответа.

– Стыдно чего? – со слезами в глазах спросила Кузя.

– Мороз и солнце, день чудесный! Кто написал?

– Ну, Пушкин…

– Вот именно – Пушкин! А ты за своё выдала!

– Не выдала. Я в тетрадку переписала. Чтоб тебе почитать дать. Ты ведь давала мне свои стихи.

– Кузя, ты соображаешь вообще, что говоришь?! Я тебе свои давала, а ты мне – Пушкина, написанные твоим почерком.

– А чьим же ещё? Не могла же я его почерком…

– А почему ты мне сразу не сказала? Я ведь спросила тебя!

– Ты спросила, сама ли я написала, – оправдывалась Кузя. – Я же не думала, что ты имеешь в виду «сочинила»!

Сокол и Чебурек повернулись к нам, внимательно слушая наши разборки.

– А что там за стихи такие? – перебил нас Сокол. – Дайте почитать! – Он схватил тетрадку, что лежала на парте, открыл и прочитал вслух: – Мороз и солнце, день чудесный! Прямо как сегодня.

В этот момент в класс вошла отличница Даша Мороз.

– Ой, погляди, Мороз и солнце! – захохотал Чебурек, показывая на неё.

Класс покатился со смеху, и эта реакция продолжалась несколько дней подряд, как только Мороз вызывали к доске.

– Дети, ну что смешного? – допытывалась улыбчивая Ольга Дмитриевна.

– Солнце смешное, – под общий хохот ответил Сокол.

С Кузей мы в конце концов помирились, но домой к ней я больше не ходила и по русскому помогала только на переменках.

Феля предложила пойти на казёнку. Идея вынашивалась с прошлого года, но в пятом классе было ещё стрёмно, а в шестом сам бог велел.

– Куда ты ходишь на казёнку? – выспрашивала Феля Фаща, влюблённого в Ритку.

– Какую ещё казёнку? – пытался отцепиться от неё Фащ, подозревая, что она хочет его поймать с поличным: Феля была в числе лучших учеников, а Фащ ходил в отстающих.

– Слушай, я для себя спрашиваю, – доверительно сказала Феля, понизив голос.

– Точно?

– Точно, точно! Точнее не бывает.

– Контрольную по алгебре дашь скатать?

– Дам. Ну, рассказывай.

Фащ лукаво улыбнулся:

– А Ритке от меня записку передашь?

– А ты что, сам не можешь?

– Передашь или нет?

– Передам. Ну?

– Ладно. С утра иду в кино, притворяюсь, что учусь во вторую смену, если что. Потом покупаю мороженое, иногда две порции. Потом в парк. Там никого в это время нет, красиво, тихо.

– А что ты там делаешь один?

– Голубей гоняю, на траве валяюсь, думаю.

– О чём? Небось у кого потом домашнее задание скатать? – Феля хихикнула.

– Да иди ты! Я о Ритке думаю. Почему она с тобой такой дружит, а со мной не хочет.

– С какой «такой»?

– Ну, такой. Зловредной.

– За это контрольную не получишь.

– А я скажу, что ты на казёнку пошла, когда тебя в классе не будет.

Феля вздохнула и согласилась на все условия.

На следующее утро Феля зашла за мной, как всегда, и мы отправились якобы в школу.

Феля обладала удивительным свойством внушать доверие взрослым. У неё был какой-то правильный вид. И говорила она в их присутствии очень правильно. И вела себя со мной рядом, как старшая сестра. Модель поведения она, положим, удачно скопировала со своей старшей сестры, уже замужней, а всё остальное шло на интуиции.

Феля была хитрюга. Только своего любимого папочку она не могла обвести вокруг пальца. Он как глянет в её плутовские глазки, так сразу всё просекает.

– Ах ты, плутовка, – улыбаясь говаривал он, трепля её по щеке.

А Феля и не отпиралась – только смеялась в ответ, зная, что папочка её обожает и все шалости сойдут ей с рук. Тем более что отметки у неё всегда были хорошими и ни один учитель ещё никогда на неё не пожаловался.

Феля как-то рассказала мне по секрету, что папочка вечерами играет на одной квартире в преферанс и почти всегда выигрывает. Партнёров своих он умел читать только так, ничто не ускользало от его проницательного взгляда. И считать он умел дай бог каждому. Так что семья была обеспечена, несмотря на то что Фелина мама работала всего лишь медсестрой.

Мы вышли со двора, и я автоматически повернула направо.

– Стой, – одёрнула меня Феля, – нам налево. Мы сейчас сядем на троллейбус и поедем в кино.

У меня дух захватило от предвкушения полупустого зала и фильма, который будут показывать практически для нас.

У кассы мы отсчитали мелочь, и Феля направилась покупать билеты.

– Два билета, – сказала она уверенно. И на всякий случай прибавила: – Мы во второй смене учимся.

Кассирша взглянула на неё с усмешкой:

– Те, кто во второй смене, ещё дрыхнут.

– А вот мы не дрыхнем, – бодро и без капли смущения отпарировала Феля.

Кассирша только головой покачала.

В зале было абсолютно пусто, промозгло и неуютно. Мы поёжились, ожидая, когда погасят свет.

– Сколько там до начала? – спросила я.

– Две минуты, – ответила Феля, которой недавно подарили часы.

Через две минуты зажёгся экран, и нам стали промывать мозги какими-то урожаями и достижениями в науке и технике.

– Перешли бы сразу к делу, – прошептала я.

– Ты чего шепчешь? Кроме нас, тут никого нет, – громко сказала Феля.

– Привычка, – ответила я опять шепотом.

– От вредных привычек нужно избавляться, – веско сказала Феля. – Ну, давай скажи чего-нибудь вслух.

– Отстань! Чего прицепилась? Дай на комбайн посмотреть.

Мы расхохотались на весь зал.

– Вот видишь, это и есть свобода, – сказала Феля, всхлипывая от смеха.

Фильм был какой-то нудный. Журнал был куда интересней, и из кинозала мы вышли с нулевым впечатлением.

Начало казёнки явно не задалось.

– Ну что, пойдём хоть мороженого поедим, – предложила Феля.

– А у меня больше нет денег. Все на кино истратила, – виновато сказала я.

– У меня есть. Мне папа всегда даёт больше на всякий случай. Хочешь в «Снежинку»?

Ну, Феля! Ну даёт! В «Снежинку» я ходила только с родителями и только по воскресеньям, да и то если они выпадали на какие-нибудь праздники или семейные торжества.

Мы потопали по Дерибасовской прямо в сторону «Снежинки», предвкушая праздник живота. На пути у нас вырос лоток с мороженым, но мы и глазом не повели в сторону продавщицы, предлагающей свой ассортимент.

– Девчонки, купите мороженое! – зазывала продавщица. – У меня и эскимо на палочке, и пломбир, и фруктовое, и сливочное. Ну куда же вы? Денег, что ли, нет?