Платон перебил философские пророчества доктора:

– Чем лечат мигрень?

– Уксусными примочками, травяным сбором, а в тяжелых случаях я даю Софье Романовне малые дозы лауданума.

– Это опиумная настойка?

– Да, и ею можно отравить. Но вы напрасно подозреваете Софью Романовну. Она благороднейшая особа, истинная королева.

– Царица… – пробормотал Платон и, поблагодарив доктора, направился к вдове.

Софья Романовна приняла его в своем будуаре, светлом и воздушном, наполненном тонким ароматом пармской фиалки.

– Я знаю, что первая в списке подозреваемых, – мягким глубоким голосом проговорила вдова. – Молодая женщина выходит за богача старше ее на сорок лет. Понимаю, как это выглядит…

Вдова скорбно улыбнулась. Платону даже показалось, что на ресницах у нее блеснули слезы, но величественная женщина взяла себя в руки и продолжила:

– Я искренне любила мужа! Да, в моем чувстве было больше уважения, чем страсти, но и этого достаточно, чтобы быть любящей женой.

Софья Романовна порывисто поднялась и поворотилась в сторону висящего в углу киота.

– На образах клянусь, – проговорила она, истово крестясь, – в смерти мужа моей вины нет, и зла я ему никогда не желала.

Никак не ожидавший от царственной дамы бабьей божбы, Платон растерялся.

– Я вовсе не считаю… – он запнулся, чувствуя неуместность своих оправданий, и торопливо спросил: – Мадам, вы кого-нибудь подозреваете?

Вдова вернулась в свое кресло и после недолгого раздумья заявила:

– Не желаю опускаться до сплетен и наговоров. Скажу лишь, что на вашем месте искала бы убийцу среди тех, кого искушала бесценная коллекция Ивана Петровича. Просмотрите его бумаги, ответ наверняка в них. Я велю секретарю все вам передать, а также ответить на любые ваши вопросы. От Бориса у мужа секретов не было.

Софья Романовна позвонила в колокольчик, и минуту спустя появился великолепный Сомов. Почтительно склонив голову, он выслушал указания вдовы и снова повел Платона в хозяйский кабинет.

Покуда секретарь отпирал ящики, сыщик пытался понять, что изменилось в комнате. Перемена точно была, но ускользала от понимания. Лишь когда, покидая кабинет, секретарь прошел мимо Платона, коллежский секретарь понял, что поменялся запах: помимо пыли и лекарств, в воздухе отчетливо чувствовался исходивший от Сомова аромат пармской фиалки, точно такой же, как в будуаре вдовы.

И тут Платон прозрел. Конечно! Классический сюжет куртуазных романов: любовь прекрасной королевы Гвиневры и доблестного рыцаря Ланселота [8], то есть измена молодой жены с верным секретарем – вот на что намекал Литке томиком де Труа. Выходит, остальные четыре книги тоже должны указывать на грехи или постыдные тайны членов семьи коллекционера. Наиболее просто расшифровывались «Маскарад» и «Мертвые души». В первом случае все тот же отравитель, во втором – мошенник. Многогранность сюжетов пушкинских сказок однозначного фундамента для подозрений не давала, и с англичанами пока все было непонятно.

Платон решил взяться за мошенничество, след которого мог отыскаться в бумагах. Но документов было столько, что на их просмотр не хватило бы не то что суток, но и месяца. Покойный Литке это понимал и, если намеревался помочь, должен был оставить подсказку где-то на виду.

Стараясь ничего не потревожить, Платон заглянул в каждый ящик и во втором наткнулся на лежавший поверх остальных бумаг конверт с выпущенной к четвертьвековому юбилею Министерства почт и телеграфов [9] маркой с изображением мчащейся в клубах пыли почтовой тройки.

«Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал?» [10] – всплыло в памяти коллежского секретаря. Он вынул конверт и вытряхнул на стол содержимое: несколько газетных вырезок и три одностраничных документа, два написанных от руки и один машинописный.

На машинке было напечатано обязательство И. П. Литке уплатить в трехмесячный срок некоему С. К. Комарову пять тысяч рублей. Под текстом стояла характерная размашистая подпись коллекционера. Вторым документом была расписка С. К. Комарова о получении всей суммы. Третий документ являлся последней страницей личного письма Татьяны Ивановны Литке к своему отцу.

Прояснили картину газетные вырезки, в которых писалось о затеянном господином Бобриковым в партнерстве с Комаровым производстве розового масла. Увы, предприятие потерпело крах, не произведя ни единой унции ароматного продукта.

Похоже, тестю пришлось платить по долгам недальновидного зятя. Ничего криминального, но чутье подсказывало сыщику, что воспетая Гоголем тройка пылила на конверте неслучайно.

Вообще-то, в такую эфемерную материю, как чутье, Платон не верил, не раз убеждаясь, что пресловутая интуиция – лишь следствие возбуждения разума несознаваемыми странностями. Стоит их осознать, и мистическое шестое чувство разом преобразуется в логику.

На осознание Платону потребовалось минут пять, и когда все наконец встало на свои места, в дверь кабинета робко постучали.

Платон сгреб компрометирующие чету Бобриковых документы в ящик и, подражая суровой манере речи Геркулеса, дозволил просителю войти. В кабинет проскользнул Михаил Михайлович Бобриков.

– Надеюсь, не помешал-с, господин коллежский советник?

– Коллежский секретарь, – скромно поправил Платон завышенный на четыре класса чин.[11]

Бобриков вынул из-за пазухи пухлый пакет и с раболепным поклоном положил перед Платоном.

– Что это? – спросил сыщик.

– Двести рублей ассигнациями-с, – прохихикал Бобриков.

– Не понимаю… – Платон и впрямь не понял.

Заискивающее выражение на лице Бобрикова сменилось ехидной гримасой.

– Не понимаете-с? Ой-ли? Тогда откуда у вас костюм из английского сукна? Такое роскошество рубликов двадцать стоит, не меньше. А жалование ваше месячное от силы рублей двадцать пять… Берите-с!

– Вы мне взятку предлагаете?! – задохнулся от возмущения Платон, про себя помянув недобрым словом упрямого родителя, настоявшего на обязательности приличного костюма в приличном обществе.

Надо было мундир надевать, а не щеголять фасонистым цивильным [12] платьем, оплаченным от нескромных батюшкиных щедрот.

– Уберите! – рявкнул он, но Бобриков и бровью не повел.

– Полно, молодой человек! Всякая услуга имеет цену.

– Какая услуга?

– Самая незамысловатая-с, – Бобриков снова принялся сыпать словоерсами. – Вы оставляете-с нас всех в покое, вот и вся несложность-с. – Внезапно взяткодатель заволновался: – Может, вам кто больше предложил за особое рвение? Так вы скажите! Я не поскуплюсь!

– Хотите утаить вашу постыдную аферу? – рубанул Платон, выложив на стол расписку и окончание письма мадам Бобриковой. – Ваш тесть великодушно заплатил за вас и смолчал. Наверное, его беспокоило честное имя дочери.

Сыщик указал на подписи в обоих документах:

– У Татьяны Ивановны очень характерная строчная «т». Сравните здесь «Литке», и здесь «Татя». Видите? В остальном фальшивая подпись безупречна, но подделать письмо целиком ваш жена не рискнула, поэтому вы его напечатали.

Бобриков закрыл лицо руками и всхлипнул:

– Этот подлец Комаров обманул меня, а потом стал грозить долговой тюрьмой. Просить денег у тестя я не мог, и так Танечкино приданное просадил. Пришлось идти на подлог. Надеялся за три месяца поправить дела, но Комаров предъявил требование до срока… Иван Петрович все понял, но заплатил и велел нам не показываться ему на глаза. – Бобриков приложил руки к груди: – Клянусь вам, господин полицейский, мы виновны лишь в подлоге! Никакого убийства! Упаси Бог!

– Разберемся! – снова уподобляясь приставу, важно изрек Платон и указал посетителю на дверь: – Идите и деньги свои заберите.