– Из солидарности с ними я бы тебя… – он осекся. – В общем, я не судья, но, думаю, удовлетворение тебе грозит до конца жизни.
– Знать, на роду написано, – Коробченко повел бровями.
– На роду тебе не было написано сесть за руль обдолбанным и угробить жену. Хочешь знать, кто виноват, что твоя Вика осталась без руки, посмотри в зеркало, – ровным голосом произнес Грановский. – И тот, кто ее подсадил, окончательно добив мозги, там же.
12
– Его взяли с поличным, а он, подонок, так ловко вывернулся. Ведь чувствовал же я, что актер должен быть хороший, но не на того подумал. Костюмчик свой защитный он успел скинуть в канализацию, а топорик сквозь решетку не пролез, пришлось бросить. Ну должен был я сообразить, что неспроста на нем одежда почти сухая!
– Не успел вымокнуть, в костюме женщину подкараулил, – кивнул Зверев.
– Санслужба, черт ее побери. Им же спецодежду выдают, полиэтиленовые комбинезоны. Вот поэтому и следов крови не нашли. Но не в уликах дело. Переиграл нас, урод. И как правдоподобно у него вышло, диву даюсь. Небось знал, что к нам каждый день такие заявляются.
– В документалке их показывают часто. И ни один такой не оказался виновен.
– А вот о планшете проговорился. Только я не понял. Думал, железка эта, время убивать.
– Планшет для рисования, – буркнул Зверев. – Только на какой черт он ей?
– Фантомные боли. У него. Самого себя обманывал.
– Похоже. Везло ему, конечно. И еще этот Ермолаев под руку попался.
– Самое смешное, что нелюдю даже врать не пришлось, сказал как есть.
– Видать, любит жену. По-своему, – прошептал Зверев.
– Упаси бог от такой… любви, – Грановский запнулся. – По крайней мере во второй раз не отвертелся. Заметь я портрет тогда, когда он прикончил Иру Котову, двух последних жертв не было бы. У нее даже фото нашли, на котором она с Викой Коробченко. Да и раскалываются такие легче. В душе все равно хотел, чтобы о его горе узнал весь свет. Молодец, Миша, что обратил внимание.
Он посмотрел на Зверева, пытавшегося сдержать неуместную ухмылку.
– Чего лыбишься?
– Просто подумал. Не обманула статистика. Он и впрямь оказался в близком окружении. Ближе было некуда, – Зверев взглядом указал на письменный стол.
13
Грановский нажал на звонок. Часы показывали семь минут восьмого.
Лера открыла дверь, одетая по-парадному. В вечернем платье, волосы завиты, на шее поблескивала огоньками маленьких бриллиантов подвеска. Серебряная. Подарок от шурина на их с Виталием свадьбу.
– Чего ты заявился, мы в театр сегодня, – удивленно заговорила Лера.
– Так просто, – пожал плечами Грановский.
– Ну, вместе спустимся.
Вскоре в прихожей показалась Марианна. Прежде чем снять с вешалки куртку, она помахала отцу рукой. Что-то сразу бросилось Грановскому в глаза, но на этот раз он долго не терзался неясными клейкими чувствами. На шее дочери блестела новая золотая подвеска.
На службе у Провидения
Евгения Якушина
#одна_жертва
#пять_книг
#двадцать_четыре_часа_чтобы_найти_убийцу
– Сие распоряжение, – занудно гнусил нотариус, не обращая внимания на тревожные перешептывания наследников, – учинено мною по собственному моему произволению, в полном уме и совершенной памяти, подписано моею рукою и утверждено уполномоченным нотариусом Силантием Никодимовичем Чижовым. Года 1896, месяца…
– Хватит! – истерический возглас Татьяны Ивановны, тощей, нескладной, конопатой молодой дамы, оборвал монотонное чтение. – Я всю жизнь была ему любящей дочерью, терпела его эгоизм! А он даже не упомянул меня в завещании!
Разрыдавшись, она кинулась в объятия сидящего рядом мужа.
– По закону вам полагается одна восьмая стоимости имения, – бесцветным голосом сообщил нотариус, а после обратился к вдове: – А вам, сударыня, одна седьмая…
Двадцатичетырехлетняя вдова, Софья Романовна, ничего не ответила. Прямая как жердь и белая как мел, она сидела недвижимо и лишь кусала идеальной формы губы.
Развалившийся напротив нее сын покойного – смазливый двадцатилетний оболтус в изрядном подпитии – грубо расхохотался:
– Как батюшка нас всех, а? Старый сквалыга! Чтоб его черти!..
– Сергей, замолчи! Это неприлично! – пресек недосказанное проклятье солидный лысеющий господин средних лет, величественно опиравшийся о спинку стула, на котором тихо всхлипывая и утирая глаза восседала его дородная миловидная супруга.
Это были брат покойного Андрей Петрович Литке и его жена Варвара Альбертовна.
– Тебе, Серёжа, по крайней мере достанется поместье… Ах, Ванюша-Ванюша! Как ты мог?! Все деньги! Всю коллекцию «на благо общества в полное распоряжение Императорской Академии художеств»… Идеалист!
– Господа, позвольте, – конфузливо кашлянув, заговорил Михаил Михайлович Бобриков, муж Татьяны Ивановны, невзрачный мужчина с неприятным бегающим взглядом, одетый с претензией на шик. – Пусть нотариус продолжит. В девятом пункте говорилось про какое-то особое условие и господина полицейского.
Неприязненные взгляды присутствующих обратились в сторону притихшего в углу Платона.
Прикомандированный к Тверской полицейской части надзиратель сыскного отделения двадцатидвухлетний коллежский секретарь Платон Фёдорович Денисов, выпускник историко-филологического факультета, подавшийся служить в полицию в пику родительской воле, решительно не понимал, что он делает в этой похожей на музейную залу гостиной, а потому развлекал себя разглядыванием окружавших его произведений искусства.
Третьего дня Платона вызвал к себе начальник – частный пристав [1], прозванный за свое богатырское телосложение Геркулесом, – и объявил, что командирует сыскного надзирателя Денисова в подмосковное имение покойного Ивана Петровича Литке, известного знатока искусств, коллекционера и мецената.
– В соответствии с последней волей усопшего вам следует присутствовать на оглашении завещания, – пояснил Геркулес. – Не иначе как вы в духовной [2] упомянуты.
Платон изумился. С чего бы? Литке он не знал, и в число многочисленных знакомых родителя Платона коллекционер тоже не входил.
– Скажите спасибо старику Геркулесу, – самодовольно усмехнулся пристав. – Нотариус сообщил, что покойный желал пригласить того полицейского, про которого в газетах писали… Помните, я репортеру «Московского листка» рассказал, как вы ловко нашли библиотеку Ивана Грозного?
Платон покраснел до корней волос. Еще бы не помнить! То ли по невежеству, то ли из желания произвести сенсацию, репортер обозвал Либерией [3] пять букинистических раритетов, похищенных у купца, носящего фамилию Грозный и крещеного Иваном. Слава Богу, батюшка «Московский листок» не читает: застыдил бы непутевого сына за такую антинаучную ложь.
Как бы то ни было, противиться воле усопшего Платон не мог и в назначенный час оказался в забитой художественными ценностями гостиной, где стал свидетелем неприятной семейной сцены.
Напоминание господина Бобрикова о девятом пункте угомонило наследников. В почтительной тишине нотариус извлек из своего портфеля два конверта, один из которых протянул Платону.
– В соответствии с девятым пунктом озвученного ранее завещания, – монотонно проговорил он, – воля усопшего вступит в силу лишь после выполнения условий, означенных в этих двух документах. – Нотариус ободряюще кивнул Платону: – Читайте, молодой человек.
Полицейский чиновник распечатал конверт и принялся вслух зачитывать написанную твердым убористым почерком записку:
«Почтенный господин Денисов! Своей последней волей прошу вас послужить орудием в руках Провидения, на которое лишь и могу уповать. Полагаясь на Божью волю, я выбрал вас для этой миссии, не зная лично, но случайно узнав из газеты ваше имя и род занятий, соответствующий той задаче, которую намерен на вас возложить. Итак, поручаю вам в течение двадцати четырех часов установить имя моего убийцы. Если вам это не удастся, такова воля Божья, и значит, либо смерть моя произошла от естественных причин, либо Господь решил оградить убийцу от земного суда, вверив суду небесному. Дабы расследование ваше не имело предвзятости, я не стану озвучивать впрямую своих подозрений, но дам вам подсказки. В остальном же вверяю вас Божьему Промыслу. Иван Петрович Литке».