Многие из пуританских сторонников Джона Пима не видели разницы между французскими и испанскими папистами. Их подозрительность и враждебность разделяла лондонская чернь и жители прибрежных городов. Наконец, французы гораздо дольше были соперниками и врагами англичан, чем испанцы. Ложные слухи о возможном французском вторжении возникали с не меньшей частотой, чем слухи о вторжении испанцев, и Пим с готовностью использовал их наряду с другими страшными россказнями для дискредитации короля и королевы. Но сам он и более информированные члены его группы достаточно хорошо разбирались в европейской политике, чтобы понимать, что Франция является главной силой, противостоящей Испании, что французская дипломатия больше заинтересована в том, чтобы обыграть испанца, чем в том, чтобы соблюсти интересы королевы Генриетты Марии, и, следовательно, инициативы ла Ферте Имбо следует поощрять. Он был полезен, поскольку много времени проводил при дворе и ради налаживания отношений с оппонентами короля был готов передавать им все представляющие интерес сведения, которые становились ему известны.

Оскорбительная Великая ремонстрация не достигла того эффекта, которого добивался Пим. Он ждал, что Карл ответит сразу же по возвращении из Шотландии и, сделав это, даст новый повод для атаки на своих советников и свою политику. Но Карл обманул его ожидания. Шли дни, а он не обращал на Ремонстрацию никакого внимания. Через неделю палате общин пришлось форсировать события, попросив позволения передать ее королю вместе с петицией, обличавшей его «вредоносных советников». Вечером 1 декабря после охоты король принял их делегацию в Хэмптон-Корте, выслушал петицию, периодически вставляя полушутливые замечания, и сказал, что ответит на Ремонстрацию, но пока просит не публиковать ее. На следующий день он нанес визит в парламент, чтобы подписать билль о тоннаже и фунтах[5]. Карл ни словом не обмолвился о Ремонстрации, но с упреком упомянул беспорядки в Лондоне и в заключение сказал: «Я желаю счастья для моего народа, потому что его процветание – моя высшая слава, а его любовь – моя главная сила».

Какими бы великодушными ни были слова короля, он не до конца сознавал, насколько тесная связь существует между процветанием его народа и любовью народа к нему. Экономический упадок, независимо от его причины, делает правительство непопулярным, а народ склонным к бунту. Зимой 1641 г. Лондон пребывал в упадке. Критики короля имели возможность приписать это его политике. Монополии, прожекты и патенты придворных препятствовали торговле. Моря были недостаточно хорошо защищены от вторжения пиратов и других чужаков. Во время войны с Шотландией король пытался захватить драгоценные слитки, хранившиеся на монетном дворе, и присвоил огромный груз перца, принадлежавшего Вест-Индской компании, что не способствовало укреплению доверия. Откупиться от победивших шотландцев обошлось дорого, а теперь ирландское восстание поглотило все английские инвестиции в Ирландии. Лондонцев достаточно легко – хотя и несправедливо – можно было убедить списать их проблемы на счет короля. Энтузиазм, с которым они приветствовали его возвращение домой – праздничные процессии всегда популярны, – был приглушен его бестактным отъездом в Хэмптон-Корт. Несмотря на то что присутствие короля на рождественских праздниках едва ли вернуло бы в Сити процветание, его отсутствие стало бы причиной беспокойства несоизмеримо большего, чем реальный вред от него. Вскоре в Хэмптон-Корт явился лояльный короне лорд-мэр, сэр Ричард Герни, в сопровождении делегации старейшин. Они умоляли Карла вернуться в Лондон. Тот согласился и милостиво посвятил всю делегацию в рыцари.

Применить какое-то более эффективное лекарство, чтобы излечить столицу от упадка, было не в его силах. Причины лежали глубже. Соперничество голландцев в сфере рыболовства, их конкуренция в Индии и экспансия в транзитной торговле сильно ударили по английской морской коммерции. Продолжавшаяся война в Европе разрушала зарубежные рынки, где продавалась английская шерсть. А откровенно неустойчивая ситуация в английской политике стала причиной ухода из Лондона иностранного капитала. Наиболее видные лондонские купцы не были единодушны в своих политических пристрастиях. Лишь меньшинство являлись убежденными сторонниками Джона Пима. Другим было все равно, или они не разбирались в политических дрязгах, хотя готовы были поддержать короля, если бы это вернуло им мир и покой. Остальные были искренне преданы королю. Выбор роялиста Ричарда Герни в качестве лорд-мэра отражал снижение популярности парламента летом и ранней осенью. Но в условиях общего упадка купцы-роялисты оказались не в силах обуздать выступления возбужденных подмастерьев и мерзнувшей голодной бедноты. Ущерб, который шотландцы нанесли шахтам Ньюкасла, привел к нехватке и дороговизне угля. На пристанях большой реки[6] замерли без движения корабли, и моряков из небольших деревушек в устье ждала голодная зима. Подмастерья были в лучшем положении, поскольку жили в домах своих хозяев, но упадок торговли означал безработицу. На полях южнее реки собирались люди, которые перешептывались о религии, о политике и о том, в какие плохие времена им довелось жить. Один констебль, сделавший попытку разогнать одну из таких толп, был сильно избит. Люди озлобились, и в течение следующих недель Пиму и его друзьям было бы легче поднять лондонцев на бунт, чем лорд-мэру поддерживать порядок.

Ближе к концу ноября в ситуацию вмешался еще один элемент. В свет вышла маленькая брошюра-памфлет под громоздким заголовком «Инициаторы некоторых разбирательств в нынешнем парламенте». В ней содержался краткий обзор прошедших парламентских недель, сопровождавшийся сводками по каждому интервалу в семь дней. Для немногих информированных это не было чем-то новым. Краткие отчеты о дебатах, написанные вручную опытными писцами, делались и в ходе прежних парламентских сессий для тех, кто готов был за них платить. Но когда после упразднения Звездной палаты печатники перестали бояться преследований за публикацию опрометчивых политических заявлений, некоторые из них начали удовлетворять новостной голод людей и тщеславие депутатов парламента, публикуя все речи, которые попадали к ним в руки в аутентичном или пиратском виде. Отсюда было легко перейти к публикации еженедельных бюллетеней о том, что происходило в Вестминстере. Официально парламент не одобрял этого, и такое нарушение его прав подверглось осуждению в ходе дебатов и в комитете. Однако на практике, если бы публику информировали о происходящем, но при этом нельзя было осуществить никакие действия, не соответствующие политике доминирующей партии, это было бы скорее в интересах парламента. Эпизодическая конфискация и сожжение новостных листков публичным палачом составляли тот риск, на который печатники шли ради бойкой торговли и быстрого получения прибыли.

Одно еженедельное издание не удовлетворяло спрос, и в течение нескольких недель у него появились конкуренты. Издания настраивали читателей друг против друга, объявляя только себя правдивым источником, а остальные – гнусными клеветниками. Однако вскоре они перестали пугать публику и вместо этого начали ее обхаживать, со временем предлагая все больше новостей, более красивые заголовки и гравюры, более короткие и привлекательные названия: «Ежедневные происшествия», «Истинные дневные события», а со временем весь набор «Меркуриев». Не прошло и двух месяцев с момента этого стремительного рождения английской прессы, как один предприимчивый печатник уже выпускал эдинбургское издание всего через несколько дней после его выхода в Лондоне.

Листки, покрытые убористым печатным текстом, переходили из рук в руки, зачитывались вслух в пивных, использовались для иллюстрации аргументов, подкладывались в повозки перевозчиков, чтобы провинциальные читатели могли узнать, что происходит в столице. Вскоре они стали использоваться обеими партиями в качестве оружия. Поначалу они помогали только пуританской стороне парламента, поскольку печатали только ее новости. Король несколько месяцев не признавал ценность этого нового оружия, и его дальнейшие действия по восстановлению своей власти велись без помощи прессы.