Отправленные Хмельницким посланцы с письмом к королю и изложением казацких жалоб, за кончиной сего последнего, должны были представить это письмо и жалобы сенату или панам-раде, во главе которых во время бескоролевья обыкновенно находился примас, то есть архиепископ Гнездинский, имевший на это время значение королевского наместника. На ту пору примасом был престарелый Матвей Лубенский. Сенаторы, собравшиеся в Варшаве на сейм конвокацийный, не спешили ответом и, желая выиграть время до избрания нового короля, вступили в переговоры с Хмельницким; для чего назначили особую комиссию с известным Адамом Киселем во главе. Снаряжаясь в казачий лагерь, Кисель немедленно вступил в переговоры с Богданом, отправил к нему свои велеречивые послания и убеждал его воротиться с повинной в лоно их общей матери отчизны, то есть Речи Посполитой. Хмельницкий не уступал ему в искусстве писать смиренные, ласковые, но бессодержательные послания. Условились, однако, во время переговоров соблюдать род перемирия, но оно не осуществилось. Князь Еремия Вишневецкий не обращал на него никакого внимания и продолжал военные действия; отряд его войска в глазах Киселя напал на Острог, занятый казаками. Вишневецкий по-прежнему свирепствует, вешает, сажает на кол украинцев. Кривонос берет город Бар; другие казацкие отряды захватывают Луцк, Клевань, Олыку и прочие. Казаки и поспольство, в свою очередь, свирепствуют против шляхты, причем шляхтянок берут себе в жены, и в особенности беспощадно вырезывают жидов. Чтобы спасти жизнь, многие жиды принимали христианство, но большей частью притворно, и, бежав в Польшу, там возвращались к вере отцов. Летописцы говорят, будто в это время вообще в Украине не осталось ни одного жида. Точно так же и шляхта, покидая свои имения, бросилась спасаться с женами и детьми вглубь Польши; а те, кои попадали в руки восставших холопов, беспощадно подвергались избиению.

Между тем сенат принимал кое-какие меры дипломатические и военные. Он принялся писать ноты в Крым, Константинополь, господарям Волошскому и Молдавскому, пограничным московским воеводам, склоняя всех к миру или помощи Речи Посполитой и обвиняя во всем изменника и мятежника Хмельницкого. В то же время было предписано панам с их вооруженными отрядами собираться в Глинянах, недалеко от Львова. Так как оба гетмана были в плену, то предстояло назначить им преемников или заместителей. Общий голос шляхты указывал, прежде всего, на воеводу русского, князя Еремию Вишневецкого; но своим надменным, жестким и сварливым характером он нажил себе многих противников среди знатных панов; в их числе был коронный канцлер Оссолинский. Сенат прибег к необычайной мере: вместо двух гетманов он назначил войску трех начальников или региментарей; а именно: воеводу сандомирского князя Доминика Заславского, коронного подчашего Остророга и коронного хорунжего Александра Конец-польского. Этот неудачный триумвират сделался предметом насмешек и острот. Казаки дали его членам такие прозвания: князя Заславского назвали «периной» за его ласковый, мягкий нрав и богатство, Остророга – «латиной» за уменье много говорить по-латыни, а Конецпольского – «детиной» по причине его молодости и отсутствия талантов. Вишневецкий назначен был только одним из военных комиссаров, приданных в помощь трем региминтарям. Гордый воевода не вдруг примирился с такими назначениями и некоторое время со своим войском держался особо. К нему примкнула и часть панов со своими надворными хоругвями и поветовым ополчением; другая часть соединилась с региминтарями. Оба войска наконец сошлись вместе, и тогда образовалась сила в 30–40 тысяч одних хорошо устроенных жолнеров, не считая большого количества вооруженной обозовой челяди. Польские паны собрались на эту войну с большой пышностью: они являлись в дорогих нарядах и богатом вооружении, со множеством слуг и возов, обильно нагруженных съестными и питейными припасами и столовой утварью. В лагере у них происходили пиры и попойки; самоуверенность и беспечность их сильно возросли при виде столь многочисленного собравшегося войска.

Хмельницкого упрекают в том, что он потерял много времени в Белой Церкви, не воспользовался своими победами и после Корсуня не поспешил вглубь почти беззащитной тогда Польши, чтобы там решительным ударом закончить войну. Но едва ли такое обвинение вполне основательно. Казацкому вождю предстояло организовать войско и уладить всякие внутренние и внешние дела на Украине; а победоносное его шествие могли замедлить встречные большие крепости. Притом обращения поляков в Крым и Константинополь не остались бесплодными. Султан пока колебался принять сторону мятежника и сдерживал хана от дальнейшей помощи Хмельницкому. Московское правительство хотя и сочувственно относилось к его восстанию, но косо смотрело на его союз с басурманами. Впрочем, оно не давало и помощи против крымцев, которую поляки требовали на основании последнего договора, заключенного А. Киселем, а выставило только наблюдательное войско близ границы. Искусные переговоры Хмельницкого с Константинополем и Бахчисараем, однако, мало-помалу привели к тому, что хан, получив согласие султана, снова двинул орду на помощь казакам, и на сей раз в гораздо большем числе. В ожидании этой помощи Хмельницкий снова выступил в поход, направился к Константинову и взял этот город. Но, узнав о близости неприятельского войска и не имея еще под рукой татар, он отступил и стал обозом под Пилявцами. Поляки отобрали назад Константинов и здесь расположились укрепительным лагерем. Среди военачальников пошли частые совещания и споры о том, оставаться ли на сем удобном для обороны месте или наступать далее. Более осторожные, в том числе и Вишневецкий, советовали остаться и не идти к пилявцам, в местность очень пересеченную и болотистую, лежащую у верховьев Случи. Но противники их превозмогли, и решено было наступать далее. Польское многоначалье и неспособный триумвират немало благоприятствовали делу Хмельницкого.

Под Пилявцами польское войско стало обозом недалеко от казацкого в тесном и неудобном месте. Начались ежедневные стычки и отдельные нападения; региментари, зная, что орда еще не пришла, все собирались ударить всеми силами на укрепленный казацкий лагерь и небольшую пилявецкую крепость, которую они презрительно называли «курником», но все как-то медлили; а Хмельницкий также уклонялся от решительного сражения в ожидании орды. Со свойственной ему находчивостью он прибег к хитрости. 21 сентября (нов. стиля), в понедельник, по заходе солнца к нему подошел пока трехтысячный передовой татарский отряд; а хан должен был явиться еще дня через три. Хмельницкий встретил отряд с пушечной пальбой и большим шумом, продолжавшимися целую ночь, как будто прибыл сам хан с ордой; что поселило уже тревогу в польском стане. На следующий день против поляков высыпали многочисленные толпы татар с криком «Аллах! Аллах!». Завязавшиеся отдельные стычки скоро, благодаря подкреплениям с той и другой стороны, превратились в большое сражение; оно было неудачно для поляков, вожди которых явно оробели и плохо поддерживали друг друга. Они были так мало осведомлены, что приняли за ордынцев переодетую в татарские лохмотья казацкую голоту, которая вместе с татарами призывала на помощь Аллаха. А казацкие полки Хмельницкий поощрял своим обычным кликом: «За веру, молодцы, за веру!» Сбитые с поля и убедясь в невыгоде своего местоположения, поляки упали духом. Региментари, комиссары и главные полковники по окончании боя, не сходя с коней, учинили военную раду. Решено отступать табором к Константинову, чтобы занять более удобное положение, и дано приказание в ночь изготовить табор, то есть установить воза в известном порядке. Но некоторые знатные паны, с самим князем Домиником во главе, дрожавшие за свой дорогой скарб, потихоньку под покровом ночи отправили его вперед, а за ним последовали и сами. Уже одно передвижение возов для табора в ночной темноте произвело немалый беспорядок; а когда распространилась весть, что начальники утекают и покидают войско на жертву татарской орде, им овладела страшная паника; послышался лозунг «спасайся, кто может!». Целые хоругви бросались на коней и предавались отчаянной скачке. Самые храбрые, в том числе Еремия Вишневецкий, были увлечены общим потоком и позорно бежали, чтобы не попасть в татарский плен.