По крайней мере, весной следующего года в Москву дошел слух о походе Вальдемара с датским флотом к Архангельску. Против него были приняты некоторые меры. Но слух оказался ложным.

Зато вести, пришедшие с южной украйны, о султанском повелении крымцам напасть на Московское государство, оправдались. Зимой того же 1645 года крымские царевичи, Калга и Нурредин, повоевали курские, орловские и карачевские места. Двинувшиеся против них из украинных городов отряды, под общим начальством тульского воеводы князя Алексея Никитича Трубецкого, имели бой с татарами в Рыльском уезде; после чего крымцы ушли назад. На следующую весну против них собрана была трехполковая рать, с главным воеводой князем Никитой Ивановичем Одоевским; а летом велено было астраханскому воеводе Семену Романовичу Пожарскому соединиться с ней ратью, с донскими казаками и с известным князем Муцалом Черкасским, чтобы идти под Азов. Этим соединенным силам удалось нанести чувствительное поражение крымцам с царевичем Нурредином на Кагальнике; после чего наши южные украйны на некоторое время успокоились.

Крымские отношения послужили поводом московскому правительству обменяться с польским несколькими посольствами и вступить в переговоры для заключения союза против общего врага. Вместе с тем возобновились с нашей стороны жалобы на умаление царского титула в польских грамотах и на порубежные столкновения. Летом 1646 года приезжал в Москву послом от короля Владислава киевский каштелян Адам Кисель. На приемах он произносил цветистые речи, блистал и риторикой, и историческими познаниями. Но переговоры не привели к заключению наступательного союза против крымцев и ограничились некоторыми неопределенными обещаниями в смысле общей обороны.

В 1647 году восемнадцатилетний царь пожелал вступить в брак. По обычаю, собрали в Москву многих девиц; из них выбрали наиболее красивых и представили государю. Ему особенно приглянулась дочь дворянина Рафа Всеволожского, которую поэтому взяли во дворец и поместили до свадьбы вместе с царскими сестрами. Но тут повторилось то же, что некогда произошло с девицей Хлоповой при Михаиле Феодоровиче. Придворные боярыни, имевшие своих дочерей, конечно, завидовали счастью незнатной девицы и, по словам русского современника, упоили ее отравами так, что она заболела. По другому известию, Всеволожская, узнав о своем выборе, от сильного радостного волнения лишилась чувств; по третьему, невеста уже перед венчанием упала в обморок, потому что дворцовые прислужницы, подкупленные Борисом Морозовым, слишком крепко затянули ей волосы. Как бы то ни было, невесту обвинили в падучей болезни.

Алексей Михайлович был очень опечален расстройством брака с Всеволожской. Тем не менее ее, так же как и Хлопову, вместе с родными сослали в Сибирь, именно в город Тюмень. Потом встречаем Рафа воеводой верхотурским; а после его смерти, в 1653 году, его жену, дочь и всю семью перевели в их дальнюю касимовскую вотчину.

Интрига против Всеволожской, конечно, разыгралась не без участия и себялюбивых расчетов всесильного при дворе боярина Морозова. Эти расчеты вскоре и обнаружились. Он, очевидно, стакнулся со стольником Ильей Даниловичем Милославским, только что воротившимся из своего посольства в Голландию. По словам современника-иностранца (Олеария), Морозов начал выхвалять красоту двух дочерей Милославского и возбудил у царя желание их видеть; сестры были приглашены посетить царевен. Алексей Михайлович выбрал старшую из них, двадцатидвухлетнюю Марью Ильиничну, которую он велел взять к себе в Верх, то есть поместить во дворце, и нарек ее своей невестой. Свадьба состоялась в январе 1648 года. Борис Иванович Морозов занимал место посаженого отца; а посаженой матерью была жена его брата Глеба Ивановича. Установленные при царском дворе свадебные обрядности и церемонии были строго исполнены, но за одним немаловажным исключением. По настоятельному совету своего духовника протоиерея Стефана Вонифатьева, молодой государь отменил обычные на царских свадьбах русские народные забавы и потехи, главным образом скоморошьи, не совсем пристойные песни и пляски, сопровождаемые звуками труб и гудков; вместо них на свадьбе господствовала благочестивая тишина или слышалось стройное пение духовных стихов.

Спустя несколько дней Борис Иванович Морозов женился на Анне Ильиничне, младшей сестре царицы, чем и обнаружил для истории главную цель своей интриги против Всеволожской и своей стачки с Милославским. Таким образом, породнившись с царем, он еще более укрепил свое придворное положение и устранил всякое соперничество со стороны новой царской родни. Зато брак старого боярина с молодой смуглянкой не был счастлив: по замечанию другого современника-иностранца (Коллинса), «вместо детей у них родилась ревность, которая произвела ременную плеть в палец толщиной»¹.

Однако неумеренное и своекорыстное пользование своим всесильным положением вскоре привело Морозова на край гибели.

В истории предыдущего царствования на Земском соборе 1642 года, по азовскому вопросу, мы встретились с жалобами разных сословий Московского государства на свою бедность, на многие тягости, злоупотребления и неправды. Само собой разумеется, что в какие-нибудь три-четыре года общее положение дел мало изменилось, и мы снова встречаемся с теми же жалобами. Между прочим, московские торговые люди указывали тогда на соперничество иноземцев, отнимавших у них торги. Но сия жалоба, очевидно, осталась без последствий. И вот в 1646 году гости, гостиная и суконная сотни, а также черные торговые сотни Москвы и многих других городов подают царю уже обстоятельную челобитную на приезжих торговых иноземцев, англичан, голландцев, брабантцев и гамбургцев, с изложением всех их козней, обманов и всяких убытков, чинимых русским торговцам и царской казне.

А именно.

В прежнее время, при царе Федоре Ивановиче, позволено было от английской компании только двум гостям, третьему писарю ездить с товарами от Архангельска в Москву и торговать беспошлинно; а других иноземцев с товарами не пропускали далее Архангельска, где с ними и торговали московские купцы. После же московского разорения, при царе Михаиле Феодоровиче, англичане, подкупив думного дьяка Третьякова, получили из Посольского приказа грамоту с разрешением ездить из Архангельска в московские города Джону Мерику с товарищами, в числе двадцати трех лиц. Но в действительности они стали приезжать по 60, 70 и более человек; настроили себе в Архангельске, Холмогорах, Вологде, Ярославле, Москве и в иных городах многие дворы, амбары, палаты, каменные погреба; стали жить в Московском государстве постоянно, как у себя дома, и перестали продавать товары русским торговцам или менять у них на русские товары; а начали сами рассылать по городам и уездам своих людей, чтобы закупать русские товары помимо русских торговцев; причем многих бедняков закабаляют себе посредством долгов. Вообще действуют сообща, стачкой; например, если их товар подешевеет, то его держат и не продают до тех пор, пока не поднимется в цене. Пользуясь своей беспошлинной торговлей, англичане отняли у русских и торг с другими иноземцами у Архангельского города; ибо сами продают русские товары голландцам, брабантцам и гамбургцам и тайно возят на их корабли, чем крадут государеву пошлину. Таможенных целовальников они и на корабли свои не пускают к досмотру; в таможнях берут выписи такие, которые не показывают и десятой доли их товаров (конечно, помощью взяток); действуя стачкой между собой и с другими иноземцами, русских купцов так оттерли от торговых промыслов и такие убытки им чинили, что те почти перестали и ездить к Архангельску. Если бы в городах таможенные головы и целовальники досматривали товары у англичан и брали бы с них такие же пошлины, как с русских, то в царскую казну прибывало бы в год тысяч тридцать рублей и более. Хотя жалованная грамота на беспошлинный приезд в Москву дана Мерику с товарищами, которые все названы по именам и которые почти все уже померли, однако право это покупается у их жен и детей совсем другими людьми, под видом их братьев, племянников и приказчиков.