Мозес покачал головой. Он хотел умереть или освободиться – что угодно, только быстро. Сердце заходилось в сбивчивом биении. Он не мог ни о чём больше думать. Даже об убийце с ножом напротив себя не мог тоже. И тот прекрасно всё понимал.

– Очень многие женщины очарованы серийными убийцами, – сказал он и усмехнулся. – Представляете, Мозес? В самом деле, даже у самых жестоких из них не было отбоя от поклонниц и фанаток. Маньяки убивали этих бедных девочек и трахали их трупы, а в тюрьмах становились… прямо рок-звёздами, понимаете?

Он покачал головой.

– Безумие, вы скажете. Знаю. Полный кошмар. Но мир вообще безумен. У людей в головах дикость. Поэтому я их не люблю.

Мозес умоляюще простонал. Тёмно-зелёный галстук, который запихнули ему в рот вместо кляпа, вот-вот норовил провалиться в глотку язычком. Мозес боялся умереть от удушья. Он представлял, каким его найдут: школьного учителя биологии, почётного гражданина Скарборо, с распухшим синим лицом, с глазами навыкате. От этого становилось не по себе.

– Тед Банди. Он повсюду прятал трупы и после убийств возвращался к ним, чтобы возлечь. Представляете?! Он их наряжал, красил, чтоб макияж хоть немного освежил покойницу. На суд многие женщины пришли с причёсками, как у его жертв. Красились и одевались, как они. Хотели возбудить его. Они же ненормальные. Ещё хуже него.

Он поигрывал ножом в пальцах. Лезвие красиво бликовало в тусклом свете лампочки под потолком.

– Ричард Рамирес – ну, тот, что ночной сталкер – он вообще пользовался огромным успехом у женщин. И он, и Банди, и много кто ещё получали письма с предложением жениться. Со многими из них на личных свиданиях зачинали детей. Вы представляете, Мозес? Детей – от убийцы?

Последний вопрос был насмешливым, удивлённым и по-странному возбуждённым – всё сразу. Какое выражение обрело его лицо под маской в тот момент? Он хлопнул Мозеса по щеке ладонью в чёрной перчатке, и тот лишь дёрнулся, боязливо сжавшись.

– Так вот, зачем всё это? Я ответ знаю: гибристофилия. Читал в научном журнале, это явление очень распространённое. Психиатры говорят, сексуальная патология. Одержимость. Мол, я – избранница самого тестостеронового, самого опасного мужика из всех. Он – мой хищник, мой любимый монстр. Он почти бог. Он легко отнимает жизни у других, но меня не трогает. Синдром Бонни и Клайда. Женщины от этого балдеют.

Он поднялся и прошёл взад-вперёд против Мозеса. Тот был очень бледен. Он давился своим чёртовым галстуком и не способен был соображать, иначе понял бы простую истину: из ванной комнаты собственного дома ему не выбраться никогда.

Голову он разбил о кафельную плитку, когда упал, пытаясь сбежать от высокой фигуры в чёрном и с маской. Убийца настиг его – он был не в пример проворнее и быстрее.

Набросив на свою жертву цепь и пристегнув её к пьедесталу раковины, он затолкал Мозесу Пайку дурацкий галстук в глотку. Затем ударил в висок рукоятью ножа. Вот же обидно. Мозес терпеть не мог галстуки, но их заставляли носить в школе.

В свои сорок пять Мозес не был ни спортивным, ни выносливым. Он захныкал сразу же, как стало больно, потому что не умел терпеть боль и не хотел. Потому что – мамочка, спаси меня! Господи, спасите, хотя бы кто-нибудь! – он знал, что его песенка спета.

– Она думает: он плохой парень, убивает людей. – Убийца хмыкнул и развёл руками. – Каждый чёртов раз надеется: ну теперь-то он одумается, потому что у него есть я! Дамочки сексуально возбуждаются от такого и знают: он никогда не изменится, а что ещё хуже – может и их сожрать, когда чужого мяса ему не хватит. Вы думаете, они больные?

Он весело хмыкнул и постучал по чёрным выцветшим губам своей маски кончиком ножа. Мозес Пайк испуганно поднял на него вымученный блестящий взгляд.

– Такая женщина думает: его никто не понял, он бедный, несчастный, недооценённый гений, поэтому пошёл убивать. Такая женщина думает ещё: он хитёр, умён и сексуален. И знаете? Он сострадателен вдобавок. Никто не видит его хорошей стороны. Кроме неё. Хищник и жертва. Такой блевотный примитив, ей-богу. Но ведь работает же.

Он низко рассмеялся. Покачал головой. Затем выбросил руку вперёд – и Мозес Пайк засипел, потому что его горло облилось тонкой алой полосой, из которой на рубашку хлынула кровь.

– А ещё эта ультрамужественность. Любимая убийцы всегда будет под его защитой, потому что… как там пишут в этих дурацких книжках – герой пожертвует тобой ради мира, а злодей пожертвует миром ради тебя.

В груди у Пайка разгорался пожар, он перестал чувствовать тошноту, потому что показалось – не может дышать совсем. Он думал, это хуже прочего. Мозес беспомощно пучил глаза и смотрел на убийцу, когда тот вздохнул и присел рядом.

Его нож посмотрел Мозесу в живот.

– И ещё кое-что. Эротическое возбуждение. Такая мощная штука. Мне ли не знать! Хуже наркотиков. Знаете, Мозес, многие мои сверстники скололись в своё время. Иногда думаю, лучше бы они убивали…

Он порвал Пайку рубашку, раскроил нательную белую майку и сделал глубокий надрез над пупком, подцепив кожу ножом так, что та лопнула, как кровавый пузырь. Затем раздвинул края раны указательным и средним пальцами, внимательно посмотрев в потное, искажённое агонией лицо своей жертвы.

У Мозеса Пайка глаза вылезли из орбит.

Он умирал, потому что у него было перерезано горло, но продолжал мучиться от боли в последние секунды угасающей жизни. Убийца тянул края его плоти в разные стороны. Под эластичной чёрной водолазкой ублюдка, вершившего его судьбу, мышцы окаменели и вздулись. Он был весь как стальной и почти не казался человеком. Мозесу чудилось, он был Сатана – или кто-то гораздо хуже. Не библейское. Древнее и жестокое, ему непонятное. В глазницах маски сверкало безумие. И он непрерывно говорил:

– Я читал про это. Хорошая книжка, на самом деле. Всем бы дамочкам её почитать. Мол, женщины с неодолимой тягой к маньякам слишком ласковы и трепетны, и у них нет шансов на нормальные отношения. А этот субъект, он же почти идеальный мужчина. Он думает только о ней. И изменять ей не будет у себя в камере заключения.

Он разорвал светлую кожу, одрябшую за почти пятьдесят лет жизни, залив свои руки кровью, и, когда сделал это, Мозес обмяк в своих путах. Тогда убийца взял нож и хорошенько поработал им, пока брызги не окропили его плечи, грудь, щёки и лоб маски.

Он вывалил кишки мистера Пайка на плитку, вынул желудок. Мозес уронил голову на грудь и в последние секунды своей жизни с ужасом посмотрел на свои внутренние органы. Он был так шокирован их видом, что даже очнулся от болевого забытья.

– Он хочет только её, – продолжил убийца. – Он ни на кого больше не смотрит. Он тоже одержим. Потому всю свою нежность она компенсирует его агрессией. Укрощает внутреннего зверя.

Затем он смолк на секунду и вытер лоб тыльной стороной запястья, сжимая в этой же руке нож.

– Ну вот, Мозес. Вот так примерно потрошат кроликов. Подумайте над этим. Говорят, мозг живёт ещё минуту после смерти. Так что у вас есть целая минута понять, почему вы мне попались.

– Эй, Лесли!

Мы с ребятами обедали снаружи за деревянным длинным столом и жевали то, что взяли в столовой. Прошло уже два дня, а я не рассказала о случившемся дома ни Дафне, ни Тони. Неизвестно, насколько это безопасно для них и для меня. Дома всё только поутихло, да и в больницу меня, к счастью, не повезли.

Я подняла взгляд от своего рисового пудинга: от дверей в столовую к нам торопилась блондинка со спортивной сумкой на плече. Я её знала. Дрю Браун, мы учимся в одном классе социологии.

– Что ей нужно? – поинтересовалась Дафна, лениво ковыряя вилкой фруктовый салат.

– Понятия не имею, – отозвалась я.

– А я уж тем более, – весело откликнулся Тони. – Но послушать очень интересно.