– Доча, ты что придумала, какая на фиг природа, какой свежий воздух?!! – орал Сазон. – На хрена ты меня сюда притащила? Здесь же только бомжи купаются и то перед смертью!

– Во-он, по берегу бомж идет, видишь? – послышался голос Элки. – Иди с ним познакомься.

Я видел, как дед, брезгливо приподняв штанины, ступил на песок и двинул в моем направлении. Я сдержался, чтобы не побежать к нему и почувствовал, как от волнения зашумело в ушах. У Сазона зрение было как у орла. Он узнал меня издалека, присел, хлопнул себя по ляжкам и заорал:

– Ну е-мое!!! Так я и знал! А я-то думаю, к кому это Элка все время на свидание бегает, у кого ночует?!!

Весь сценарий, разработанный Элкой утром, полетел к черту – она задумала в точности воплотить сон деда в жизнь, но Сазон, как всегда, разрушал всякие тонкие материи и ничего мистического не получилось.

– И к кому это Элка все время на свидания бегает, у кого ночует? – мрачно поинтересовался я.

– Да кого ты слушаешь? – заорала Элка. – Он блин с финном перепутал, вот и несет, что попало!

Сазон подбежал ко мне и ткнул со всего маха меня железным кулаком в бок. От боли я охнул и, согнувшись пополам, сел в песок.

– Здорово, сынку! А я ж тебя похоронил, и памятник поставил, и службу заказал – все как полагается!

– Спасибо, дед! – С трудом поднявшись, я обнял его и чмокнул в лысину. Она пахла табаком и чесноком. Бок болел нестерпимо, кажется, дед сломал мне еще одно ребро.

– Да не спасибо, а «не фига там не здорово, на том свете!» – разозлившись, подсказала Беда.

– Да, я на этот решил вернуться! – вспомнил я слова из сна.

– Пойдем, искупаемся, – снова подсказала мне Элка, раздеваясь и заходя в воду.

– Пойдем, искупаемся, – повторил я, но Сазон, уткнулся мне носом в живот и плечи его затряслись. Если бы я точно не знал, что Сазон не умеет плакать, я бы подумал, что он зарыдал.

– Эй, бояре! – крикнула Элка нам из воды, – А ну давайте ко мне!

– А почему бараны? – оторвался дед от моего живота. Глаза его были красные, но сухие.

– Вы все время путаете текст! – вконец разозлилась Беда.

– Да, теперь у вас будет секс! – радостно закивал Сазон.

– Ничего не получилось! – Элка вышла из воды, закинула руки за голову и подставилась солнцу всем телом, чтобы обсохнуть. – Ну ничегошеньки!! Сазон, у тебя же слуховой аппарат в ухе, чего ты придуриваешься?

– Чего?!! – заорал Сазон. – Говори громче, батарейка села!! – Он скрюченным пальцем постучал по плоской «таблетке», торчавшей в ухе.

– Тьфу, – плюнула Элка.

Я обнял деда и повел его к своему убежищу.

– А кого ж мы похоронили, сынку? – спросил он, протиснувшись в нору и усевшись на деревянный настил.

– Конвоир другана подсадил! – крикнул я ему в ухо.

– А, дураку подговнил! Правильно, сынку, я так и знал, что не мог ты как забытый в печке пирог сгореть! Не для того я тебе кормил, растил, учил драться и выживать. Не для того я твою скрипку на помойку выбросил! Я так понимаю, ты тут теперь прятаться будешь?! Сегодня прикажу сюда фуру с продуктами подогнать, а то отощал ты совсем!!

– Не надо фуру! – заорали мы в один голос с Элкой так, что Сазон услышал и обиженно поджал губы.

– Не надо фуры, он же тут прячется! – чуть не плача, сказала Беда. – Я все необходимое ему привезла. Сейчас принесу из машины сумку!

Она и правда сгоняла за сумкой и, пока мы с Сазоном молча сидели, обнявшись, достала из нее продукты, плед, одеяло, лекарства и сигареты.

– Я не курю, – напомнил я ей.

– Я курю, – отрезала Элка. – Или ты считаешь, что я буду ночевать в компании Генриетты Владимировны?!

Сазон вертел головой, переводя взгляд с меня на Беду. Батарейка в его слуховом аппарате окончательно сдохла, он ничего не слышал, поэтому решил взять инициативу в свои руки.

– Сынку! – заорал он. – Я своим ребятам велел отловить в городе всех похожих на тебя парней! Среди них обязательно будет тот, из-за которого ты пострадал!

Мы с Бедой захохотали. Смеяться мне было больно, я схватился за грудь и закашлялся. Смех этот больше походил на истерику – Беда неприлично захрюкала, содрогаясь в конвульсиях.

– Попробуй донести до него, что это распоряжение необходимо отменить, – простонала она, обращаясь ко мне. – А то и его в кутузку засадят!

– Ну и черт с вами, ну и ржите! – окончательно обиделся дед. – Пошел я, некогда мне тут лясы точить. Все равно я этого гада поймаю, и ты, сынку, вылезешь из этой норы. А пока прячься. Я к тебе сюда сегодня бригаду врачей откомандирую.

– Нет! – заорали мы снова с Элкой. Никогда в жизни мы с ней так слаженно не орали хором. Беда быстро забила мне в телефон свой новый номер мобильного, обняла Сазона за плечи и вытолкала его из пещеры.

– Созвонимся! – крикнула она снаружи.

Если так дальше пойдет, то скоро у этой норы будет кипеть самая бойкая жизнь в городе, и скрываться тут будет бессмысленно.

Я вздохнул, растянулся на своем ложе и ... мгновенно заснул.

Проснулся я оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Не открывая глаз, я улыбнулся, протянул руки в надежде обнять Беду, но поймал пустоту. Я раскрыл глаза и увидел над собой жуткую рожу. Рожа покривлялась и издала пронзительный, знакомый до боли визг. После всего, что со мной произошло, испугать меня было практически невозможно. Я снова закрыл глаза, заставил себя подумать логически и понял: раз эта пещера – тайное убежище Максима Максимовича, то и его чертова обезьяна, скорее всего, тут бывала. Она, наконец, покинула мой вагончик и прибежала сюда, к Максиму Максимовичу. Если, конечно, у нее не существует какой-то особой программы по преследованию именно моей скромной персоны. В любом случае, делить эту нору с мартышкой я не хотел, а выгнать ее я и пытаться не стал со своими сломанными ребрами. Она сгруппировалась у меня в ногах и остервенело чесалась. Обезьяна показалась мне похудевшей и еще более наглой.

– Нужно было разрешить Леньке-матросу продать тебя, – простонал я.

Обезьяна взвизгнула, хлопнула себя по ляжкам и отпрыгнула к сумке с продуктами.

– Брысь! – заорал я, но она успела выхватить яблоко.

– Дрянь. Это мои продукты!

Но она уже жрала мое яблоко и смотреть на это у меня не было никаких сил. В принципе, я люблю животных, но это была какая-то особенная, подлая, вздорная, отвратительная мартышка. Не пройдет и часа, как она устроит где-нибудь здесь туалет.

Я поднялся, высунул нос на улицу и обнаружил, что уже вечер. Беда не звонила, Максим Максимович как сквозь землю провалился. Я попытался дозвониться до Элки, но сеть терялась, и после нескольких неудачных попыток я осознал, что больше всего на свете хочу выбраться из этой норы.

В конце концов, кто меня узнает? Я умер, погиб. У меня даже есть могилка и памятник. И потом, за неделю я оброс густой щетиной, а это здорово меняет внешность.

Никто меня не узнает.

Я порылся в сумке, в надежде отыскать что-нибудь, что можно на себя надеть. Но ни джинсов, ни рубашки там не нашел. Только ботинки и какую-то черную скатерть. Приглядевшись, я понял, что это не скатерть, а поповская ряса – черная, длинная, мрачная и многозначительная. Наверное, Элка от счастья умом тронулась. В отчаянье я пнул ногой сумку.

Обезьяна хрустела в углу своим яблоком.

Больше всего на свете я хотел выбраться из этой норы.

– Я убью тебя, Элка! – с чувством сказал я, натянул на себя черное одеяние, и вдруг почувствовал себя в нем комфортно и... безопасно. Кому придет в голову, что батюшка может скрываться от правосудия? Словно вживаясь в новую роль, я три раза размашисто перекрестился и сказал себе:

– С богом!

И вышел из душной пещеры. И спокойно, не торопясь, как обязывало мое новое одеяние, пошел вдоль берега по знакомым с детства местам, наслаждаясь свежим воздухом, природой, и ощущением бесконечной свободы. Тело почти не болело, голова не кружилась, ноги шагали по земле, не подкашиваясь.