– Не окочурятся, – улыбнулся я. – Слушай, а твоя Синди точно сказала, что со мной ничего серьезного?

– Точно, она врать не будет. Живехонек, говорит, будет.

– Здорово. Спасибо тебе.

– Не во что. Лучше деньгами.

– Добро нельзя делать за деньги.

– Разве я сделал добро? Под носом у ментов уволок вас подальше от правосудия. Вы же сами, дядя Глеб, только что сказали, что я помог совершить вам побег!

– Когда я встану, я с удовольствием тебя выпорю.

– Не выпорете. Вы человек благодарный. Дадите мне тысяч пять и будем квиты. Деньги не такое уж зло, как вы пытаетесь мне внушить.

– Ой, да ничего я уже не пытаюсь, – я махнул на него рукой и отвернулся, уткнувшись носом в шершавую стену. От стены шел запах сырого камня. Меня переполняло такое количество чувств, что от этого эмоционального винегрета я чуть было снова не вырубился.

Я счастлив, что жив. Я рад, что очнулся не в камере, не в тюремной больнице, а в этой душной, темной пещере. Но мне страшно подумать, что будет дальше. Еще страшнее представить, что пережили Сазон и Элка.

Словно прочитав мои мысли, Максим Максимович сказал:

– В автозаке нашли три обгорелых трупа. Все решили, что вы погибли. Ваши близкие вас похоронили. Об этом болтает весь город и пишут газеты.

– Как Элка? – хрипло спросил его я.

– Носится на своем мотоцикле.

– Сазон?

– Вообще-то, я не очень хорошо его знаю. Но один друган мне его показал. Мы видели пару раз, как он торговался на рынке. Орал так, что тенты от солнца рухнули.

Я закрыл глаза и вдруг понял, какая подлая штука – жизнь.

Я умер, лежу в могиле, а солнце светит, море шумит, Элка носится на своем мотоцикле, а Сазон азартно торгуется на базаре.

Я бы поплакал, если бы в моем обезвоженном, измученном организме нацедилась хоть одна скупая мужская слеза.

– Вам нужно поесть. – Максим Максимович зашуршал чем-то в углу.

– Застрелиться мне нужно, – пробормотал я.

– Беды вы настоящей не знали, раз так говорите, – вдруг по-взрослому вздохнул пацан.

– Я?! – От возмущения я сделал попытку привстать, но, охнув от боли в груди, рухнул на свое ложе.

– Вы, вы, – закивал пацан и сунул мне под нос маленькую баночку с детским питанием и чайную ложку. – Вот, лопайте, вам сейчас только такое и можно.

– Да я женат на этой Беде! – скаламбурил я, взял банку и попытался проглотить противное жидкое пюре. На третьей ложке я почувствовал тошноту и отставил банку.

– Вы сильный, здоровый, и денег у вас вагон, – продолжил пацан. – А то, что произошло – мелочи. Разгребетесь. Вот у меня мамаша квартиру продала, чтобы мне операцию сделать, иначе бы я ходить не смог. У меня опухоль на позвоночнике была. Теперь мы живем на съемной квартире. Мать еле-еле концы с концами сводит, но говорит, что если бы все сначала, она опять бы все продала, лишь бы я пошел. А вы говорите – застрелиться! Жить надо только затем, что мамка на свет родила. А если есть деньги, то и вообще жалиться нечего.

– Жаловаться, – машинально поправил я. У меня совсем кончились силы, я готов был опять потерять сознание и очень боялся этого – вдруг опять все забуду?

– Слушай меня, – попросил я пацана. – Приведешь сюда Элку. Можешь найти ее...

– Да знаю я, где найти вашу Элку, – перебил меня он. – Я до сих пор не сказал ей про вас только потому, что не знал – можно ли. Ей-то не двенадцать лет, ее за соучастие привлекут. Вот стемнеет, и приведу.

То, что в пещеру зашла Беда, я понял по тому, как мгновенно наэлектролизовался воздух.

Весь день я проспал, – именно проспал, а не провалялся в забытьи, – и проснулся от того, что в воздухе вдруг повисло напряжение. Это ощущение я не мог перепутать ни с чем – оно возникало всегда, когда Беда появлялась рядом. Минус замыкало на плюс, и – шел ток по жилам.

– Элка?! – тихо спросил я темноту.

Что-то зашуршало, и через секунду внизу вспыхнуло пламя свечи. Оно выхватило длинный силуэт тени, который дрожал на стене в унисон с пламенем.

– Элка! – снова позвал я.

– Ну я пойду, погуляю, – раздался голос Максима Максимовича.

– Желательно до утра, – порекомендовал я ему. – Элка!

Силуэт возмутительно промолчал.

– Элка, черт тебя побери, почему ты молчишь?!! – разозлился я.

– Я еще не очень привыкла к тому, что ты жив, – тихо сказала Беда, взяла в руки свечу, наклонилась и осветила мое лицо. Горячий воск капнул мне на губу, я заорал, а потом громко выругался.

– Точно ты, – сказала Беда и присела на край настила.

Я думал, она заплачет. И бросится меня обнимать. И начнет целовать. И будет навзрыд причитать, как это делают все нормальные бабы и в горе, и в радости. А она просто села рядом и сказала обыденно: «Точно ты».

– Значит мне не почудилось.

– Что?

– Слово «Люблюбеду» на песке.

– Я написал «Я не виновен».

– Ты написал «Люблюбеду».

– Я не виновен.

– Люблюбеду!

– Я не виновен! Мне лучше знать, что я написал!

– Нет мне лучше знать, что ты написал!

– Ну да, ну как же!! Ты всегда все за меня знаешь! Ты святая, а я козел!

Я закрыл глаза. Я просто не мог ее видеть – длинную, вздорную, несговорчивую, и бесконечно родную.

– Ну вот мы и поссорились, – сказала Беда и поцеловала меня в обожженные воском губы.

Я не ответил на ее поцелуй. В конце концов, я тут больной, я – чудом спасшийся, я – невинно оговоренный, пострадавший, еле выживший, из пепла воскресший...

– Между прочим, я с горя дважды пыталась покончить с собой, – обиженно произнесла Элка.

– Не получилось?

– Нет, – буркнула она.

– Я так и знал, что не получится, – усмехнулся я и приоткрыл один глаз. Беда заворожено смотрела на пламя и, если бы не этот не обращающий на меня внимания взгляд, я поставил бы счет десять-ноль в свою пользу.

– Как Сазон? – спросил я.

– Исхудал. Не бреется. Ждет тебя. Даже дом для внуков купил.

– Мальцев?

– Пьет потихоньку. Горюет. Не написал ни одного «квадрата», плюнул на имидж творческой личности и нацепил очки с толстыми стеклами. Стал похож на спившегося интеллигента.

– Маман?

– Носит шляпы и мини. Не верит, что ты погиб. Твердит, что ее материнское сердце не врет.

– Кармен-Долорес?

– Все время говорит что-то по-испански, помогая себе руками.

Я помолчал. Беда все смотрела на пламя.

– Элка! – Я взял ее руку и потянул к себе. Силенок у меня было мало, но она поддалась, упала рядом со мной, и оказалось, что она все-таки плачет – беззвучно и незаметно, намочив слезами стекла очков и щеки. Я обнял ее как мог, как позволяли ушибы и сломанные ребра.

– И кого мы похоронили? – всхлипнув, спросила Беда.

– Конвоир по дороге подхватил своего приятеля. Он был высокий, здоровый, он мог вполне сойти за меня... в обгоревшем виде. Меня спасло то, что по какой-то причине на меня не надели наручников.

– Сазон ухитрился всунуть кому-то взятку, чтобы на тебя не смели надевать кандалы! – засмеялась Элка сквозь слезы.

– Я не успел никого вытащить из машины! Поскользнулся и полетел вниз с обрыва.

– Ты не должен в этом себя винить.

– Что теперь делать? Сдаваться?!

– Нет! – Беда вырвалась из моих некрепких объятий и опять уселась напротив свечи. – Ты будешь кретином, если сделаешь это. Ты не виноват в том, в чем тебя обвинили, ты не виноват в том, что случилась авария, ты не виноват в том, что какой-то мальчишка отволок тебя в эту пещеру. Ты вполне можешь проваляться тут без сознания еще недельку, а за это время...

– Что за это время? – усмехнулся я.

– Жертва номер четыре уже появилась! – выкрикнула Беда.

– Да ну? – Я попытался привстать и у меня это почти получилось.

– Ты будешь смеяться, но ей стала Юлиана Ульянова!

– Нет, я не буду смеяться, – я обессилено упал на спину и засмеялся.

– Юлиана жива. Ее спас дурацкий шиньон, который она нацепила. Ульянова лежит в больнице с сотрясом. Ты спрашиваешь – что делать? Сидеть в этой норе, пока я не найду убийцу. Я в двух шагах от этого! Я нашла главную зацепку: все жертвы знали друг друга! Пока я не поняла, что их связывало, но при упоминании имен друг друга они теряют сознание! Дай слово, что ты не сунешься ни в какую милицию, пока я не разберусь в этом деле!