– Так, – сказал я, – давайте договоримся, что успокаивать меня не надо, не надо жалеть, а также уверять, что все вы абсолютно уверены, что я невиновен. Это смешно.

– Смешно, – согласилась Элка, уселась на стул и закурила.

– Это черт знает что, – сказала маман. – Я приехала погулять на свадьбе и заодно отдохнуть на юге. А в результате вынуждена шляться с передачами в этакое заведение, – она рукой сделал полукруг, указывая на выкрашенные серой краской стены. На ней был молочного цвета брючный костюм и шляпа с короткой вуалькой. Эта вуалька в серой комнате, где нет окон, выглядела трогательно и смешно. – А Сазон еще утверждал, что с тобой теперь хлопот никаких! А тут, здрасьте, – тюрьма! – Она снова развела руками, будто бы приглашая всех разделить ее возмущение.

– А вам бы, Генриетта Владимировна, только салоны красоты посещать, – пуская дым через нос, сказала Беда. – Жизнь – многогранная штука. Вам будет полезно здесь побывать.

– Мне?! Деточка, мне уже поздно изучать этот суровый быт. А вот у вас еще все впереди.

– Генка, заткнись! – прикрикнул Сазон не нее. По тому, что дед был сух, серьезен, деловит и прекрасно все слышал, я понял, что он нацепил слуховой аппарат. – Сынку, – обратился он тихо ко мне, – я этих гребаных следаков...

– Тс-с-с!!! – зашипела на деда Беда.

– ... урою, – все же закончил мысль Сазон.

Мальцев на заднем плане кивнул, подтверждая полное согласие с дедом.

– Я уже нанял частного детектива, и классного адвоката. Не дрейфь, сынку, жри больше и спи вдоволь – когда еще так отдохнешь! Они, скоты...

– Тс-с-с-с! – снова зашипела Беда.

– ... не захотели выпустить тебя под подписку, ну, я их, сук... – последние слова Сазона потонули в громком и фальшивом Элкином пении:

– Владимирский централ, – дурным голосом завопила она, – Ветер северны-ый!»

– Ну и репертуарчик у вас, деточка! – хмыкнула маман. – Будто всю жизнь только и делали, что шконарь давили.

– Ой, какая терминология, Генриетта Владимировна! И где вы только ее нахватались?! С виду такая приличная женщина.

– Отставить гнусное мозгоклюйство! Спасу от вас нет даже в тюрьме! – громыхнул Сазон и они замолчали. – Тут тебе Карменка жратвы собрала, – обратился он ко мне, кивнув на пакеты. – Жри больше, не сдавайся этим...

– Этапом из Твери, зла немеренно, – опять перепела его эпитеты Элка.

– ... ым сломить твой боевой дух! – закончил свою мысль Сазон.

– Я тут картину для тебя написал, – подал голос Мальцев. – Называется «Море несломленное».

– Спасибо, Мальцев. Но думаю, изолятор не лучшее место для твоих синих ква... гениальных картин.

– А я ведь сказал им, – шваркнул кулаком по столу Сазон, – что если б мой внук захотел кого-нибудь грохнуть, он не сделал бы этого со спины! А уж тем более не стал бы заниматься рисованием на дохлых телах! Тьфу!!!

– Скорее бы уже появился труп номер четыре! – мечтательно вздохнула вдруг Элка.

– Вы пойте, лучше, деточка, пойте! – вмешалась маман. – А то неровен час, здесь же окажетесь! На двоих мне таскать передачки придется, а я этого нет, не вынесу!

– Конец свиданию! – крикнул конвоир, возникнув на пороге.

– Держись, сынку! Жри больше! – пряча покрасневшие глаза, дед похлопал меня по руке, развернулся по-солдатски «кругом» и помаршировал на выход. За ним потянулись цепочкой все остальные. Только Элка припала к моему уху и зашептала так быстро, что я едва успевал понимать слова:

– Кажется, дело швах! Этот Барсук – старый, уважаемый опер. Он на хорошем счету и к нему все прислушиваются. Он такую шумиху поднял вокруг этого дела! Понимаешь, он ненавидит людей с деньгами. Считает их всех ворами и бездельниками. Так что ты провинился уже только тем, что являешься внуком Сазона Сазонова. Короче, будет очень и очень трудно, но ты... держись!!! Если в ближайшее время не появится труп номер четыре, я сама проломлю кому-нибудь голову. А чтоб совесть не мучила, сделаю это с Юлианой Ульяновой – сука, редкостная! С удовольствием пронумерую ее холеную длань. Кроме того, что она несет редкую чушь про свои неземные успехи в Америке, она мяса не ест, водки не пьет и не ругается матом. Не наш человек!

– Не наш, – рассмеялся я. – Но видеть тебя соседкой по камере я не хочу.

– Конец свиданию! – снова крикнул конвойный.

– Элка, я тебя того-этого... люблю, одним словом.

– Ты тоже мне нравишься, – поспешно сказала она и пошла к двери с подозрительно гордо поднятой головой.

– У меня там обезьяна в вагончике! – крикнул я ей. – Ты корми ее! И кошку корми! Всех корми, кого мы приручили! А то сдохнут.

Последующие два дня пролетели как в дурном сне. Моего соседа по изолятору увезли в СИЗО, и я остался один. И хоть мы с ним практически не разговаривали, оказавшись в полном одиночестве, я понял, что так недолго и чокнуться. Чтобы как-то отодвинуть этот момент, я начал тренироваться – отжимался каждый час на кулаках по сто раз. Я заставлял себя есть склизкую кашу и старался не думать о самом плохом – одним словом, не сдавался.

Свиданий с родственниками и женой мне больше не дали. Единственное – передали записку от Элки.

«Обезьяну кормлю. Кошка сбежала. Привет от Максима Максимовича», – написала она. Я пытался найти в этих словах какой-нибудь двоякий смысл, но не нашел. Ну что можно сказать между строк в тексте «Обезьяну кормлю. Кошка сбежала»? Разве что, передавая привет от Максима Максимовича, она намекала, что встретилась с пацаном, знает о том, что он видел преступника, и уговорит его дать показания в мою пользу?!

Я устал ломать голову над запиской и дал себе такую физическую нагрузку, что спал потом, как убитый.

Два раза ко мне приходил адвокат, которого нанял дед. Судя по часам и костюму, это был дорогой адвокат. А судя по ботинкам из тонкой телячьей кожи, это был самый дорогой адвокат в этом городе. Я не запомнил, как его зовут, зато хорошо запомнил, что он сказал при первой нашей встрече.

– Дело, как ни странно, оказалось чрезвычайно трудным. Эти чертовы обстоятельства, что ваши пути с убитыми так неудачно пересекались! А очнется ли Маргарита Лялькина – неизвестно. Пока она в коме. Иван Матвеевич Барсук прямо-таки компанию в городе организовал под названием «Деньги над законом не властны»! Орет на каждом углу, что детки у богатеев решили, что могут совершать преступления, потому что безнаказанность покупается. Боюсь, судебный процесс может стать показательным. Барсук, видите ли, в прошлом старый партиец, который так и не принял новых законов жизни.

– Ну да, все должны курить «Приму», стричься бобриком, носить синтетические рубашки в полоску и душиться «Шипром».

– Что?!

– Да нет, это я так.

– Как ни странно, у этого Барсука объявилась куча сторонников. Они даже митинг в центре города организовали с плакатами «Отпрысков богатеев под суд за зверские преступления!» В общем, придется трудно.

Я и без него это понимал.

Если дело не решилось за эти три дня, которые я провел в изоляторе, то... скорее всего, оно дойдет до суда.

Если только...

Если только не появится жертва номер четыре.

Тем ранним утром меня должны были перевезти из изолятора в СИЗО.

И хоть я запретил себе думать о самом плохом – все равно думалось.

Настоящий убийца, судя по всему, затаился, затих. Ему на руку, что вместо него на нарах оказался другой человек. О том, что за эти преступления взяли меня, наверняка растрезвонили все местные «Новости» и газеты.

А если убийца так и не обнаружит себя, если частный детектив, которого нанял Сазон, ничего не раскопает, то мне впаяют...

Вот с этого момента я запрещал себе думать дальше и возвращал свои мысли назад.

«... Настоящий убийца затаился, затих».

То раннее утро не было солнечным. Или оно было настолько ранним, что солнце еще не успело разойтись в полную силу? Часов у меня не было, и я определил для себя время как пять утра.