Грибная дорожка, к счастью, быстро привела нас к морю, которое тихо шмякало о берег. Через прибор я разглядела у воды несколько сиусийцев и штук пять людей. Еще какое-то количество и тех и других плавало. Горела цепочка стоящих вдоль моря светильников-гнилушек, ничего толком не освещая, но наши туристы передвигались во тьме довольно шустро, хоть и без приборов ночного видения. Мы с Вартасаром молча свернули на пляж и двинулись по скрипучему сухому песку. Я чуть приостановилась, заслышав знакомый крик, и увидела туристку с мелким ребенком, сидящую под торчащим из песка грибом, кажется, искусственным. Ребенок надрывался, мать, не обращая на него особенного внимания, ощупью мазалась кремом для загара. Сидящее неподалеку семейство из трех человек, вздыхая, поднялось и осторожно побрело в сторону, подальше от этих воплей. Но под соседним грибом сидело другое семейство, на этот раз мышиное, и с ним этот номер не прошел. Я увидела, как мелкий мышонок завертел мордочкой, наморщился, беспокойно задрыгал крыльями и вдруг отчаянно заревел. Его родители продержались на пару секунд дольше, сцепились в большущий ком и аж затряслись от плача. Поскольку семейство сидело без переводчиков, то его плач напоминал режущий ухо прерывистый визг.

– Вот это да… – прошептала я. Но, оказывается, это было еще не все. Одна за другой все мыши на пляже кидали на песок свои подстилки, фартучки и другие предметы, и начинали душераздирающе визжать. Тут на песок из моря выскочила парочка наших туристов. К моему безмерному изумлению, она рыдала не хуже мышей. И, в довершение всего, у меня самой вдруг защипало в горле, сперло дыхание, а из глаз ручьем хлынули слезы. Я присела на корточки, обхватив голову руками и сама не понимая, что со мной творится. Никаких причин для слез не было, но я продолжала хлюпать и подвывать, пока кто-то не постучал по мне рукой. Я подняла голову. Прибор ночного видения залило слезами, и на фоне мокрой мути я кое-как различила Вартасара, который снова держался за висок, но все-таки не плакал. Я решила, что он собрался меня успокаивать, но обадеец вдруг сообщил на весь пляж:

– Пойдемте к скале, там удобнее брать песок, никто не помешает.

– Да ну? – икнула я. – Идите сами. Никуда я не пойду-у-у… У меня горе…

– Это не ваше горе, – сказал обадеец пренебрежительно. – Это здешняя ноосфера. Не обращайте внимания.

Ничего не понимая, я все же послушно поднялась на ноги и пробормотала:

– Какая еще ноосфера?

– Которая позволяет всем улавливать чувства друг друга. Судя по всему, это свойство Сиусьи. Какие-то минералы в составе почвы, я думаю. Отойдите от этих рыданий подальше, и они не будут вас особо беспокоить, поскольку вы не эмпат.

– Понятно, – сказала я и попыталась ускорить шаг. Стало вроде бы действительно полегче, но у самой скалы меня догнала перемена настроения: теперь мне хотелось смеяться, причем до такой степени, что показалось, будто я сейчас лопну. Зажав рот рукой, я пискнула, хрюкнула и покатилась со смеху.

– Понятно, – объявил Вартасар своим мощным голосом. – Она развеселила ребенка.

– Еще как, – кивнула я, с трудом разгибаясь. – Не понимаю, что такое… вчера я так чужие эмоции не чувствовала, а сегодня все сильнее и сильнее…

– Адаптируетесь к ноосфере. Сыпьте песок вот сюда, – Вартасар присел на корточки и приглашающе раскрыл сумочку. Я машинально кинула туда горсть песка и спросила:

– А на вас эта ноосфера не влияет?

– Зачем ей на меня влиять? У меня глушилки.

Я хотела спросить, почему же он тогда морщится и стучит по этим своим глушилкам, но как-то побоялась. Обадеец по-прежнему разговаривал со мной сквозь зубы. Минут пятнадцать мы молча сыпали песок, который сумочка поглощала, как прорва, причем непонятно куда – обычная сумка такого размера давно бы наполнилась, пока от нее не раздалось странное урчание.

– Хватит, – сказал Вартасар. – Теперь пойдет синтез. Руки в песке, надо вымыть их в море.

Я с сомнением взглянула на мазутные волны, но все же подошла к ним и опустила руку в прибой. Вода оказалась теплой, как молоко, и я решила, что, когда избавлюсь от раздраженного обадейца, обязательно искупаюсь. Вартасар, несмотря на ботинки и штаны, зашел в воду примерно по колено и тоже мыл там руки. Я опасливо взглянула на его египетский профиль с жирно подведенным глазом и бровью, и застыла, чуть не сбитая с ног очередным наплывом чувств. На этот раз чувства были любовными. По крайней мере, именно это я испытывала в свое время к хулигану и двоечнику Гакину из нашего класса. Только сейчас ощущения были как минимум раз в десять сильнее. Вартасар ничуть не походил на Гакина, и учился у себя на Обадее наверняка на одни пятерки, однако когда я бросила на него второй взгляд, у меня аж затряслись руки, и я поспешно окунула их в воду. Что случилось?! Ведь он мне только что не нравился, я его даже боялась! А может, это на пляже какая-то мышь полюбила другую с первого взгляда?

С надеждой я сделала несколько шагов вбок, поближе к пляжу, но оттуда шли какие-то мирные сонные эмоции. Значит, все-таки влюбилась я. И сама, главное, не заметила, как! Какой ужас! Что же делать? А может, он на самом деле чуть-чуть мне понравился, но тутошняя ноосфера усилила чувства до любви? Тогда, скорее всего, когда я прилечу на Землю, у меня все пройдет!

Чуть успокоившись, я опять взглянула на обадейца, удивляясь, почему его внешность не кажется мне очень красивой, при такой-то силе чувств. Вот у Гакина были красивые большие уши и веснушки, а тут чего?.. Окончательно перестав что-либо понимать, я домыла руки и обессиленно выплелась из воды.

День перед экскурсией прошел спокойно и даже вяло: с тех пор, как я стала носить приборчик ночного видения, странные периодические ощущения, что кругом слишком светло, прекратились. Сны мне тоже теперь снились обыкновенные – причем, Вартасар не приснился ни разу, что меня очень порадовало – значит, не до такой степени я в него влюбилась. Влюбленность эта была вообще какая-то странная: в отсутствие Вартасара она меня не беспокоила, но стоило обадейцу возникнуть перед моими глазами, как снова начиналось то же самое. Я изо всех сил старалась на что-нибудь отвлекаться, чему хорошо способствовали наши туристы со своими многочисленными претензиями. Больше всего меня удивляло, что жалоб на темноту было не больше, чем жалоб на обслуживание и дефекты в номерах. Какой-то противный турист с гнусавым голосом, вынырнув из тьмы гостиничного холла, вдруг начал сетовать на отсутствие в отеле ночной дискотеки.

– Во ведь псих, а, Лианк? – жаловалась Сашка после его ухода. – Кругом и так хоть глаз коли, а ему еще именно ночную дискотеку подавай!

Вообще мы все были довольно-таки нервные и сбитые с толку, потому что все ощущали, как по отелю прокатываются волны чьих-то эмоций: ноосфера Сиусьи продолжала усиливаться. Уби, сидя над документами, иногда бросала компьютер и начинала всхлипывать или громко смеяться, при этом сердито приговаривая: «да уймутся они там наконец, мне работать надо!», Брр то булькал и выкипал, то неожиданно растопыривался и шипел на пустое место, после чего, смущенно похлопав по себе щупальцами, отползал куда-нибудь в угол. Вартасар ходил по всему отелю со своим сканирующим приборчиком, делая что-то непонятное. Он не ржал и не рыдал, но неизменно морщился и стучал по глушилкам.

В общем, этот день все же кое-как прошел, а следующим утром мы все вскочили, если можно так выразиться о Сиусье, ни свет ни заря, надели свою фирменную форму и вышли из наших номеров в холл гостиницы. Там, кроме дежурной мыши, уже толклись обещанные пятнадцать человек, наступая друг другу на ноги в темноте и сварливо выясняя отношения. Среди них была и старушка, которая доставала нас с Сашкой рассказами о проксиманцах, и мамаша с противным сыном Владиком, и парень, который жаловался на отсутствие ночных дискотек, и даже женщина с мелким ребенком, который, впрочем, судя по тому, что мне не хотелось плакать, был пока в хорошем настроении.