Капрал Пенча вглядывался в траву, наклонялся над ней, словно прислушивался, потом вовсе соскочил с седла и пошел, ведя коня в повод. Возле большой разлапистой ольхи остановился. Ольха закрывала над ними полнеба, она была огромная, как дуб или вяз, и каждый листочек на ее изогнутых ветках дрожал кроличьим хвостом.

Но дорога шла вверх и становилась суше. Когда путники поднялись над развилкой и наклонившимся камнем, Нойманн повернулась чтобы посмотреть, как далеко растянулся их караван. Люди как раз плотным гуртом выходили из-под деревьев к перепутью, сзади их теснили несколько всадников из старпомовских людей. Оттуда доносились крики. Кто-то призывно махал рукой.

– Что там у них? – спросила Анна.

– Кто-нибудь свернул с тропы, – предположил капрал. – А я особо всех предупреждал, проехал перед поворотом в лес вдоль цепи: идти друг за другом, в чащу не соваться.

– Я посмотрю, – буркнул бегемот, разворачивая лошадь и съезжая в сторону.

– Нельзя, Бруно Янович! – остановил его Чернота. – Вернись. Идти можно только вперед: возвращаться, кружить – это угодить в ловушку Хозяина.

– Да кто этот Хозяин!? Там моя Маша!

– Пусть нагоняют, – настойчиво повторил капрал. – Кто свернет, отстанет, повернет обратно – тот пропал.

– Гангут в Лехордском лесу сидит в чащобе, – сказал Риард Хонг.

– Кто?

– Страшное чудовище. Сам огромный, как древний исполин. Распластался в трясине – лежит, выжидает. Это он всех путает. Руки и ноги у него, как змеи, вместо волос и бороды тоже змеи извиваются, а кто говорит – это у него щупальца. Как у морского гада. Глаза по всей голове злым огнем горят. Один раз взглянешь на него и остолбенеешь. Гангут тебя и схватит… щупальцами обовьет, и кровь из жил высосет.

– Жуть какая, – поежилась Анна, безотчетно стараясь держаться между Утесом и Фюргартом. – Неужели такие твари бывают?

– Я его не видел, – ответил Чернота. – Лесовики как-то живут здесь. Просто нужно уметь. При нужде можно ходить и через Лехордский лес.

– А ты как научился, капрал? – повернул к нему длинное лицо Утес.

– Военную лямку я тянул у палещуков, а пришлось однажды прямиком идти на Баксидку…

– А зачем? Почему не по королевскому тракту?

– Это длинная история…

– Так расскажи нам, до вечера я совершенно свободен. И хочу знать своего проводника. Может ты и не капрал уже, а слуга Гангута… слышал я такие россказни. Шагнул с тропы, вернулся и уже не человек, а подлая тварь, заманивающая в западню, ждущая удобного часа, чтобы накинуться сзади…

– Ну, тут уж либо вести, либо байки сказывать, – капрал нахмурился, осматриваясь вокруг. Место как раз было чистое, удобное.

Деревья здесь росли отдельно друг от друга, как в ухоженном ландшафтном парке, и солнце впервые за целый день пробилось сквозь желтую пелену. Хотя тропа, что их вела, теперь почти не угадывалась, они поехали веселее. Впереди виднелся лоб холма, после лесной угрюмой стесненности, хотелось подняться на него, оглядеться и дождаться остальных. Место было широкое, можно было, ожидая, устроить и привал.

Так и поступили. Поднялись, разожгли костер. Разнуздали лошадей, уселись на плащи, Фюргарт стянул с головы кольчужный капюшон. Лобанов остался стоять: он все высматривал свою Машу.

– Ну, – подтолкнул Черноту Баррион. Анна услышала в его голосе металл. – Как раз время пока люди подтягиваются: рассказывай, какого айдука тебя кругом мотает.

Фюргарту капрал возражать не стал.

– Отец мой – однодворец, вассал бургграфа Нюрба, владел домом и двумя стадиями земли на берегу Баксидки, – начал Пенча Чернота.

– В землях Форта многоженца? – спросил Утес. Он улегся, вытянув ноги к костру, облокотился локтем на травяную кочку и засунул в рот полоску сушеной конины, – устроился удобно, – и собирался вкусно, с удовольствием послушать чужую историю, вслух покомментировать ее.

– В землях Фортов, – подтвердил капрал. – А Форты, все знают, своим обычаем заводить гаремы, связали кровью все малые дома в округе. В любом дворянине к северу от Баксидки и к югу, и во многих мелких поместьях земель Биорковских воронов, и восточных окраинах Стимов, и дальше при желании можно найти линию, восходящую к Фортагу Сидящему на Камнях. И, конечно, любой, нацепивший меч на бедро, считает себя дворянином. Все кругом благородные: последний голодранец, прозябающий в дырявой хижине на горе, кичится своим именем. Все, что он знает и любит: точить сталь и искать, кому не спустить за неосторожное слово.

– Фортантинги – такие, – согласился Утес.

– Нанять пастуха на отару в наших краях – не такая простая задача. Мост посчитать и построить через горный ручей, плотника найти добротного, каменщика – все сами готовы нанимать, но чтобы только не заниматься подлым ремеслом… хотя и денег-то ни у кого не водится. Но гордость дороже. Вот и выходит: я – Фортантинг, ты – Фортантинг, а кто коня будет чистить? Да, так у нас… От этого в некоторых головах появляются сладкие мысли: почему не он заправляет из горного замка? – ведь он такой же родовитый. И вот они уже видят себя в Форт-Роке, в шелковых одеждах, с золотым обручем на голове и дорогим оружием на поясе. Вот и мой прадед пошел за одним из таких звонкоголовых, поставил все свое влияние и все свои деньги, чтобы его сеньор смог сидеть на стуле, покрытым реиндольским ковром, а сам видел себя при нем полновластным стюардом… В результате всего этого предприятия очередной гордый Фортантинг лишился головы, его дочери пополнили гарем ярла, многие соратники неудачного претендента бежали, а другие были схвачены и поплатились. Моему деду каким-то образом удалось сохранить свою жизнь, но он потерял титул маркграфа и от наших обширных владений осталась лишь маленькая и дальняя крепостишка, на которою не позарился назначенный ярлом попечитель. Моему отцу, в свою очередь, уже пришлось платить за осколок фамильной вотчины ренту Нюрбам. Но откуда брать деньги, если все твои вассалы да работники – твои же домочадцы? Отец смирил гордость: стал служить бургграфу лесником.

– Сегодня один поднялся, завтра второй упал, – заметил Утес, оторвав от полоски мяса очередной кусок. – Неудача прибавляет ума.

– И все же мой отец не оставил надежду выкупить и возродить старый фамильный дом, – продолжил капрал. – Островерхие башенки крепости всегда были перед глазами, они ждали с той стороны реки, на кедровом холме. В это свое предприятие отец вложил своих сыновей – единственное, чем он мог теперь располагать. Своего первенца, моего старшего брата, он отправил служить к Сонетрам, среднего – в Каллендию. А меня – к Фюргартам. Рано или поздно, говорил отец, великие дома схватятся за оружие и тогда один из вас обязательно окажется среди победителей. Пусть он будет тем, кому достанется наша вотчина.

– Почему же он не поставил на Виннов? Он оказался таким прозорливым?

– Вепрь уже правил. Подняться возле крепко стоящего на ногах – это особое искусство: нужно уметь идти по головам, интриговать. Черноты не таковы, мы все служаки. Воинскую лямку и я начал примерять на себя с младых ногтей.

– Начало своей службы можешь пропустить, – сказал Баррион. – Я о нем знаю. Тебя определили пажом к Роду Трентону. Большая удача. Попасть в услужение к оруженосцу ярла юнцу с фортовской Баксидки довольно непросто.

– Трентон – предатель! – выплюнул гневно Утес. – Если бы он подло не открыл ворота Рыбьей башни, Сонетр обломал бы об Капертаум свои зубы!

Фюргарт нахмурился.

– Не знаю, что его сподвигло на это, – сказал он спустя время. – Никогда не мог бы предположить… Но если даже Род был к тебе несправедлив, Чернота, а ты честно нес свою службу, отец заметил бы тебя. Ярл Дерик всегда присматривался к своим юнцам – они вырастают очень быстро и становятся воинами. Но только возле фюргартовского льва ты отчего-то не прижился, и пошло тебя мотать по свету: к палещукам занесло, затем еще куда-то, а теперь к новым людям.

– Битый осел бежит быстрее лошади, – заметил Утес мимоходом.

– Кто здесь битый осел? – спросил Чернота очень спокойным голосом и посмотрел на свои руки, сложенные на коленях.