— Где он? Клад где?

— Клад? В надежный руках. Не тратьте силы и не мешайте мне. Так будет лучше.

— Пьяный идиот! Это же деньги. Ты человеком станешь! Или пить будешь сколько хочешь! Зачем тебе вешаться?

Почему-то он решил, что Федор намерен повеситься в сарае.

— Где клад? Мы поделим его. Я все сделаю. Ты пальцем о палец не ударишь. Получишь свое и качай куда угодно. Где?! Я помогу!

— Вы поможете мне? — переспросил Федор.

— Факт, помогу! Ты, я вижу, ослаб в этой жизни, не уверен в себе. Ерунда. С каждым бывает. Я тебя на ноги поставлю. Я тебя вылечу. Я тебе помогу.

Они стояли рядом, но в темноте и в волнении Валера не видел, как меняется выражение лица Федора, как появляется и искажает его загадочно-страшноватая улыбка. Впрочем, он все равно не понял бы значения этой улыбки, как не понимал, в какой помощи нуждается Федор.

— Ты только послушай меня! Ты еще тысячу лет проживешь. Да как!

— Вы поможете мне.

— О чем ты говоришь! Я тебе лучше родного брата.

— Да, вы можете помочь. Вы уже помогли. Вам очень нужны эти деньги?

— Кому ж деньги не нужны! И тебе нужны. Я вовремя подоспел.

— Да, вы пришли вовремя. Сам бы я не справился.

— Понятно, дело непростое. Но я за тебя все сделаю.

— Нет, не за меня. Мне просто нужна… помощь.

— Я же сказал тебе, чудак! Где он?

Федор смотрел, и улыбка на лице застывала, превращалась в маску.

— Я должен умыться.

— Конечно, ты же выпивши, сейчас я тебе плесну на голову, придешь в себя, и порядок.

— Нет, я сам.

— Ну, давай сам.

Федор нетвердо двинутся к колодцу.

— Держись, чудак, держись. Мы еще поживем, мы еще заживем. Ишь, какую глупость выдумал! Если б не я… Давай-ка солью.

Федор отвел его руки, потянувшиеся к ведру.

— Нет, я сам. Постойте здесь.

— Ну, как хочешь. Хозяин — барин.

Валера даже остановился в восторге от исключительной удачи.

— Спасибо. Я бы не справился сам, — сказал Федор тихо и резко толкнул ведро вниз.

Денисенко даже не бросился, чтобы удержать, помешать, настолько ошеломило его происшедшее. Наконец-то Федору повезло в этой жизни, в оставшиеся ее секунды. Он потерял сознание под первым же ударом, но не упал, следующие как бы поддерживали его на ногах, он не успевал рухнуть, каждый очередной удар подбрасывал валившуюся голову. И только когда рукоять совершила последний оборот и цепь натянулась, вздрагивая судорожно, как и умирающий человек, тот опустился на колени и сел…

— Убил, убил, — повторил Валера, не понимая, что страшным враньем достигает цели противоположной, окончательно лишая Александра Дмитриевича даже призрачной надежды.

«Если Федор сказал, а «этот» все-таки убил его, не может же он меня в живых оставить?»

Мысль была простой и ужасной.

«Что бы я ни сделал, он убьет меня. Вот и все. Вот и все».

Было абсурдно, почти невероятно знать, что сейчас тебя убьют. Саша не ведал, что происходило в последние минуты в душе Федора, но в отличие от него сам он хотел жить, так хотел жить, как никогда еще не хотел.

Птицы на балконе, будто спугнутые вспышкой ужаса в его душе, сорвались с перил и вспорхнули стайкой…

Совсем тихо стало.

— Ну? — произнес Валера.

— Ты же видишь, — Пашков повел головой насколько мог, оглядывая разоренную комнату, — тут нет ничего.

— А где?

— Там, закопан во дворе…

«Зачем я это? Разве повезет он меня к Захару? Перестань цепляться за жизнь. Не унижайся, бесполезно».

И тот подтвердил, скрипнув зубами. Так хорошо начавшаяся «операция» стала давать сбои. «Похоже, не врет, гнида. Ну, ничего, получишь под конец на всю катушку…»

— Это усложняет положение. Придется тебя упаковать как следует… Сам понимаешь, веревки, кляп, в одеяло заверну. Чтобы с гарантией, чтоб ни звука. И доеду. Если найду, вернусь, развяжу… Если врешь, время тянешь, тоже вернусь, тогда тебе никто не позавидует.

«Неужели мне сейчас можно позавидовать? И если найдет, и если не найдет, я за это время все равно сдохну…» Пашков представил себя неподвижным, задыхающимся, с кляпом, в одеяле. «Сердце не выдержит… И никто не спасет. Если и придет кто, позвонит и уйдет. Когда это решатся дверь взломать? Через неделю, через месяц? Когда вонь до соседей дойдет?»

Смерть в ватном мешке казалась настолько мучительной и кошмарной, что Саша в слабости пожалел о том, что клада нет в квартире. «Тогда «этот» взял бы клад и убил меня поскорее. Но клада нет. Что же делать? Молчать. Пусть сейчас убивает, сразу».

— Я не скажу.

— Дурак.

Теперь Валера говорил лаконично, а действовал деловито. Он откинул крышку чемоданчика и достал тот самый предмет, который Саша уже заметил, но определить не сумел. Это был средней длины металлический стержень с деревянной рукояткой. Один конец его был сплюснут наподобие отвертки, от другого тянулся белый шнур с черным штепселем.

— Видишь? — спросил Валера.

И чтобы Пашков увидел получше, поднес электрический паяльник к самым его глазам и дал рассмотреть не только инструмент, но и заводскую маркировку, цифры и буквы — 220В65ВТ, 1972 г. И еще буквы, образующие слово «ЭРА», заключенное в вытянутый пятиугольник.

«Господи! Семьдесят второй год… Я жил и представить не мог, что кто-то на каком-то заводе «ЭРА» делает эту штуку, чтобы пытать меня и убить. Сколько лет прошло… И вот дождался». Как в бреду представился гумилевский рабочий в серой блузе, отливавший пулю, «что меня с землею разлучит». «Вот так и бывает, любой кошмар, любой абсурд, все бывает. Все правда. Зачем он сделал этот паяльник?..»

— Посмотрел?

Денисенко положил паяльник на пол и занялся очередными необходимыми приготовлениями: вытащил смотанный черный шнур удлинителя, нашел розетку у дверей, размотал шнур, включил удлинитель.

— Я закричу, — прохрипел Пашков.

— Не нужно.

Он снова ударил его отработанным ударом, заставлявшим терять сознание на короткое время. За это время Валера успел, однако, сделать, что намечал. Во рту у Пашкова оказался кляп, на этот раз не из чемодана, а его же собственная кухонная тряпка, грязная и вонючая, вызывавшая удушье и тошноту. Валера знал, что делает. Кроме тряпки, он принес из кухни стеклянную пол-литровую банку, наполненную водой, и поставил на пол рядом с паяльником. Потом подвинул стул, уселся и соединил шнур паяльника с удлинителем.

— Полный порядок. Сейчас нагреется.

Он послюнявил палец и коснулся стержня.

— Греется, — сообщил он спокойно.

Саша только дышал тяжело. Мысли ускользали. Казалось, он опустился на низшую отметку сознания, когда думать становится невозможно.

— Порядок. Нагрелся.

Пашков закрыл глаза.

— Погоди, погоди! Ты что это расслабился? — спросил палач с беспокойством. После случая с Федором от такого интеллигентского дерьма приходилось ожидать чего угодно. «Приспособились, паразиты, на тот свет скрываться. Врешь, не дам тебе сдохнуть раньше времени!»

— Что ты расслабился, слышь?

И Валера почти ласково шлепнул Сашу ладонью по щеке.

Тот открыл глаза.

— Без паники.

Денисенко отключил паяльник и опустил стержень в банку с водой. В банке зашипело.

— Перегрелся. Пусть остынет. Разогреть мы всегда успеем, правда?

«Почему человек надеется на чудо? Почему так жить хочется?» — захотелось крикнуть Саше, и он невольно напряг челюсти. Валера понял его по-своему и быстро выдернул кляп.

Так немного было сделано, но Пашкову померещилось, что чудо началось, и он скривился в жалкой улыбке.

— Спасибо…

Денисенко посмотрел удовлетворенно.

— Видишь, по-хорошему-то лучше! Ну, говори.

— Нельзя же, нельзя же так. Ты знаешь, что клад по закону…

— Не знаю! — отрезал Денисенко. — Нету для меня закона, понял? Был я на страже закона, а ты меня оттуда вышиб. Теперь плати. Я ж с тобой, как с дитем, нянчусь. Куш предлагаю. Ну! Выкинь закон из головы. Ты сам клад от закона скрываешь. Забыл? Для нас теперь один закон. Закон — тайга!