— Ах, Игорь Николаевич! Ну что вы за неугомонные люди, сыскари. Разве мало тебе бандитов, убийц, что ты еще в собственной избе сор ворошить хочешь? Это ведь легко мыслится — накажи, уволь из органов, а на деле? Все они люди а, сам знаешь, с людьми у нас не густо. Знаешь, сколько получаем. Для тебя вся наша работа вокруг розыска крутится, а мы-то не только розыск, мы управление внутренними делами. Не зря я зеленую шинель ношу, а не серую. Внутренние дела — это знаешь сколько дел?
— Вот и следует дать по рукам, чтобы дел поубавилось.
— Горячий ты человек. Да что ж, по-твоему, этот Денисенко — так звали офицера, угрожавшего Саше Пашкову, — преступник какой, а ты его выследил? Служака он, ну, недалекий, служит как умеет, мало ли у нас таких? Ему в руки акт, вот и напортачил, не разобрался.
— Какой же это акт?
— А он юрфак, как ты, не кончал. Он, между прочим, от станка, трудовым коллективом направлен.
— Избавиться от балласта хотели.
Генерал вздохнул про себя, как делают люди, в присутствии которых говорят об очевидном, однако не очень приличном.
— И так бывает. Но он мне рапорт написал. Литераторы эти, сам знаешь, с завихрениями, эмоций много. Думаю, конечно, дыма без огня не бывает, но ведь дым всего-то. Никто его пальцем не тронул. Зачем же огонь раздувать?
Мазин напрягся, преодолевая себя, приходилось идти на то, что ему было не по душе.
— Брусков, между прочим, вхож к Чурбанову.
Генерал сразу прислушался, не меняя выражения лица. О Чурбанове он, конечно, кое-что знал, в том числе и то, что самое небезгрешное начальство обязано и любит время от времени показывать себя с лучшей стороны. И Денисенко, ничтожный паразит при раймаговской кормушке, милицейская шестерка, — просто находка для наглядной назидательной демонстрации. Вот и пойдут склонять управление в министерстве.
Шеф взвесил.
— Этот фактор следует учесть. Информация важная. Репутацию коллектива ставить под удар нельзя. Спасибо, Игорь Николаевич, что общими делами болеешь, не замыкаешься в своем розыске. Говорят, в вашей службе больше всего психика деформируется?
— Нет, в конвойной.
— Ну, извини. С тобой-то все в порядке, я знаю.
Разговор закончился результативно, хотя и оставил осадок неприятный. Зато Саша был отмщен, что, по мнению Мазина, было справедливо. Казалось, «дело закрыто». Когда вдруг, как это нередко случается в жизни, оно получило неожиданное продолжение. Через несколько месяцев после инцидента Мазин, придя на работу, увидел на своем столе центральную газету, предупредительно развернутую на нужной полосе и с красной пометкой на полях.
«Что еще?» — подумал он и прежде всего прочитал помеченный абзац, в котором с удивлением обнаружил собственную фамилию.
Тогда он внимательно прочитал всю статью. Точнее, это была не статья, а развернутый отчет о состоявшемся в столице среднеазиатской республики всесоюзном совещании. Совещание ставило целью активизировать деятельность литераторов, пишущих на правовые темы. Присутствовало много важных лиц из министерства и видных писателей из руководства Союза. Доклад сделал первый заместитель министра. Он высоко оценил вклад литературы в общее дело, назвал Германа, Нилина и Адамова, чьи произведения о людях, несущих трудную службу на переднем крае, стали любимыми в нашей читающей стране, потом он, хотя и скромнее, отметил заслуги авторов нового поколения — братьев Вайнеров, Лавровых и еще некоторых, которые тоже завоевали популярность у читателей. Короче, сказано было об успехах в литературе весьма благожелательно, но высокое лицо не могло, разумеется, не высказать и несколько отеческих советов. Особенно оно призвало глубже изучать жизнь, потому что в жизни много подлинных героев, чьи имена и дела достойны быть замеченными мастерами художественного слова. Первый заместитель привел соответствующие примеры и фамилии. Среди них была и фамилия Мазина.
Нужно сказать, Мазин не испытал никакой радости от этого почетного упоминания. Как человек, привыкший к тому, что служба его далека от публичности, он видел в рекламе только помеху работе, а главное, понимал, что о существовании его первый заместитель никакого понятия не имеет и попал в доклад скорее всего с легкой руки вездесущего Брускова, который не зря-таки носил министерское удостоверение и был вхож в пресс-бюро, а может быть, и сам принимал участие в подготовке материала. Короче, Мазин испытал неловкость, а не радость.
Неловкость еще более увеличилась, когда посыпались полушутливые поздравления, а потом последовал вызов к генералу.
На столе в кабинете лежала та же самая раскрытая газета.
— Поздравляю, Игорь Николаевич, поздравляю, — сказал генерал, поднимаясь из-за стола, что представляло собой действие исключительное. Обычно он одобрял подчиненных сидя и сдержанно, опасаясь панибратства.
Мазин как-то неопределенно пожал плечами. Он знал, что генерал, никогда не служивший в армии, требовал, чтобы на похвалы откликались уставной формулой — «Служу Советскому Союзу!». Но тут случай был иного рода, и Мазин чувствовал себя не столько послужившим отечеству, сколько самозванцем.
— Да ты никак смущен? — улыбнулся генерал понимающе. — Это зря, зря… Если такие люди тебя как пример писателям называют, нужно гордиться. Имеешь право. Доклад, сам понимаешь, ответственный, совещание представительное, уровень соответствующий. Меня, между прочим, запрашивали, есть, мол, мнение твою фамилию назвать. Но я разве мог возразить? Ты же среди наших лучших работников. Так что все законно, как положено. Пусть писатели пишут, а читатели читают. Станешь советским Мегрэ. Как, не возражаешь?
Мазин понимал, что возражать нельзя, и улыбнулся улыбающемуся начальнику.
Коллеги еще немного пошутили, поговорили, и жизнь вошла в колею, а вскоре Мазин получил очередное звание, которое полагалось давно и которое никто несправедливым не посчитал. Так ему тогда показалось, о Денисенко он не подумал…
Зато тот думал и помнил, пока не дождался часа и через годы не дотянулся до Мазина…
В руководящем кресле сидел теперь совсем новый человек, помоложе Мазина и даже еще не генерал, выдвиженец перестройки. И хотя на мундире у него красовалось целых два ромба, призванных подчеркнуть разнообразную образованность, выручала она мало. На милицию вдруг обрушился шквальный огонь и сокрушительных фактов, и сплетнических домыслов, и болезненных уколов прессы, и ошеломленный происходящим новый начальник, спеша и даже в некотором страхе, который он тщательно пытался скрыть от подчиненных, старался приспособиться и удержаться в стремительно развивающихся обстоятельствах.
Особенно смущали его старые работники, которых он подозревал во всех смертных грехах, понимая, однако, что дело держится пока все-таки на них и заменить их трудно, хотя замена была соблазнительна, она давала отсрочку, мол, коллектив создается новый, еще не успели, вот освоим… В отличие от прежнего начальства, которое как огня боялось невыигрышного процента, нынешний как раз напирал на плохие показатели, благо гласность позволяла их не скрывать. И он постоянно подчеркивал, какое наследство получил. Приходится начинать сначала, а чтобы начать, нужно избавиться от балласта, от не умеющих мыслить по-новому, хотя как мыслить по-новому, полковник и сам толком не представлял. Замена кадров казалась ему спасительной палочкой-выручалочкой.
— Присаживайтесь, Игорь Николаевич, — сказал он хмуро.
Хмурым он был всегда. Во-первых, работа заедала, а во-вторых, так ему казалось солиднее, более способствовало ответственности момента.
— Вот. Прочитайте и изложите свое мнение.
За годы работы Мазину такого грязного плевка получать не приходилось. Он даже потерялся немного, читая кляузу и просматривая знакомый отчет о совещании, бойко составленный Брусковым. Соответствующий абзац и его фамилия и тут оказались подчеркнутыми, но на этот раз не красным, а черным фломастером.
Мазин положил бумаги на стол.
— Что скажете?
