Хотя к вранью Александр Дмитриевич в принципе относился отрицательно, но признавал и исключения. Он считал, что на Востоке нравственные понятия, в том числе правда и ложь, не сталкивались так остро, как на Западе, где личность веками изнемогала в противоборстве добра и зла, и находил, что мудрецы Востока мыслили шире. Не зря же поэт говорил о горьких истинах и возвышающем обмане! Поэтому свой обман Саша считал если и не «святой ложью», то вполне невинной, оправданной неправдой. В самом деле: Фрося получила больше, чем ожидала, сам он решил мучительную проблему подарка, музей же, можно сказать, не пострадал, монета казалась вполне обычной, а те неприятные умолчания, на которые пришлось пойти, с лихвой перекрывались приятным ощущением доставленной радости.

Обойденная в жизни радостями Вера была довольна подарком, хотя и смущена несколько.

— Может быть, лучше сдать монету в фонды? Все-таки это музейная вещь.

— Ерунда. Обычная монета. Проваляется в фондах годы и никогда не попадет в экспозицию. А на тебе ее каждый заметит. Можешь даже включить в экскурсию: «А теперь обратите внимание на этот экспонат, найденный в огородной грядке. Через тысячелетия он доносит до нас аромат античности, пробившийся сквозь живительный слой перегноя. Ученые не исключают, что монета принадлежала одному из первых древнегреческих поселенцев в крае, покупавших огурцы у гостеприимной хозяйки…»

Вера засмеялась, и он был рад, что она смеется.

Это было главное, и не стоило обращать внимания на стариковское любопытство Доктора и на ту неловкость, что сосед заставил его испытать. Так думал Саша, возвращаясь с поминок, и неловкость давно прошла, когда через пару дней внезапно позвонила Вера.

— Саша, вы не можете зайти ко мне вечером?

— Сегодня?

— Если можете.

— Конечно!

Он даже не поинтересовался, зачем, настолько неожиданным оказался звонок. Вера никогда не приглашала его по собственной инициативе. Он бывал у нее только по «традиционным дням»…

Отношения Александра Дмитриевича с Верой были одновременно и простыми, и сложными. Но между ними существовал негласный договор вести себя так, будто сложностей вообще не существует и никогда не было. И они это молчаливое соглашение до сих пор успешно соблюдали, никогда не упоминая о том, что случилось однажды и что людей иногда связывает на всю жизнь, а иногда остается лишь эпизодом, приятным или разочаровывающим — это уж как отложилось в душе или только в памяти.

Вера была лет на пятнадцать моложе Александра Дмитриевича. В определенном возрасте разница эта представляется существенной и воздвигает в отношениях между людьми заметный барьер. Когда она пришла в музей, он считался чуть ли не ветераном, проработал больше десяти лет, а таких было немного, платили в музее гроши, и каждый стремился подыскать место, где заработок получше. Александр Дмитриевич не был исключением, но искал лучшего не на стороне, а в самом музее, из материалов которого и черпал литературное вдохновение. Усилия, как казалось, оправдались, сценарий «пошел», в город приехали киношники, и недавно еще скромный музейный работник Саша Пашков возвысился в собственных глазах, да и среди окружающих. Мечтал он в ту пору о многом, в том числе и о переменах в личной жизни.

Женат Пашков был давно и давно уже в жену влюблен не был. Люди они оказались разные, жена на земле стояла тверже, надежды на славу мужа воспринимала с откровенным недоверием, что его особенно раздражало, потому что в житейских делах она всегда была проницательнее, имела практическое чутье, а он, напротив, охотно обольщался. Но в данном случае успех представлялся верным, ведь фильм снимался, и аванс был получен, хотя и вытек в дружеском общении, на которое он не скупился, преодолевая природную застенчивость. За недоверие к своему успеху он мстил напускным презрением к «ограниченности» жены, она вызывала все большее раздражение, и Саша только обрадовался, когда на время съемок жена уехала из города к матери.

Вера ему понравилась с того дня, когда пришла в музей. Он сразу к ней потянулся, стал даже неумело ухаживать, насколько позволяли натянутые брачные удила, неудачно шутил и мямлил, но впечатления не произвел, в чем она деликатно ему призналась, и про возраст упомянув, и про семейное его положение. С неудачей Саша смирился довольно легко, хотя и не без неизбежного при подобных обстоятельствах разочарования. Особенно обидно было, когда за Верой вовсю начал ухлестывать нагловатый оператор, предлагая сниматься то в групповках, то в массовках. Действовал он напористо и откровенно, однако на людях, во всяком случае, Вера держалась вполне достойно и умела ставить Генриха (так звали оператора) на место, что, впрочем, того совсем не смущало — есть такие характеры, что женское сопротивление всерьез не принимают.

Потом съемки в городе, как положено по смете, закончились, киногруппа отбыла в павильон, на студию, а Вера осталась, и вскоре всем стало известно, что произошло. Саша, понятно, узнал в числе последних, а сначала, конечно, женщины. Начались шушуканье, шепоток, усмешки, ухмылки, все под видом сочувствия, разумеется. Он не замечал скандальчика и потому еще, что решил как раз бросить музей. Жена была против категорически, и ясно стало, что это не рядовая стычка и даже не принципиальная схватка, а финальное сражение, которое, правда, затянулось, пока обе стороны не истощили друг друга окончательно, растоптав и изничтожив все светлое и радостное, что связывало их когда-то.

В один из тех безрадостных дней Пашков встретил Веру на улице и сказал, машинально задержавшись взглядом на ее полнеющей фигуре:

— Цветешь, Верочка.

Она приняла его слова за издевку. Миловидное лицо исказилось некрасивой гримасой, и Вера, не ответив, прошла мимо.

Тут только он заподозрил правду, но все-таки позвонил музейному приятелю.

— Что это с ней?

— Ну, ты даешь! — ответил приятель.

— Что?

— Не знаешь разве? Беременная она.

Получилось хуже нет. Пашков был органически неспособен сознательно обижать, издеваться, глумиться, особенно над человеком беззащитным, а тут ударил как последний пошляк и хам, и что теперь сделаешь? Не побежишь же с извинениями: я не знал, что вы… Тут она может и не смолчать. Потом возникла злость и ревность к оператору, в отцовстве которого он не усомнился, однако спросил:

— Понятия не имел. Кто же?..

— Да кинщик твой.

«Добился-таки своего, проходимец! Подлинно, все бабы дуры, а мужики подлецы… И Вера, конечно, мои слова за мелкую месть сочла!»

Он был искренне огорчен, отвлекли только большие домашние неприятности. Пришел последний час «битвы», и жена сказала;

— Если бы ты знал, как ты мне противен!

— Поищи другого, получше.

Этот аргумент он считал неопровержимым, использовал не раз, но тут сорвалось, не сработало.

— Нашла.

— Что?

— Что слышал. У меня есть человек, который меня любит.

Саша еще изобразил саркастический хохот.

— Может быть, руку и сердце предлагал или попроще что-нибудь?

Она давно уже ненавидела его и произнесла беспощадно:

— Если ты так интересуешься… Попроще он уже получил.

Такие минуты то с обрубленным канатом, то с разбитой вазой сравнивают; короче — не свяжешь, не склеишь… Была, казалось, целая жизнь, и вдруг — ничего. Совсем ничего. После десяти лет, при двух детях… «Невероятно до смешного, был целый мир, и нет его…»

Разделились, однако, мирно, за вещи, весьма скромные и немногочисленные, не бились, после скандалов и оскорблений старались превзойти друг друга великодушием.

— Оставь, мне это не надо.

— Бери, мне все равно…

И только когда она свое и детское вывезла и оба, не сговариваясь, присели в опустевшей комнате, каждый что-то в душе в последний раз пережил, но каждый свое, мелькнуло и прошло, обрубленный канат никто не подхватил.

— Надеюсь, тебе будет теперь хорошо.

— Спасибо. И тебе тоже.

Вот и все. Несложившаяся жизнь кончилась, и лучших лет и лучших чувств как не бывало, все в песок ушло, и песок развеялся. Даже дети с облегчением конец родительского противостояния встретили. Сын вдруг обнаружил, что в классе таких, как он, полусемейных, большинство, и примкнул к большинству, сразу запрезирав тех, у кого «родный папочка», а дочка в новом дворе быстро сошлась с малышней и даже хвалилась: «А у меня два папы». Второй, впрочем, оказался в самом деле порядочным и заботливым.