Пастухи загоняли в стойло тощий скот, лавочники и менялы, вздыхая, собирали непроданный товар с полок, женщины искали по улицам непоседливых детей. Склонившись до самой земли, едва плелись хворостянщики, взвалившие на спины непомерный груз. Дружинники подтрунивали над сменой, заступавшей на дежурство. Где-то на другом конце города перебранивались беспокойные псы. В Искре их много: в летнюю пору они помогают пасти овец или охраняют поля с посевом, а зимой выступают как тягловая сила для малых саней.

Старкальд пересек центральную площадь, вымощенную камнем, и направился к пристани. Северян по большей части кормило море, их земли мало годились для выращивания ржи и пшеницы.

Чем ближе к гавани, тем больше воздух густел от запахов соли и свежей рыбы. Когда-то и сам Старкальд задумывался, не пойти ли ему в китобои, но на суше от опасности по крайней мере можно убежать, а вот посреди моря чудовище добычу не упустит.

– Скоро! Уже скоро он придет! – верещал оборванный сумасшедший, что жил у кучи мусора, мимо которой проходил Старкальд. – Бог из будущего! Скоро он явится! Пока не поздно, примите его сторону! Он щедро наградит всякого!

– Пошел прочь! – замахнулся на него угрюмый пышноусый гончар.

То был Дрим, давний знакомый сорнца. Он громыхал возком с горшками навстречу по прихваченной морозцем грязи. Старкальд коротко кивнул ему. Следом за ним тащилась девочка в красном чепчике, размахивая пестрой лентой. Нитта. Лучезарная улыбка малышки каждый раз отозвалась в сердце Старкальда грустью о собственном потерянном детстве. Как и он сам, беженка лишилась родителей до того как научилась говорить. Она вроде бы пристала к одному бродяге, который чудом провел ее через половину Нидьёра до самой Искры, а после скончался. Дрим, давным-давно потерявший обоих сыновей и жену, взял сироту к себе. Город полон подобными печальными историями.

Дом встретил его пыльной, бездушной тишиной и заледенелыми полами. Он жил один, если не считать дворовой собаки, которую изредка запускал внутрь, когда снаружи особенно крепла стужа.

Старкальд заложил растопку в печь, высек сноп искр, и вскоре под веселое потрескивание огня заиграли оранжевыми сполохами стены дома и подвешенный на крюк расписной щит – предмет его особой любви и гордости.

Перед тем, как лечь спать, сорнец набрал костей, приоткрыл дверь и свистнул. В ответ откуда-то донесся радостный лай, послышался треск сучьев, и из кустов, весело помахивая хвостом, вылетела лопоухая собачонка.

– Что же ты за домом не следишь, несносная? А ну как воры явятся и украдут сковороду или мешок с твоим лакомством? Чем тогда я тебя стану кормить? – бормотал Старкальд, поглаживая ее.

Вдруг он невзначай увидал какие-то царапины на косяке двери и выпрямился. Недобрые догадки промелькнули в голове. Старкальд поднес лучину и разглядел три четких вырезанных символа. Какое-то время он вглядывался в эти свеженачертанные буквицы, позабыв обо всем на свете.

Женщина, серебро, новолуние.

Не может того быть!

Стряхнув оцепенение, сорнец мигом накинул куртку и как был – без шапки – бегом понесся вдоль нестройного ряда домов в сторону района ремесленников, где жила его возлюбленная. Уже опустилась ночь, и по пути ему не встретилось ни души.

Он до последнего надеялся, что послание – какая-то дурная шутка или только угроза, и эти гнусные черви не посмеют тронуть Гирфи. Он ведь пообещал вернуть все в положенный срок!

Дом ее пустовал, а приготовленные к стирке вещи и котелок с перепревшей, забытой у очага кашей ясно говорили о том, что девушка не планировала долгих отлучек. Их семья тоже была из числа нищих, давно перебравшихся в Искорку из безлюдных пустошей, в какие превратились королевства Теим и Ховеншор далеко на юге. Мать и отец померли, поэтому Гирфи жила одна, и других родственников у нее не было.

Старкальд постучал к соседям. Те не видели Гирфи уже два дня и тоже очень волновались – кроткая, миловидная девушка всем была по сердцу.

Может, и ее Гон застал вне городских стен? Вряд ли. Дальше речки она не ходила, а всю округу дружинники прочесали за утро не один раз. Он бы уже знал, если бы ее нашли.

Нет, невесту его в самом деле схватили. Из-за него!

Словно с вырванным сердцем он стоял посреди пустой улицы на промозглом ветру и в очередной раз проклинал себя и свою неуемную тягу к костям – источник всех его бед и страданий. В конце концов, оглушенный несчастьем Старкальд поплелся домой.

Что же теперь делать и где искать серебро? До новой луны осталось полторы недели, а долг был велик – почти тысяча полновесных монет. Такую сумму не займешь и не заработаешь. Даже продай он дом, все воинское снаряжение и пожалованного князем Хавероном коня, который ему не принадлежал, столько не наберется.

Так вышло, что проигрался он человеку темному, скрывающему свое имя. Старкальд не раз пытался разузнать о нем побольше, но разжился лишь слухом о том, что тот из Лепестков – тайного братства, которое давно незримо прибрало власть во множестве городов. У них всюду свои люди, и бороться с ними в одиночку сродни самоубийству. Связаться с Лепестками нельзя – его находят сами. Хозяин игорной лавки ничего не ведает о своих гостях. Некого разжалобить, не с кем договориться и попросить отсрочки.

Едва занялось утро, Старкальд вновь отправился к дому возлюбленной, горячась и раздражаясь, обошел весь порядок, но толком никто ему ничего не подсказал. Воротная стража тоже не видала чужаков. В отчаянии Старкальд исходил половину города, изъездил все окрестные дороги, сам не зная, что ищет. Лишь когда опустились сумерки, он поворотил коня.

Сон не шел вторые сутки. Тяжелые думы навалились, будто гора. Как он вообще может спать, когда по его вине Гирфи погибает в лапах этих мерзавцев? Все внутри Старкальда кипело и бурлило. Руки так и чесались, а в голове царила полная суматоха. Помощи ждать неоткуда и времени на решение совсем не оставалось. Он обязан был что-то предпринять незамедлительно, а потому всю ночь под завывание ветра и скрип стропил потратил на то, чтобы найти выход.

Был один вариант. Жестокий, грязный, воскрешающий старого Старкальда, который не чуждался подлости и обмана. Тот Старкальд замешан в таких мерзостях, что тошно становилось от одного воспоминания. Он давно начал другую жизнь, переродился и оборвал все связи с прошлым. Но пагубные ростки этой заразы вновь проявили себя.

Иного не оставалось.

Еще до рассвета Старкальд накинул плащ, подпоясался коротким мечом и вышел из дому. Он быстро зашагал вдоль берега мимо района, куда селили беженцев.

Простые люди в поисках спокойной жизни прибывали на север сотнями, снимаясь с мест, где жили еще их прадеды. Их помещали в длинные, наскоро обустроенные невысокие бараки без окон, на манер загонов для овец. Там тепло и сухо, на первое время князь обеспечивал их какой-никакой кормежкой, а на большее они и не рассчитывали. В районе этом полно разномастного народа со всего Нидьёра – каждый месяц новые лица.

Оставив позади бараки, от которых поднимались ввысь тонкие струи сизого дыма, Старкальд вышел к причалам, где объятые щупальцами тумана, качались на бархатной глади реки несколько грузовых кнорров и утлых рыбацких лодчонок поменьше.

Небо уже посветлело, остатки ночного мрака таяли у горизонта.

Молчун как всегда был на своем месте. Он в одиночестве удил рыбу на краю прогнивших деревянных сходней. Люди сторонились этого чудака – говорили, что с головой у него было не в порядке. Настоящего имени Молчуна никто не ведал, однако Старкальд знал, по крайней мере, один его секрет.

– Доброго улова, Молчун. Дело есть.

Сгорбившаяся фигура в потрепанной куртке из тюленьей кожи дернулась – должно быть, Старкальд разбудил его.

На сорнца воззрилось заросшее щетиной, морщинистое лицо, на котором даже в предрассветной темноте выделялись необыкновенно ясные синие глаза.

Молчун мотнул головой, как бы спрашивая, чего Старкальду надо.

– Тот толстяк с бородавкой. Как его найти?