Глава одиннадцатая.
Ант Глум, сидящий в высоком кресле своей лаборатории, пристально смотрел в одну точку, в соринку, лежащую на столе, ту самую, которую он подобрал в секретной комнате Верховного анта. Сейчас, он положит её в раствор, налитый в контейнер, и поставит его в регенерационный инкубатор, чтобы спустя две луны вытащить оттуда готовый опечаток повелительного пальца Главура. И тогда, никто не помешает ему встать у Смертоносной Пушки и исполнить своё самое сокровенное желание, а если кто и помешает, то он будет на чеку. На этот случай, у него есть чуткий дрон, созданный им и названный им – «гизг» – гениальное изобретение Глума, способный чувствовать, не только приближение шагов, но и энергию идущего живого существа на довольно большом расстоянии, достаточным для того, чтобы скрыть улики и самого себя. Он создал его, ещё в детстве и очень гордился своим изобретением. Позже, он усовершенствовал его и вживил в мочку уха, придав форму серьги.
Превратить неизменный, неукоснительно соблюдаемый, засевший занозой в сердце, порядок в хаос, было его заветной и главное достижимой, мечтой, уже отсчитывающей свои первые неуверенные шаги. Возвыситься над человеком, держащим его – гениального учёного на второстепенных ролях своего грандиозного спектакля под названием Власть, до сладостной истомы щемило сердце Глума, терзаемое тщеславием. Глум не был бунтарём. Он был тихим незаметным служащим, маленьким знаком препинания в историческом тексте, стремящимся встать в том его месте, где обычная запятая становится вершителем судеб, выбирая, казнить или миловать. Но, это будет потом, когда все тайны Аркадима, явят свою наготу и заставят содрогнуться величественный дром, спокойно спящий за зеленоватым сиянием Обруча. А сейчас, он старательно готовил снадобье из трав, выменянных у Собирателя – человека без принципов и семьи, увлечённого собирательством всего, что плохо лежит или выбрасывается за ненадобностью, за знание о Временных пещерах. Всё было готово, когда первый рассветный луч робко сверкнул в небе цвета туманной росы, и ант Глум довольно улыбнулся, предвкушая скорую и лёгкую победу.
Предутренние штрихи – часы упоительного сладкого сна, не тревожимые ничем, даже Пирамидами, текли Туманом, заполняющим Чашу с монолитного мраморного основания до куполообразного потолка и идеально ровным отверстием, которое откроется с боем башенных часов и новая форма жизни, принесённая пришельцем, вольётся в воздух Аркадима.
– Да окажется Туман не пустым, – проговорит Равивэл, держа путь к Чаше.
– Да приплывёт свежий Алый Туман, – пожелает Ассия, чувствуя утреннюю усталость.
– Да явится Серебристо-голубой Туман, – прошепчет Лорок, терзаемый сомнениями.
И только ант Главур, открыв глаза, не пожелает никакого Тумана, ибо его голова, едва умещающая гениальный ум, должна оставаться ясной, поскольку, лишь ему дано пророчество: возвысить Аркадим своими деяниями. Однажды, он прочёл пророчество Алой Нити и Пирамиды возвестили о рождении нового брачного союза, и никто не узнал, что сирота из ротонды Мастеров взял в жёны прелестную деву с планеты Алых Туманов. Её страстная любовь и удушливые поцелуи затуманили его прошлую жизнь и навязали новую судьбу. Творить во имя процветания Аркадима, стало для него ежедневной целью, ибо его ум небесполезен высокоразвитой цивилизации. Легенда о пришелице с Красной планеты останется мифом, а она, благодаря гениальным научным изысканиям Верховного анта, обретёт новую форму жизни и станет любящей и нежной женой, коих в Аркадиме, уже немалое количество.
И одна из них, проплывающая утренним Туманом возле высоких окон башни, присмотрела сегодня молодого анта, печально смотрящего на внешний мир. Она вернулась поздней ночью, когда полная луна, волнуя сердца влюблённых своим упоительным светом, медленно плыла, смешивая свой свет с мерцанием высокого неба. Глум спал, но почувствовав её лёгкое прикосновение, открыл глаза и, нисколько не удивившись её присутствию, тихо спросил:
– Кто ты? Она молчала, луча нежный, чуть насмешливый зеленоватый взгляд. – Как ты прекрасна, – снова сказал Глум, дотрагиваясь до её чёрных волос. Нежный пьянящий аромат цветущих маков влился в его ноздри и он, глубоко вдохнув его, закрыл глаза. Её губы: тёплые и чувственные, коснулись его губ, и Глум замер, боясь вспугнуть очарование первого женского поцелуя. Он ждал её прикосновения снова, но его не последовало, и он открыл глаза. Она, всё так же лежала рядом и улыбалась одними губами, которые манили и он потянулся к ним, желая поцелуя. Он едва коснулся её алых полуоткрытых губ, и они потеряли свои очертания, как и лицо и всё красивое тело, воплощаясь в алый туманный сгусток, уплывающий к высокому потолку.
– Ты не хочешь быть человеком? – спросил он, наблюдая за туманом, который опускался. – Нет, ты не можешь быть им. Твой облик изменчив, прекрасная Нумера.
Туман опустился над ним, нежно проплыл по лицу и полунагому телу. Казалось, что он, не просто касался кожи, а проникал сквозь неё, даря невероятно прекрасные ощущения неги и слабости, от которых кружилась голова, и уплывало сознание. Глум застонал, испытывая невероятное удовольствие и Туман, наигравшись с ним, резко взмыл вверх и устремился в вентиляционные потолочные решётки.
– Постой, не уходи. Куда же ты? Останься. С тобой так хорошо, – шептал Глум, не находя сил вскочить с кровати и лишь, простирая руки к потолку.
Туман уплыл, не вняв его мольбам, и больше никогда не просачивался в башню, мучая ожиданием сердце молодого анта. Тяжкие ожидания пришелицы из другой Галактики, больно ранили сердце Глума и вселили ещё большую уверенность его ненужности, которая поселившись в голове, пустила корни и в его жизнь.
Ассия, видя физические страдания мужа и не зная его душевных мук, решила дать отдых Равивэлу, задумав слетать на землю Горячих Струй, понежить своё божественное тело теплом естественных источников Титарии. Имея мужа трибуна, получить выездную визу было несложно и Ассия, дожидаясь возвращения мужа со службы, собирала багаж. Равивэл не противился её отъезду и даже был рад, что никто не помешает ему прибывать в состоянии дрейфующей льдины, окружённой ледяным барьером непонимания, душевных тревог и маленькой надеждой на прощение. Он провожал её, сидя рядом в атмомобиле и она, не переставая говорить, утомляла его до тех пор, пока машина не зависла над кораблём дальнего следования. Парковочная платформа, располагаясь по внутренней окружности Обруча, делала возможной посадку в корабль прямо с воздуха, опуская пассажиров эскалаторным коридором с корабля на корабль, поэтому Равивэлу даже не пришлось спускаться. Стоя вверху, он провожал жену взглядом и не расточительной улыбкой, затаившей мимолётную грусть. Пассажиров, желающих лететь за пределы Обруча, было не много, поэтому посадка прошла быстро, и Равивэл вернулся домой ещё до заката солнца. Он много раз видел заходящее солнце, но этот закат показался ему особенным, предвещающим что-то мрачное. Розоватый полукруг, уже уронивший свою половину за горизонт, медленно оседал, принимая форму тонкого осколка, и ему казалось, что солнце навсегда покидает мерцающую планету и больше не взойдёт, оставив его в темноте и пустоте длинных прохладных анфилад, одинокого и раздавленного собственной виной. Но, оно возвращалось, продлевая его мучения, вызванные не отъездом жены, а отсутствием его любимой, которую он желал больше, чем прежде. Ассии не было, уже несколько лун. Вивьера появлялась в людных местах, под руку с братом или с молодым Альгудером, что приводило Равивэла в неслыханную ярость, будя в нём, не знаемую ранее ревность. Она радовала мимолётными взглядами, ничего не значащими быстрыми приветствиями и манила…телом. Желание обладать ею, возникло само собой, в тот момент, когда казалось, что он потерял её навеки, и оно не отступало, а набирало силу, делая его раздражительным и грубым. Альгудер, зачастивший в дом Лорока, был любезен и весел, как всегда, но Равивэл, видевший в нём причину равнодушия Вивьеры, готов был вызвать его на дуэль, которые иногда имели место происходить между чрезмерно энергичными молодыми людьми – юнцами, стремящимися покорить сердца возлюбленных дам, геройским поступком, бравадой безрассудного сердца. Влюблённое сердце всегда таково и он удерживал его страстный порыв, подключая холодный разум. Ассии не было и головные боли ушли. Не хочешь, да вспомнишь весельчака Фёрста. Как сказал, а! От жён одна головная боль и опухшие уши.
