Ушла одна боль, но осталась…другая, и она была мучительней, чем физическая и она не проходила ни днём, ни ночью, терзая измученное разлукой сердце, а она…составляла компанию регуту Альгудеру.
Лунная ночь, спустившаяся лёгкой прохладой, пришла, чтобы разделить его одиночество и смотрела в открытые окна, играя лёгкими занавесками, и видела его, сидящего на краю не ласкового ложа, опустившего глаза в ладонь, где лежала крупная жемчужная бусина, отливающая перламутром в холодном лунном свете. Лёгкая тревога всколыхнула тяжёлое сердце, и оно забилось, отсчитывая время гулкими ударами. Он почувствовал её и бросился на улицу. Она стояла в тени цветущей акации, и лунный свет очерчивал лёгкой тенью её хрупкую стройную фигурку.
– Вивьера, – позвал он и затаил дыхание.
– Равивэл, – выдохнула она.
Одновременно сорвавшись с места, они побежали навстречу друг другу, и лунный свет слил их, недавно бегущие тени, в одну, недвижимую тень.
Целуя его, она шептала:
– Не могу, не могу, не могу без тебя.
– Люблю, люблю, люблю, – вырывалось горячим дыханием с его губ.
Равивэл взял Вивьеру на руки и понёс в дом, где ночь, смотрящая в окна, играла лёгкими занавесками. Красивая женщина смотрела с потолка на их обнажённые тела, затаив укор в печальных глазах, а может, лёгкую женскую ревность. С ней, всё было по-другому. Равивэл задыхался не от её поцелуев, а от страсти, скопившейся внутри. Её поцелуи живые и горячие, вызывали не головокружение, а ощущение полёта, невесомости, пронизанной лёгкими прикосновениями её бархатистой кожи, тёплой, чуть влажноватой и пахнущей фиалками. Она, не знавшая откровенных мужских ласк, замирала при каждом его прикосновении, но отдавалась легко и страстно, не стыдясь своих чувственных порывов, которые раньше, даже в мыслях казались постыдными. Любовь, однажды заставшая их врасплох, наконец, утолила, жажду, возведя себя в ранг Алой Пророчицы, не сумевшей или не захотевшей предсказать их будущее и ослушавшись её, теперь, они принадлежали друг другу.
Вивьера ушла до восхода солнца, не разрешив проводить её, и он остался, счастливый и окрылённый, подчиняясь воле богини, подарившей чудную ночь, какой он не знал раньше.
Регут Альгудер, став в последнее время исполнительным и рассудительным, видимо взросление всё же шагнуло в его жизнь, обрёл уважение не только друзей, но и верба Лорока и наконец-то получил золотую ленту герта. Конечно, не золотой эполет высшей степени, но его рвение возвыситься до герта, хотя и средней степени, было удовлетворено. Не показаться в новом мундире Вивьере он не мог, поэтому летел к ней, забыв все прежние обиды, которые несколько скрасились их совместными прогулками, тая очередную надежду на её, ставшее более мягким, сердце. Дверь в покои Вивьеры была приоткрыта, и Альгудер остановился, увидев её сидящую у раскрытого окна. Её волосы, распущенные по спине, легонько трепал ветер, прилетевший из сада, куда и был устремлён её взгляд. Он смотрел на неё, боясь вспугнуть очарование, затаившееся в лёгком наклоне её головы, но она, почувствовав его присутствие, быстро повернула голову, и он затаил дыхание, видя её счастливое и немного загадочное лицо.
– Альгудер, ты пришёл, друг мой, – воскликнула она, бросаясь к нему и обвивая его шею руками. – Как хорошо. День начинается с твоей улыбки. Да продлится её сияние на твоём мужественном лице, – весело приветствовала она и засмеялась, изобразив на щеках две миленькие ямочки.
– Да продлится, – растерянно улыбаясь, ответил он, сбитый с толку её чрезмерной веселостью и щедростью. – Ты такая красивая и весёлость вернулась к тебе. Счастье тебе к лицу, Вивьера, – проговорил он и коснулся её щеки губами.
– Все счастливые люди – красивы, даже если уродливы по природе, но тебе это не грозит, я про уродливость, а ты у нас – красавец, – щебетала она, ещё больше удивляя Альгудера.
– Да, женщины в восторге от моей внешности, вот бы ещё счастья немного, – сообщил он, целуя её руку, которую она не успела убрать с его шеи.
Взяв Альгудера за руку, она усадила его на диван, вишнёвого цвета, расшитый золотыми лилиями и присела сама.
– Отчего ты думаешь, что ты несчастлив? – спросила она.
– Девушка, которую я люблю, смеётся надо мной, не замечает меня, словно я – тень, – грустно проговорил он, глядя в её, уже спокойные глаза.
– И кто же она?
– Вивьера, довольно, – вспылил он и продолжил так же пылко. – Ты знаешь, что я говорю о тебе. Говорю в который раз о любви к тебе и слышу одни насмешки.
– Если ты – тень, то ты – красивая тень, и я заметила твой новый мундир с золотой лентой, – спокойно произнесла она, и её голос взлетел вверх, чтобы воскликнуть. – Ты возвысился до герта и за это, я тебя поцелую, мой обидчивый друг.
Вивьера приблизилась к нему и нежно, едва касаясь, приложила губы к его щеке. Резко повернув голову, Альгудер поймал её губы своими губами и поцеловал, придерживая её голову руками. Она не сопротивлялась и он, растерявшись, отпустил её.
Вивьера встала с дивана, прошла к окну, постояла немного и, медленно повернувшись, задумчиво произнесла:
– Что ты сделал Альгудер?
– Я поцеловал тебя, потому что люблю и давно желаю твоего поцелуя и не важно, что я украл его, – тихо сказал он, не понимая её вопроса.
– Твой поцелуй сладок на вкус, но холоден, как лёд. Разве так целуют любящие губы? – совершенно серьёзно сказала она, глядя на Альгудера.
– Я готов исправить свою ошибку, – произнёс он и улыбнулся.
–Ты заблуждаешься, друг мой. В тебе живёт не любовь, а детская привязанность. Я, как сладкая конфета, к которой ты привык и боишься лишиться её вкуса. Открой глаза и ты увидишь ту, которая станет звездой, затмившей твоё небо, огнём, раскалившим твоё сердце. Зачем тебе, взрослому мужчине, герту, конфета?
Слушая Вивьеру, Альгудер, опять удивлялся переменам в ней, как тогда в саду, и ещё больше любовался ею – красивой, возвышенной и новой.
– Откуда ты всё это знаешь? – спросил он, не отводя взгляда от неё.
– Знаю. Теперь, я знаю, – загадочно сказала она и улыбнулась, но не ему, а кому то другому – далёкому и родному.
Перед гертом Альгудером, возник зеленоватый сгусток. Прочитав сообщение, он глубоко вздохнул и обратился к Вивьере:
– Прости, дела зовут. – Он сказал это грустно и тут же повеселел. В его глазах забегали лукавые огоньки, и очаровательная улыбка озарила красивое лицо. Подмигнув Вивьере, он договорил, – и всё-таки, я поцеловал тебя, звезда моя и ты сладкая, как конфетка.
– Ах, Альгудер, милый друг мой, ты – неисправим, – проговорила Вивьера ему вслед и рассмеялась.
Он бежал по коридору и её смех, сопровождавший его некоторое время, нежно звучал в его сознании, наполняя сердце чувством томящего ожидания, в котором жила маленькая надежда на счастье, волшебной частью которого была она – Вивьера.
Глава двенадцатая.
Герт Плюм сидел за дощатым столом, лицом к двери и осматривал каждого входящего в неё человека. Он нервничал, втягивая ноздрями удушливый запах закопчённой залы, витающий смесью дыма, жареного мяса и пота, исходящего от людей в запылённых, давно не знающих стирки, одеждах. Уже в который раз он приходил сюда и ждал, высматривая бородатого здоровяка, взявшего у него перстень, но его не было, как и другого, более важного для него, человека. Плюм сидел достаточно долго и уже злился, глотая от нетерпения и жажды слюну, но не притрагивался к высокому узкому бокалу с бледно-жёлтой пенистой жидкостью, принесённой молодой, но не опрятно одетой женщиной. Пропитываясь въедливым неприятным запахом увеселительного заведения, он упорно смотрел на, измученную частыми открываниями, дверь, ожидая того, кто уже был в Каменной Глуши, но по непонятным ему причинам, не входил в эту проклятую дверь. Слухи о появлении Всадников летели быстрее, чем они сами добирались до Аркадима, проникая за мощь магнитного Обруча. Как удавалось им делать это, не знал никто, кроме них самих, но, попадая в Глушь, дальнейший путь был закрыт, вторым Обручем, за которым текла роскошная жизнь, не доступная иззарам, ютившимся на окраине Аркадима.
