– Нет там никаких образов! Это не «Времена года»! – с жаром доказывала она матери. – Это торжество чистой гармонии, но без соплей, понимаешь? Да как же тебе объяснить-то? Это совсем про другое, это про просвещение, про научные достижения, про освобождение от мрака Средневековья. Ну, как хорошо записанная математическим языком теория. Формулы, понимаешь ты? Формулы!
Мать не могла понять, о чем Вика толкует. Ее радовало, что у дочки все получается, и значит, не упустила она ребенка – вовремя отдала в музыкальную школу, вовремя поняла, что ей нужно.
Нелегко ей далось воспитание дочери. В начале девяностых, когда родилась Вика, она с мужем поднимала бизнес. Гоняли грузы из Владивостока и Польши. Муж отвечал за поиск партнеров и доставку, она – за реализацию по Москве и области. Везли все – японские игрушки, компьютеры, электронные игры, вызывавшие у детей буквально истерический восторг (ну еще бы, это вам не волк с яйцами!), шмотки, бытовую химию, сигареты, алкоголь… Потом муж открыл банк. Небольшой, но стабильный. Долго она не могла привыкнуть к этой новой роли – жена банкира. Но в жизни все оказалось совсем не как в кино. Не было шикарных лимузинов и приемов в вечерних платьях и фраках, не было и загородной резиденции. Хапнули несколько квартир в Москве, две успешно перепродали, другие сдавали. Даже в отпуск вдвоем ни разу не съездили после того, как начали бизнесом заниматься. Все суета, суета… А однажды утром муж просто не проснулся. Она помнила, как пыталась разбудить его и как поняла, что проснулась с мертвым. Ей хотелось кричать, было страшно и больно, хотелось кому-то позвонить, но пришлось овладеть собой, чтобы не напугать ребенка, спящего в другой комнате, зайти к соседке и попросить ее проводить дочку в садик.
Труднее всего было ответить на вопрос Вики: «А почему папа с нами не завтракает?» Ответить спокойно и не разрыдаться.
– Папе сегодня можно поспать подольше, у него выходной.
И только после того, как за девочкой закрылась дверь, она спокойно вызвала «скорую» и сообщила о смерти мужа. Ну а потом… Потом снова был бизнес. И успехи дочери на музыкальном поприще. Способности у Вики обнаружились рано, еще в элитном детском саду, куда ее устроила мать. Воспитательница сказала, у девочки есть талант и его непременно нужно развивать. А для этого нужны деньги. Деньги у матери были. После смерти мужа на себе она поставила крест, не хотелось ничего – ни в отпуск поехать, ни развлечься. Она как будто высохла изнутри. А вот сделать из Вики великую пианистку, а не банкиршу хотелось. Не хотела мать, чтобы дочь повторила ее судьбу. Хотела, чтобы Вику не коснулась грязь и подлость мира финансов, хотела, чтобы доченька была ангелом на сцене. И играла бы ангельскую музыку. Сама-то мать даже в консерватории ни разу не бывала, да и в классической музыке не понимала ничего. Но сама идея, сам образ Вики, выходящей на сцену в концертном платье – непременно в белом, – стал для нее смыслом жизни.
Дочь не противилась желаниям матери сделать из нее суперпианистку, хотя слава как таковая ее не привлекала. Ее завораживал сам процесс игры на инструменте, разбора новых произведений, очаровывал момент перехода от несвязного треньканья к плавному музицированию. И еще ей всегда хотелось понять, для чего создавалось произведение, что чувствовал композитор, чем хотел поделиться с потомками, о чем рассказать в музыке, самом абстрактном искусстве на свете. И потому играла Вика страстно, лихо, мастерски, не механически повторяла записанное в партитуре, а как будто разговаривала со слушателями, передавая им то, чем хотел поделиться давно ушедший человек, обессмертивший себя в музыке. Так она и выросла за роялем. Друзей как таковых у нее не было, да оно и понятно – вундеркинды лишены детства, обычная история. Постоянные репетиции, выступления, поездки на конкурсы и снова репетиции по много часов в день. Каждый день. Вика не тосковала по играм и дружбе. Играть на рояле ей было куда интереснее, чем играть с подругами. Ну а потом она выросла и уже не представляла себе иной жизни.
Вот только смущало мать то, что Вика в ее возрасте до сих пор не интересовалась противоположным полом. Мать тактично спрашивала, нравится ли ей кто-то из мальчиков, есть ли кто на примете, и сама понимала, что со взрослой девушкой, уже не школьницей и даже не уже студенткой, такие разговоры вести глупо. Но Вика не видела в этих вопросах ничего странного, поскольку с детства привыкла делиться с матерью всем, что было на душе. Отвечала честно, что пока никакие мальчики ее не интересуют, что с ней все нормально, просто сейчас для нее самое главное – музыка. Мать успокаивалась, понимала, что сама в свое время перегнула палку, пытаясь вырастить из дочери вундеркинда, и вот вам результат – играет как заведенная, занимается буквально до изнеможения. Ну а мальчики… Это дело нехитрое, появится кто-то. Появился Костик. Флейтист. И жизнь посыпалась. Вика влюбилась в него сразу же, как только увидела на репетиции. Играли Рахманинова, у Вики даже не была ведущая партия – элегия была больше для флейты, в ней вся суть была. Но вот тогда впервые в жизни, после того как суетливый и вечно восторженный концертмейстер, обожавший Рахманинова, сгорая от нетерпения, затараторил: «Ну-ка попробуем, попробуем. Костик, вы уж постарайтесь. Вика, не сочтите за труд, подыграйте нам. Да, да… Вот-с, ноты. Прошу вас. М-да. Пожалуйста… Иии…», тогда она впервые не смога сыграть. Несколько раз путала клавиши. В ноты не смотрела – только на него. А потом она не слышала даже, что говорил этот толстый лысый дядька. Так, кричал что-то, ругался, пыхтел как паровоз. Костик был смущен, заступился за коллегу. Вика и не помнила точно, что Костик сказал. Помнила голос. Нежный, почти детский… Да и сам он был похож на ангелочка – кудрявые светлые волосики, синие глазки, длинные реснички, сам весь гибкий, почти что хрупкий, пальчики детские, с прозрачными ноготочками. Вика так его сразу про себя и прозвала: Ангелочек.
Не имея никакого опыта общения с мальчиками, Вика сама подошла к Костику после репетиции, спросила, не хочет ли он пойти в кафешку выпить кофе. А вечером она уже была в его объятиях и даже почти не волновалась, хоть все это было впервые в жизни. Вика была так счастлива, что все это случилось именно с ним, с Ангелочком, что простила ему даже бестактное замечание по поводу ее плоской груди. Вообще особого энтузиазма с его стороны Вика не заметила. Но что она может понимать в мужчинах, если она и целовалась сегодня впервые в жизни, не говоря уж о…
А через неделю по дороге через сквер на репетицию она увидела в сквере на лавочке Костика с другой. И та, другая, смеялась, запрокинув лицо и открыв рот, а он что-то шептал ей на ушко и своей ангельской ручкой сжимал ее бедро. Вика быстро пробежала мимо, не стала устраивать сцену. Да и не могла она ничего устроить, не знала, как это делается, как полагается себя вести в таких ситуациях. А потом, поймав его в коридоре, тихо спросила, глядя в глаза:
– Как же это? Ты с ней… на скамейке… Я видела! Что же это?
А Костик рассмеялся и ответил, даже не смутившись, даже не пытаясь отпираться, что это ничего такого, что он вообще за свободные отношения, да и вообще не понимает, чего это Вика себе напридумывала.
– Напридумывала. Напридумывала, – шепотом повторяла она, застыв в коридоре.
Играть она больше не могла. Сбивалась с ритма, путала клавиши. Это началось на следующий день. И больше не прекращалось. На первый раз концертмейстер просто отправил ее с репетиции домой, сказал, чтоб в таком состоянии она больше не смела появляться. Она пришла домой не сразу, долго ходила по городу, чтобы не волновать мать ранним появлением, если та будет дома. Но на другой день все повторилось, и она пришла домой и рассказала матери, что больше не может играть.
– Боже мой! Как не можешь! Что случилось? – затараторила мать.
Вика спокойно ответила:
– Я больше не хочу жить. – И замолчала.
Не помогали ни крик, ни истерика, ни угрозы, ни оскорбления. Она не отвечала. Обратились к психологу, потом к психиатру. Тому удалось кое-как разговорить Вику, хотя бы выяснить обстоятельства, ставшие триггером депрессивного расстройства. Но вылечить не удалось. Самое страшное было в том, что Вика практически перестала есть. Психиатр всерьез говорил о принудительном кормлении.
