Шелихов хотел, чтобы в Славороссии жило как можно больше аборигенов, «дабы множеством людей скорее и удобнее можно было все обрабатывать и возделывать, через что и американцы скорее и удобнее приучатся к нашей жизни». Чтобы утром при подъеме флага в Славороссии били барабаны, играла музыка, а гарнизон был в мундирах. К сожалению, все это так навсегда и осталось мечтой…

Освоение Ситки шло нелегко. Скаутлельт (которого русские звали Михаил) подписал «открытый лист» об уступке русским прав на поселение — но вожди других племен и родов были не так сговорчивы. Несколько раз в крепость якобы «мирными туристами» приходили индейцы с оружием под плащами, определенно что-то замышлявшие, но Баранов, смотревший в оба (и наладивший среди аборигенов серьезную сеть тайных информаторов), всякий раз предотвращал возможные столкновения.

Действовал, как говорится, и крестом, и пестом. В зависимости от ситуации. Однажды на Пасху он послал к вождям колош-ку-переводчицу с приглашением прибыть в крепость на праздник — но индейцы ее ограбили, поколотили и прогнали. Тогда Баранов тут же нагрянул в становище, где было триста до зубов вооруженных индейцев — а у самого Баранова лишь 22 человека русских и 2 фальконета. Но Александр Андреевич действовал решительно: «Мы проследовали маршем среди всех к жилищу тех виновников, о коих было сказано, что готовы стоять к сопротивлению, но, сделав только два залпа, нашли только несколько стариков, а прочие разбежались…»

Залпы были сделаны в воздух. Баранов собрал вождей и популярно им объяснил, что обижать женщин нехорошо, иначе могут произойти разные печальные последствия. Вожди друж-ненько принесли извинения и собрали богатые подарки. Именно такое поведение поднимало в их глазах авторитет русских, а не вежливые уговоры, которые краснокожие считали признаком слабости и трусости…

Впрочем, Баранов не всегда пускал в ход оружие — иногда он брал смекалкой и современными ему техническими достижениями. Еще Шелихов в свое время изумлял аборигенов «фонарем Кулибина», прообразом прожектора с сильным рефлектором. Индейцы с эскимосами сами простаивали неподалеку от его дома, где никогда ранее не виданным ослепительным светом сияло маленькое солнце. Однако Григорий Иванович не додумался с помощью этой новинки изображать из себя могучего колдуна.

А вот хитромудрый Баранов додумался. Однажды два индейских вождя решили познакомиться с «русским тойоном»…

Когда они появились, Баранов, «одетый чудовищем», восседал на срочно изготовленном высоченном кресле на манер трона — а потом по незаметно поданному им знаку помощники подожгли фейерверк. И началось! Фейерверки в те времена уже представляли собой эффектнейшее зрелище: крутясь, разбрасывая искры, вертелись огненные колеса, взлетали разноцветные ракеты, шипели «змеи», дергались шутихи… Для простодушных детей природы, отроду такого зрелища не видавших, этого было достаточно, чтобы искренне принять Баранова за «великого шамана».

Старожилы Русской Америки оставили достаточно воспоминаний о том, как хитрый помор убеждал индейцев в своей неуязвимости. Очередному пленному колошу давал лук, стрелу (стрелы у индейцев, как правило, были вовсе уж первобытные, с каменными наконечниками, опасные для незащищенного тела, но бессильные перед железом), отходил, вставал в величественной позе и ласково предлагал:

— Ну, тварюга, стрельни в сердце!

Индеец, не будь дурак, моментально пользовался случаем и пускал стрелу со всем усердием. Стрела, ясен день, отлетала от пододетой под кафтан кольчуги (которую, напоминаю, Баранов тщательно скрывал от посторонних глаз), а то и расщеплялась. Произведенный эффект понятен — появлялся еще один свидетель, с выпученными глазами повествовавший соплеменникам о колдуне, которому не страшны смертельные для обычного человека стрелы.

А тут еще разветвленная сеть информаторов, за пачку табаку и железный ножик старательно стучавшая Баранову на земляков… Все это, вместе взятое, привело к тому, что индейцы пришли к выводу: обычный человек столь осведомленным, сидя у себя в доме, быть не может. Колдун, точно! Широко распространились рассказы, что Баранов невидимкой летает по воздуху куда захочет, никем не замеченный, проникает в яранги, подслушивая и подсматривая за врагами…

Правда, этот почтительный ужас перед «великим шаманом» воцарился повсеместно через три-четыре года после основания на Ситхе той самой крепости, названной Новоархангельском (несомненно, этим названием Баранов отдавал дань памяти о своей далекой родине, где, откроем маленький секрет, уже двадцать лет ничего о нем не ведая, обитала его законно венчанная супруга и прочие домочадцы). Году к восемьсот шестому, когда приплывший туда Резанов писал: «Благодарю Бога, что в самое малолюдство они (колоши. -А. Б.) не отважились сделать решительного покушения. Они боятся крепко г-на Баранова, и истинно одно имя его весь край в страхе держит».

Но это было позже, а пока что Ситху ждали серьезные несчастья — и от стихий, и от людей.

Летом 1799-го среди «партовщиков» (туземцев-промысловиков) разразилось нечто вроде эпидемии: за два часа в мучениях умерли сто пятнадцать человек, а чуть позже — еще двадцать. Оказалось, все они неосмотрительно наелись каких-то мелких ракушек, оказавшихся смертельно ядовитыми. Эти потери на несколько лет ослабили промыслы.

И если бы тем ограничилось… Наступала какая-то черная полоса!

Но прежде чем рассказать о черных годах Русской Америки, следует, думается, коснуться тамошней «жизни вообще». Взглянуть, как она была организована, как трудились работники Компании.

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы у читателя создался образ этакой идиллии: алеуты и индейцы с радостными лицами и народными песнями отправляются на работу, а добрые бледнолицые дяди их кормят от пуза и старательно цивилизуют…

Глупо, конечно, рисовать нечто похожее. На дворе стоял конец восемнадцатого века, когда везде, в любом уголке земного шара, куда ни глянь, участь наемных работников любого цвета кожи и вероисповедания была ох какой несладкой. Прошло еще не менее ста лет, прежде чем работодатели стали более-менее (скорее менее, чем более) хоть как-то считаться с профсоюзами — ну а больничные листы оплачивать и давать пенсии по старости в США, например, начали лишь перед Второй мировой. Что уж говорить о рубеже восемнадцатого и девятнадцатого столетий, когда в доброй старой Англии широко использовался детский труд (детишки, напоминаю, никакие не «туземные»!), а шотландские шахтеры кое-где работали в железных ошейниках с именем владельца шахта. Было это, господа мои…

Русские составляли очень малую часть работников Русско-Американской компании (их вербовали на Большой земле на семь лет). Подавляющее большинство тружеников составляли алеуты и индейцы.

К моменту образования Российско-Американской компании, летом 1799 г., столицей стала Павловская гавань на острове Кадьяк — там обитало «аж» около ста русских, была кузница, слесарня, литейная мастерская, столярные и кожевенные заведения. По всей территории Русской Америки были разбросаны небольшие деревянные крепости, как две капли воды похожие на американские форты, которых, я уверен, многие насмотрелись в фильмах о Диком Западе. Там обычно размещались от 1 до 25 русских промышленников с несколькими подчиненными туземцами (а частенько и с заложниками, взятыми у тех племен, от которых следовало ждать неприятностей). В маленьких неукрепленных факториях жило по два-три русских с туземцами.

Основная добыча пушного зверя велась туземными артелями, собранными во «флотилии», от 50 байдар до 500, как это было с Кадьякской партией, составленной из наиболее молодых и сильных эскимосов, уходивших для промысла морского бобра порой и на тысячу верст, в лабиринт проливов и островов местных архипелагов (где во множестве обитали воинственные колоши, и потому часть «партовщиков», самые надежные, вооружались как раз для защиты от нападений).