Празднества по случаю торжественного въезда Карла в Мадрид длились три дня: комедии, музыкальные концерты, турниры, иллюминация и фейерверки сменяли друг друга. Даже Бекингем был ослеплён этим великолепием, о чём и сообщил в письме к своему господину, добавив:

– Мы чуть не забыли сказать Вам, что первое, что сделали, прибыв во дворец, это навестили королеву, где между Вашим ребёнком и леди возникла ссора из-за отсутствия приветствия; но мнение Вашего пса (т.е. Бекингема) таково, что это искусственная вынужденная ссора, чтобы в дальнейшем породить большую доброту.

Ещё в этом письме, написанном на следующий день после официального въезда, взволнованные гости забыли рассказать королю, что его Малыш имел возможность впервые видеть инфанту вблизи в течение нескольких часов. Поэтому к нему была приложена маленькая записка, нацарапанная наспех: «Сам малыш Карл так тронут до глубины души, что признаётся, что всё, что он когда-либо видел, перед ней (инфантой) ничто, и клянётся, что ради неё готов идти в бой. Я (Бекингем), не теряя времени, попытаюсь ускорить их соединение, которым доставлю удовольствие ему, ей, Вам и себе, получив, таким образом, возможность как можно скорее припасть к Вашим ногам; ибо никогда ещё никто так не жаждал оказаться в объятиях своей возлюбленной. Итак, испрашивая Вашего благословения, я заканчиваю, Ваш покорный раб и пёс Стини».

Тем не менее, переговоры не продвинулись ни на шаг. Разрешение на брак из Рима всё не приходило, и Оливарес под этим предлогом отложил переговоры. Тем временем принц Уэльский, похоже, действительно влюбился в инфанту. Как пишет Джеймс Хауэлл, в июле раз в неделю во дворец приезжали комедианты, и Изабелла и Мария смотрели представление, сидя под большим балдахином, в то время как Карл находился по правую руку от королевы, а маленький кардинал-инфант – по левую руку от сестры:

– Я видел, как принц в течение получаса неподвижно смотрел на инфанту в задумчивой позе созерцателя, которая, несомненно, была бы утомительной, если бы не его влюблённость…

Эндимион Портер тоже писал своей жене вскоре после прибытия Карла в Испанию:

– Принц проникся такой симпатией к своей невесте, что теперь как будто ему всё равно, на чём будет настаивать папа римский.

В свой черёд, граф-герцог убедил Карла принять участие в диспуте в монастыре Святого Иеронима об истинности католической религии и поручил всем наиболее значимым придворным священнослужителям обратить принца в истинную веру. А английскому католическому священнику по имени Уоллсфорт совместно с братом Франсиско де Хесусом была поручена та же миссия в отношении Бекингема, но, хотя это ни к чему не привело, они оба утверждали, что фаворит Якова I был еретиком только по политическим мотивам, а в душе оставался католиком. Но если Карл, вроде бы, молча согласился с аргументами священников, то Бекингем твёрдо заявил, что не должен позволять принцу продолжать дискуссию. В ответ Оливарес предупредил его, что любая попытка провести протестантских капелланов в апартаменты принца во дворце будет пресечена силой.

Справедливости ради стоит заметить, что граф-герцог, хотя и заявлял о своём желании устроить этот брак, никогда не пытался скрыть, что он может быть осуществлён только на совершенно невозможных для Англии условиях. С самого начала испанцы не верили ни словам, ни клятвам короля Якова, потому что знали его слишком хорошо.

– Дела должны предшествовать словам! – постоянно повторял Оливарес.

Испанская сторона настаивала на том, что к английским католикам должно проявить терпимость, а парламент обязан отменить уголовные акты королевы Елизаветы I против них ещё до того, как инфанта покинет Испанию. Хотя Яков I обещал многое, но было ясно, что он не сможет принудить к этому англичан.

Карл обычно проводил послеобеденное время с Филиппом IV или Оливаресом, наблюдая за поединками по фехтованию или другими видами спорта из окна дворца. Ещё он гулял в саду, охотился на кабана или принимал участие в соколиной охоте, хотя отказывался сопровождать короля и двор в их частых посещениях монастырей или в религиозных процессиях, наблюдая за ними из-за оконных ставен или кожаных занавесок кареты. Утро он проводил за изучением испанского языка или письмами, а вечерами часто посещал королевскую семью, чтобы увидеться с инфантой.

Один из таких визитов, в день Пасхи 1623 года, описан в дневнике Бристоля:

– Утром принц попросил разрешения отплатить за визит… который ему нанесли накануне, и, соответственно, около четырёх часов пополудни ему была назначена частная аудиенция у короля, с которым он пробыл недолго и… выразил желание нанести визит королеве, и вскоре король… в сопровождении всех вельмож и главных министров двора, повёл его на другую сторону площади, которая находится в противоположной стороне дворца, и там застал королеву и инфанту вместе, в сопровождении всех придворных дам. Это случилось в первый раз, когда Его Высочество лично навестил инфанту, там стояли четыре стула: на средних сидели королева и инфанта, по правую руку от королевы сидел принц, а по левую от них всех сидел король. Когда принц сделал королеве несколько комплиментов… в знак благодарности за те милости, которые он получил от неё с момента своего прибытия ко двору, в связи с чем Его Высочеству было угодно призвать меня (то есть Бристоля) в качестве переводчика, он встал со своего стула и направился к инфанте, которая послушно поднялась, чтобы выслушать его.

После обмена любезностями принц сообщил Марии:

– Великая дружба, существовавшая между Его католическим Величеством и королём, моим отцом, привела меня ко двору, чтобы лично выразить это признание и заверить, со своей стороны, в желании продолжать и приумножать то же самое.

– Я рад по этому случаю поцеловать Ваши руки, миледи, и предложить Вами свои услуги, – затем любезно добавил Карл.

На что инфанта ответила:

– Я высоко ценю то, что сказали Ваше Высочество.

– Я был обеспокоен, – продолжил принц, – узнав, что в последнее время Вы, миледи, были не совсем здоровы… Как Вы провели Великий пост и как Ваше здоровье сейчас?

– Теперь я здорова, и к услугам Вашего Высочества.

Затем Карл вернулся к своему креслу и снова сел рядом с королевой, с которой он обменялся несколькими короткими комплиментами. Наконец, все они встали и с большой учтивостью откланялись.

Как раз в это время пошла с молотка великолепная коллекция погибшего графа Вильямедьяны, и Карл купил большое количество картин. Лопе де Вега рассказывает, что принц Уэльский «собирал с замечательным рвением все картины, какие только мог, платя за них избыточные цены». Вероятно, он перенял это хобби у Филиппа IV, питавшего особую любовь к живописи. Хотя королю Испании едва исполнилось восемнадцать, он унаследовал изысканный вкус и уже успел заказать свой первый портрет гениальному Диего Веласкесу, ставшему в этом же году придворным живописцем.

Чрезвычайно медленное ухаживание за невестой вскоре надоело Карлу, и несколько недель спустя, вероятно, ободрённый общей распущенностью и свободой, которые он видел в общении полов в Испании, принц нарушил королевский этикет, попытавшись пообщаться с инфантой неофициально.

Хауэлл изложил эту историю в письме Тому Портеру:

– Не так давно принц узнал, что инфанта имела обыкновение иногда по утрам отправляться в Каса-де-Кампо, летний домик короля на другом берегу реки, собирать майскую росу, он встал вовремя и отправился туда, взяв Вашего брата…

С помощью Эндимиона Портера (чьё жизнерадостное лицо, написанное Ван Дейком, можно видеть в Прадо) Карл вскарабкался на стену и спрыгнул в сад. Он увидел инфанту, идущую к нему по тропинке, и обратился к ней со страстными и возвышенными речами, но она взвизгнула и помчалась прочь. Затем прибежал пожилой маркиз и стал умолять принца уйти – иначе он, телохранитель инфанты, может потерять свою жизнь или свободу. Он отпер садовую калитку, и Карл ретировался.

Хотя для принца и его друга это приключение не имело никаких последствий, испанцы с каждым днём всё больше были недовольны поведением англичан. Бекингема обвиняли в том, что он приводил проституток даже во дворец и приставал к актрисам, которые выступали на сцене во время комедий. В то время как люди из свиты принца Уэльского всячески демонстрировали своё презрение к испанским обычаям и изо всех сил старались оскорбить их религиозные чувства.