– Вскоре мимо прогрохотала длинная вереница карет, – читаем у Мартина Хьюма, – сопровождавших короля, и, наконец, показался юный Филипп со своей хорошенькой темноглазой женой, двумя младшими братьями, Карлосом и Фернандо, бывшими почти точными копиями его самого с их прямыми песочного цвета волосами, длинными белыми лицами, толстыми красными губами, массивными нижними челюстями и большими светлыми глазами.
На переднем сиденье королевской кареты сидела инфанта Мария. Она была, по словам Хауэлла, похожа на своих братьев:
– …очень миловидная дама, скорее фламандского сложения, чем испанского, светловолосая, с чистейшей смесью розового и белого в лице. Она полная и с пухлыми губами, что считалось скорее красивым, чем недостатком.
Когда королевская карета проезжала мимо кареты принца, Филипп IV, который, согласно этикету, не должен был замечать Карла, кивнул лорду Бристолю, как и его братья. При этом было замечено, что инфанта сначала покраснела, а затем побледнела, когда взгляд Карла остановился на ней. Бедная девушка действительно не на шутку встревожилась. Будучи настолько же набожной, как и невежественной, она свято верила своему духовнику, утверждавшему, что спать с еретиком и рожать ему детей – это хуже, чем попасть в ад. Ещё утром она отправила к Оливаресу свою доверенную даму Маргариту де Тавара со страстным требованием прекратить переговоры по поводу её брака с принцем Уэльским. В противном случае Мария угрожала, что найдёт убежище в монастыре босоногих кармелиток и примет там постриг, как только узнает о подписании её брачного контракта.
В то же время, двадцатидвухлетний Карл, похоже, был сражён бело-розовыми прелестями шестнадцатилетней инфанты. Принц и Бекингем в письме своему «дорогому папе и сплетнику» (Якову нравилось такое обращение) назвали эту первую встречу «частным обязательством, которое ни для кого не являлось тайной, потому что там были папский нунций, посол императора, французы, и все улицы были заполнены охраной и другими людьми. Перед каретой короля ехали лучшие представители знати, за ними следовали придворные дамы. Мы сидели в закрытой карете, поэтому ничья честь не пострадала… хотя нас видел весь свет».
Затем кортежи разными дорогами направились к Прадо, где, прогуливаясь взад и вперёд, принц несколько раз имел возможность взглянуть на инфанту. Вскоре приехал Оливарес и сел в карету Карла, рассыпаясь в комплиментах по дороге в английское посольство.
Карл, как и герцог Бекингем, действительно был ослеплён и обманут, поскольку теперь он окончательно уверился, что брак с инфантой у него в кармане. Увы! Они не знали Оливареса и испанцев так хорошо, как Бристоль.
– Если мы можем судить по внешним проявлениям, – писали Карл и Стини королю Якову, – или по общим речам, у нас есть основания осуждать Ваших послов скорее за то, что они пишут слишком скупо, чем слишком много. Поэтому мы считаем, что граф де Оливарес настолько рад нашему приезду и настолько вежлив, что мы должны сделать не что иное, как умолять Ваше Величество написать ему самое доброе письмо с благодарностью и признательностью, на какие Вы только способны. Не далее как сегодня утром он сказал нам, что, если папа римский не даст разрешение на брак, они отдадут инфанту Вашему ребёнку в качестве девки…
Но если Карл, со своей стороны, был столь же вежлив с Оливаресом, то Бекингему вскоре надоели все эти церемонии и он начал вести себя со своей обычной грубостью и бесцеремонностью.
Без всякого сомнения, этот распутный фаворит Якова I оценил красоту Изабеллы. И, судя по его дальнейшим любовным приключениям во Франции, у Бекингема хватило бы наглости приударить за королевой. Однако, наученная историей с Вильямедьяной, она не дала ему к этому ни малейшего повода. К тому же, Изабелла снова была беременна и в этот раз надеялась подарить мужу наследника. А ещё от посягательств англичанина её надёжно защищал испанский этикет. В общем, Бекингем нашёл королеву Испании слишком холодной по сравнению с её невесткой (и золовкой) Анной Австрийской, которую видел в Париже. Тем более, что французская королева, обиженная безразличием своего супруга, Людовика ХIII, к её женским прелестям, была более склонна прислушиваться к сладким речам галантных кавалеров. Таким образом, Бекингем во время своего пребывания в Испании ограничился скандальным ухаживанием за сестрой герцога Лермы, бывшей фаворитки Филиппа III, и интрижками с несколькими мадридскими дамами.
Интересно, что Оливарес убедил в своей искренности не только англичан, но и хитрого Гондомара, который хвастливо спросил, не оказалось ли теперь чистой правдой всё, что он писал из Англии об истинном желании короля Якова женить своего наследника на инфанте, и не выказали ли они с Бристолем себя честными людьми.
– Да, – со скрытой иронией ответил граф-герцог, – теперь вы оба можете произнести своё: «Nunc Dimitis» («С тем отпускается») и больше не беспокоиться об этом, разве что требовать награды за свой успех.
Оставив Карла в доме английского посла, Оливарес и Бекингем с Портером в качестве переводчика снова сели в карету и в сгущающейся темноте отправились в сады за дворцом, чтобы обсудить детали предстоящей личной беседы, которая должна была состояться этой ночью между Филиппом IV и принцем Карлом. В то время как карета проезжала по зелёным аллеям сада, к ним подошёл мужчина без сопровождения в плаще, скрывающем его лицо, со шпагой и кинжалом на боку.
– Это король, – сказал Оливарес, обращаясь к удивлённому Стини.
– Возможно ли, – воскликнул Бекингем, – что у вас есть король, который может так ходить? Какое чудо!
После чего, выпрыгнув из кареты, он опустился на колени и поцеловал руку юному Филиппу. Снова усевшись в карету, вся компания, теперь уже в сопровождении короля, проехала по тихим тёмным улицам столицы, поскольку было десять часов вечера, к Прадо, где принц Уэльский вместе с Гондомаром, Бристолем, Астоном и Коттингтоном в другой карете ожидал их прибытия. Обнявшись, король и Карл затем вернулись в карету, оставив Бристоля в одиночестве, и более получаса беседовали о всяких пустяках в темноте под деревьями набережной. С того момента Бекингем и Оливарес по соглашению поменялись должностями: первый стал главным конюшим при дворе Филиппа IV, в то время как граф-герцог сопровождал принца Карла. В соответствии с этой идеей апартаменты во дворце, занимаемые Оливаресом, были спешно и с большим великолепием подготовлены для пребывания английского принца. Пока же шёл их ремонт и меблировка, Карлу было предложено перенести свое жильё в монастырь Святого. Иеронима в Прадо, куда короли Испании обычно удалялись во время траура и перед официальным въездом в столицу. Тем не менее, принц-протестант не согласился ночевать в католическом монастыре.
В течение недели, последовавшей за первой встречей нежданного гостя с королём, вплоть до воскресенья 6 марта, которое было назначено для его торжественного въезда в город, Мадрид был охвачен волнением. Недавно обнародованные королевские декреты против всяких расточительств в одежде были приостановлено указом во время визита принца. Улицы было приказано подмести, а дома богато украсить, дабы скрыть всеобщее убожество и грязь под покровом пышных драпировок. Все тюрьмы также были освобождены от заключённых в честь приезда английского гостя.
За неделю ожидания Карл успел навести визит Филиппу в обмен на встречу в Прадо и написать вместе с Бекингемом следующий отчёт своему «дорогому папе и сплетнику»:
– На следующий день наш Малыш пожелал поцеловать руку короля с глазу на глаз во дворце, что было ему позволено и исполнено. Однако король не пожелал позволить принцу войти в его кабинет, но встретил его у подножья лестницы, затем пригласил в карету и прогулялся с ним по парку. Самое большее, что произошло между ними, – это обмен любезностями… Через два дня после этого мы снова встретились в парке с Его Величеством и двумя его братьями; и провели время, наблюдая, как его люди стреляют из ружья по летающим куропаткам и бегающим кроликам.
