Надо сказать, повод для недоумения у Дисы действительно был. И еще какой. Насколько Диса знала, Варвара никогда не манкировала своими графскими обязанностями, особенно в тяжелое для родины время, и не игнорировала военные советы. Напротив. Варька сама частенько их собирала, периодически воодушевляла соседей на всякие авантюры и, уж разумеется, никогда не сбегала от проблем пить пиво. Даже с Рюриком. Интересно, что же такое случилось на сей раз, если она проторчала у лэрда в гостях почти неделю?! И если бы не вернувший ее буквально за уши в родные пенаты Нарк, неизвестно, сколько бы еще проторчала… Совсем Варвара от рук отбилась! Да и лэрд тоже… ничем не лучше… Зачем он так демонстративно подчеркивает свое дружеское расположение к графине? На фига? Чтоб Корреля на место поставить за то, что на балу по поводу помолвки Сирены и Элля русал (как говорят) имел неосторожность не так на лэрда посмотреть?! Так ведь принц же на Варваре жениться собирается. И разумеется, ему не понравилось, что графиня с лэрдом весь вечер провели рядом друг с другом, да еще и с бала вместе уехали. А если учесть, что Варька после этого бала еще и зависла у Рюрика почти на неделю, ее вообще можно считать безнадежно скомпрометированной. Хорошо, что к подобным Варькиным фердебоблям все давно уже привыкли и не обращают на такие мелочи внимания.

Надо сказать, что в последнем своем предположении Диса была не совсем права. Привыкнуть к Варькиному поведению воспитанные в лучших средневековых традициях рыцари никак не могли. Просто, долго общаясь с графиней, смирились и старались не принимать ее выходки близко к сердцу. Хотя иногда Варвара чересчур уж увлекалась. Вот как сейчас, например. Казалось бы, к такому предприятию, как война с вурдалаками, хочешь не хочешь надо отнестись серьезно… Ан нет! Легкомысленная графиня выкинула все эти условности из головы и продолжила пить пиво с Рюриком! Из-за нее даже военный совет два раза переносить пришлось…

Однако показавшаяся в зале Варька, похоже, никаких угрызений совести по этому поводу не чувствовала. Она перецеловала в щечку всех своих подруг, поприветствовала мужчин и даже (в качестве извинения за то, что ее пришлось так долго ждать) предложила рассказать сказку. Ну и кто был способен дуться на графиню после всего этого? Разумеется, никто, потому что публика тут же придвинулась ближе и зачарованно приготовилась слушать очередную историю.

Стояла в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, в Козлопыркинском уезде деревня Вершаевка. И жили в этой самой деревне дед Никифор с бабкой Фросей, дед Прокопий с бабкой Марусей, дед Федор да дед Селиван. И случилась однажды в их мирной деревеньке следующая история.

Было гнусное утро, поднималось мерзкое солнце, весело щебетали птички, а из деда Прокопия лезла борода. Причем делала она это столь разнообразно, что узнавать Прокопия с каждым днем становилось все труднее и труднее. В доме стояла гнетущая тишина, изредка нарушаемая не умеющими держать театральную паузу мухами.

Селиван умирал. Умирал уже в который раз, наивно надеясь, что это наконец насовсем. Он лежал на роскошной постели, а вокруг стоял рыдающий люд. Волосы деда Селивана были разметаны по подушке, и поэтому никто не заметил, что экономный Прокопий положил ему под голову вместо подушки валенок.

Губы Селивана пересохли от недостатка пива, нос заострился, зубы, впрочем, тоже.

– Подойди ко мне, – сказал дед Селиван кому-то, сверкнув взглядом.

Прокопий и Никифор посмотрели друг на друга, выясняя, кто сей счастливчик. Наконец решился подойти дед Никифор. Ударом кулака выдавив из себя пару слез, он принял печальный вид.

– Ёксель-моксель, Селиван, ну сколько уже помирать можно?

– И хоть бы раз завещание написал, гад! – поддержал Никифора дед Прокопий. – Нет, чтоб с собственной бабушки пример взять.

И дед Селиван вспомнил, как однажды в один прекрасный день он выяснил, что получил в Италии богатое наследство. Счастливчику можно было бы позавидовать, да вот беда, написавшая в его пользу завещание бабушка, эксцентричная итальянская миллионерша, вложила все свое состояние в коллекцию галош на левую ногу. И на деда Селивана неожиданно обрушилось огромное количество резиновой обуви. Не зная, что делать с «левым» состоянием, Селиван пристрастился проигрывать галоши в карты деду Никифору. Последний поступил с галошами более практично и стал продавать их на рынке, снабдив фирменной наклейкой «Адидас».

В общем, бабка у Селивана была мудрая, и не грех было последовать ее примеру. Селиван напрягся и завещал:

Прокопию – купить водки и готовиться к десятому воскрешению.

Никифору – всех еще оставшихся в живых бабок, которых он любил.

Федору – путеводитель по монастырям.

Марусе – клок своих волос на долгую память.

Фросе – пару калош (обе на левую ногу).

А также положить ему в могилу ящик пива и компакт-диск Ван Халлена.

И тут все внезапно поняли, что дед Селиван помер.

– Ну вот, Селиван мертвый, одна штука, – тяжко вздохнув, подвел итог дед Прокопий. И тут все задергались в горьких рыданиях. Причем больше всех рыдал и трясся дед Никифор. Может, он и не хотел, но так получалось. Его всегда слегка поддувало сквозняком. Слезы Прокопия скапливались в бороде, а потом мутными каплями скатывались в пустую сковородку. «Нашел когда помирать, – думал дед Прокопий. – В доме ни водки, ни хлеба… хоть бы сала на помин души оставил, сволочь…» Все молча поддержали деда Прокопия, но сделали вид, что просто грустят по Селивану. Причем так, что дед Федор даже собрался затянуть печальную поминальную песню. Однако в этот самый момент в комнату влетела жена Прокопия, бабка Маруся, узрела, что никто не собирается отмечать международный праздник последнего четверга на неделе, и возмутилась.

– Я не поняла… Мы что, не гуляем, что ли?

Тут все на нее зашикали, и до Маруси что-то дошло. Правда, что именно до нее дошло, не понял никто, в том числе и она сама. Впрочем… Нельзя сказать, чтобы на нее шикали действительно все. Бабке Фросе, например, было не до этого. Добрый дед Селиван, помимо клока волос, оставил ей в наследство еще и пыльный мешочек со своими маленькими, скудными мозгами, и она очень этому радовалась.

Хоронили Селивана всей деревней. Добежали до кладбища, закидали землей и кинулись поминать.

Лежит себе дед Селиван под землей, пьет пиво и думает. Это что же получается? Он, значит, их всех в завещании помянул, а они без него водку пьянствуют и безобразия нарушают?! И тут до Селивана дошло, что хватит маяться дурью, что, пока он тут лежит, весь поминальный ужин сожрут! И всю водку без него выпьют!

Подскочил Селиван и ну выбираться на свет божий. Взял он ноги в руки и примчался на собственные поминки.

Пиршество было в самом разгаре. Звучала музыка, звенели стаканы, и поначалу на стук в дверь никто не обратил внимания. Потом, когда Селиван вместо кулаков пустил в ход ноги в окованных железом шузах, пьянствующая компания соизволила поинтересоваться, кто это там, собственно.

Селиван назвался. Ему, естественно, не поверили. (Хотя подобное воскрешение происходило уже не в первый и даже не во второй раз.) Потом, когда Селиван громко сказал все, что он думает о своих соседях, признать его пришлось, но пустить его к столу все равно никто не захотел. (Вот еще! Самим больше достанется.) Тогда Селиван поднапрягся и дернул дверь за ручку. Дверь не шелохнулась. Селиван еще раз поднапрягся и дернул сильнее. Дверь не поддалась. Тогда Селиван рванул изо всех сил и с ручкой в руках отлетел в угол. Чертыхаясь и отряхиваясь, он встал на ноги. Дверь стояла на прежнем месте. Селиван злобно ударил ее ногой. Никакого эффекта. Ударил другой ногой. Ничего. Тогда он разбежался и ударил ее головой. Проклятая дверь сорвалась с петель, и Селиван влетел на ней, как на ковре-самолете, прямо в центр комнаты. Застолье тут же приостановилось, компания страдальчески переглянулась, но делать было нечего. Селивана подняли на ноги, усадили за стол на почетное место и продолжили пьянствовать уже с ним вместе, отмечая очередное воскрешение неуемного вампировидного зомби. И долго еще по деревеньке Вершаевке разносилось дружное пение развеселой компании и ласковые хиты любимого Селиваном Ван Халлена.