Словом, у Королевы, фактически лишенной Короля и наследного принца, не стало и сэра Ланселота.

Сверзился бедолага Ланселот со своего пьедестала.

…Ситуация была достаточно невеселой, чтобы не смеяться, но и недостаточно трагичной, чтобы плакать.

Оставалось устроиться с ногами на диване, с кружкой горячего шоколада со сливками и сочинением господина Дюма (отца, разумеется). Ни на что более серьезное ее сейчас не тянуло.

По закону подлости, долго ей наслаждаться покоем не удалось – зазвонил телефон (не сотовый, а старомодный стационарный аппарат, установленный еще при жизни профессора Васнецова).

"Если Ручьёв, брошу трубку и отключу телефон из розетки", решила Анна.

Звонил не Ручьёв.

Звонил г-н Зарецкий.

– Ну, как ты? – по обыкновению устало и снисходительно.

– Мерзко, – честно сказала Анна, – К слову, ты не слишком часто меня контролируешь для мужа, собирающегося оформлять развод?

Зарецкий кашлянул.

– А почему мерзко? (последнюю ее фразу президент "Мега-банка" попросту решил проигнорировать. Да и нужно ли отвечать на риторические вопросы?)

– Мерзко… потому что плохо, – сухо ответила Анна.

– Ты нездорова? – заботливо спросил господин супруг (фактически "экс").

– Здорова… тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, – вяло ответила Анна.

– С работой что-то не заладилось?

– Да нет… я к ней собственно и не приступала еще. Приступлю на следующей неделе.

– Значит, Ручьёв, – спокойно констатировал супруг.

Анна промолчала.

Есть границы, черт возьми, которых лучше бы не переступать.

Зарецкий вздохнул.

– К слову, жди послезавтра Савельева. Привезет тебе некоторые необходимые вещи: одежду, косметику и прочее. Ты ведь уехала налегке…

– Циля приказала тебе это сделать? – холодно поинтересовалась Анна, – Ведь ей мои шмотки ни к чему – коротконогой и толстозадой…

– Дура, – снисходительно прервал Зарецкий ее желчную тираду.

"Пошел ты", ответила Анна мысленно и прервала связь.

Через секунду выдернула из розетки и телефонный шнур.

Сотовый также отключила.

И вновь устроилась на диване, отложив книгу и взяв семейный альбом.

"Значит, на чем мы остановились, папа?

На том, что помимо себя ни на кого лучше не полагаться.

Верно. Стану полагаться на себя и только."

Вскоре она задремала, и ей приснился отцовский летний домик, а в домике, перед камином, сидел на корточках долговязый молодой мужчина с ясным и немного беспомощным взглядом темно-карих глаз.

И самой светлой и простодушной в мире улыбкой.

"Он сказал "до свидания", – подумала Анна в полудреме, – И ждал, когда я отвечу… но я не ответила, и это было глупо.

Глупо, милый мальчик, теперь я это в полной мере сознаю… Глупо."

* * *

– Добрый день, леди и джентльмены (то же, но по-английски). С сегодняшнего дня вы с моей помощью (в меру ослепительная улыбка) станете более углубленно изучать английский язык.

Мне известно, что все вы более или менее владеете основами английского и поэтому, я думаю, особых трудностей при изучении делового английского у вас не возникнет.

И сейчас я вам это докажу, представившись вам на английском:

I'm a teacher. Mine name is Anna Valentinovna Vasnezova (сдержанные смешки мужчин, весьма кислые улыбки женщин).

– Добрый день, мадам и месье. С сегодняшнего дня мы с вами начнем изучать основы французского языка. Возможно, это представляется вам сложным? Уверяю вас, это совсем не так сложно, как кому-то из вас сейчас кажется.

И я это докажу, назвавшись вам по-французски (та же фраза, что и на английском – "Я учительница, меня зовут…" и т. д, и т.д.

(Сдержанные смешки мужчин, весьма кислые улыбки женщин).

За вступительной речью – вопросы. И первый из них, разумеется, несмотря на строгий деловой костюм, средней длины каблуки туфель, отсутствие ювелирных украшений и минимум макияжа, мужской: замужем ли она?

О том, что она замужем (пусть уже лишь формально), а главное - кто ее муж, знал лишь директор фирмы "Полиглот" – приятный мужчина средних лет с хорошими манерами. Если б не взгляд, которым он ее буквально облизывал (напомнив ей тем самым кота, облизывающегося на горшок со сметаной), Анна сочла бы его довольно милым.

Впрочем, и ему (она во всяком случае на это надеялась) не было известно об истинном положении вещей ("Я сказал, что ты помешана на независимости, в том числе финансовой", – со свойственной ему тонкой иронией сообщил ей г-н Зарецкий по телефону).

И Анна сердечно его поблагодарила за составленную протекцию и (не будем умалять достоинств г-на Зарецкого) проявленный такт.

Посему смотреть на нее шеф мог как ему заблагорассудится, однако вряд ли осмелится сделать новой красивой сотруднице фирмы (а он определенно являлся гурманом по части женщин) непристойное предложение.

* * *

…Оставив "Пежо" на платной стоянке, она по пути заскочила в булочную (знала, что не доведут до добра полуфабрикаты, но после двенадцати лет в качестве супруги г-на Зарецкого (имеющего, конечно же, личного повара) заново учиться готовить было просто лень), а приближаясь к дому, увидела на скамейке у подъезда высокую фигуру мужчины в неброском, но очень элегантном костюме.

Первым побуждением было повернуть назад и рвануть… да хоть в Луговку. Но это было глупо. И недостойно. Наконец, малодушно.

Ко всему прочему Ручьёв ее уже увидел.

"Десять дней выдержал, – подумала Анна, – Истинный джентльмен. Счел, что за десять дней я остыну."

Увы. Для того, чтобы она переменила свое решение – не становиться женой Ручьёва, – десяти дней определенно было недостаточно.

Хотя она и не исключала, что со временем прежние отношения с Ручьёвым могут восстановиться. Ибо в качестве друга Ручьёв устраивал ее как никто иной.

Правда, в данный момент ни видеть его, ни общаться с ним ей не хотелось абсолютно.

– Добрый вечер, – негромко сказал Ручьёв, когда она к нему приблизилась (точнее, приблизилась к подъезду).

– Привет, – отозвалась Анна, – А где цветы?

Его невеселое лицо на секунду сделалось растерянным.

– Какие цветы?

Анна улыбнулась.

– Те, что дарят провинившиеся мужчины своим дамам. В знак примирения.

Посторонний, наблюдая за этой сценой, вполне мог решить, что эта элегантная красавица (со столь ласковой улыбкой) фактически уже простила чрезвычайно приятного мужчину с грустным взглядом.

К сожалению (или счастью) Ручьёв слишком хорошо знал Анну. Ее слова (и ее улыбка) являлись очередным проявлением стервозности и означали, что она, во-первых, пережитого унижения не забыла; во-вторых, и не простила.

Поэтому он лишь мрачно сказал:

– Если это все, что я должен сделать, тебе через полчаса доставят на дом содержимое цветочного павильона.

– Так много не нужно, – небрежно отозвалась Анна, доставая из сумки ключи (первым следовало открыть дверь подъезда), – Иначе моя квартира станет выглядеть похоронным бюро.

Ручьёв кисло улыбнулся.

И в лучших джентльменских традициях попытался забрать у нее не слишком увесистый пакет с продуктами.

Она отдала, стараясь при этом минимально касаться пальцев Ручьёва.

Тот слегка кашлянул (дабы прочистить горло).

– Уже приступила к новой работе?

– Приступила. И не такой уж новой – я ведь по окончании вуза два года преподавала в гимназии, пока Зарецкий не пристроил меня переводчиком в издательство, – она бросила на Ручьёва короткий взгляд (он поднимался следом за ней, на четвертый этаж, пешком).

Лифт в доме имелся, но Анна ненавидела лифты. Она страдала легкой формой клаустрофобии.

Наконец остановившись у двери квартиры, где она некогда проживала вдвоем с отцом, Анна снова повернулась лицом к Ручьёву.

– Спасибо, что помог поднести сумочку. Отдай, пожалуйста, – безупречно вежливо… и ласково.