Совершив поступок, порожденный безрассудством и юношеским гневом, Петр отклонился от намеченного перед ним пути – ошибка, которая отразится в их жизни подобно грому, раскатывающемуся над далекими холмами. Тяжесть его поступка тяжело давила на него, когда он мчался через обширное поместье к комнате своей сестры.

«Cаша!» – позвал он, затаив дыхание, ворвавшись в ее дверь и обнаружив ее сидящей у окна, лунный свет обрамлял ее изящный силуэт.

«Петя?» она ответила, на ее лице отразилось беспокойство при виде его растрепанного вида. Он преодолел расстояние между ними быстрыми шагами, крепко схватив ее за руки.

«Я должен признаться», – пробормотал он, широко раскрыв глаза от волнения. «Я совершил нечто ужасное».

Ее брови озабоченно сдвинулись, пока она искала ответы в его взгляде – том самом взгляде, который разделял с ней бесчисленные приключения под звездным небом и шептал мечты у потрескивающих костров.

«Что? Говори! Ты пугаешь меня,» мягко взмолилась она.

С дрожащими губами и сердцем, тяжелым от раскаяния, Петр раскрыл свой проступок, который угрожал разрушить не только их связь, но и само их существование в этом мире, который они когдато считали безопасным.

«Мы больше не можем здесь оставаться», – в отчаянии заключил он после рассказа обо всем, что произошло под покровом ночи, – злополучное решение, продиктованное гордым высокомерием, приведшее к необратимым последствиям.

Выражение лица Александры сменилось со страха на решимость; понимание затопило ее существо, когда она впитывала каждое слово, произнесенное из уст ее брата.

«Тогда мы уходим,» решительно заявила она. «Вместе».

С решимостью, вновь воспламенившей их души, несмотря на охватившее их обоих отчаяние, они пошли в покои своей матери, где их должно было ждать утешение, но сейчас они испытывали трепет перед тем, что ждало их впереди. Когда они вошли в тускло освещенную комнату, украшенную безделушками прошлых лет – остатками давно ушедших семейных встреч, – их встретили не материнские объятия, а невообразимый ужас: их мать безжизненно свисала с богато украшенной люстры наверху – трагическая картина, вплетенная в жестокий гобелен судьбы. Петр замер на месте, его сердце затрепетало от ужаса. Он не мог поверить своим глазам: мать, когда-то наполненная заботой и теплом, теперь висела безжизненно, как воплощение их общего страха. Александра, почувствовав, как мир рушится вокруг них, стиснула руку брата. Ее глаза полны слез, но в них также проскальзывала решимость. Они оба понимали, что это не просто трагедия; это становилось началом новых испытаний.

В мягком золотистом свете позднего осеннего дня две фигуры пробирались по мощеным улицам Санкт-Петербурга, длинные тени тянулись за ними, когда они приближались к величественному зданию, которое маячило впереди. Воздух был свеж от обещания зимы, и чувство тревоги поселилось в сердцах Петра и Александры Беловых. Они покинули свое родовое поместье – его залы, наполненные эхом перешептываемых секретов и невысказанных горестей, – чтобы найти утешение в объятиях своей бабушки, Аглаи

Ивановны Штольц. Аглая Ивановна была женщиной, преисполненной мудрости; ее жизнь была гобеленом, сотканным как из ярких, так и из темных нитей. Она обладала сверхъестественной способностью слушать без осуждения, предлагая свое сердце в качестве убежища тем, кто плывет по течению в бурных водах. И так получилось, что она приветствовала своих внуков в своей просторной квартире – убежище, украшенном высокими потолками и большими окнами, из которых открывался вид на шумный город внизу. Поездка в карете была наполнена тишиной, нарушаемой только ритмичным стуком копыт по камню, сопровождавшимся неожиданным, но успокаивающим присутствием Шарика, их верного черного терьера, который решительно сидел между ними. Проницательные глаза пса, казалось, отражали их собственную меланхолию; он тоже нес в себе остатки дома – запах знакомых мест, которые теперь затерялись под слоями горя. Когда они вошли в жилище Аглаи Ивановны, Петр почувствовал, как его захлестывает волна ностальгии. Вдоль стен тянулись книжные полки, битком набитые томами, на корешках которых красовались названия, обещающие приключения и просветление. Взгляд Александры нетерпеливо блуждал по сторонам, пока не остановился на двух дверях в обоих концах зала, каждая из которых вела в комнаты, приготовленные для них любящей бабушкой.

«Пойдем», – мягко сказал Петр, поднимая тяжелый чемодан Александры после того, как она замешкалась на пороге. «Покажи нам наше новое жилище».

С заботой, подобающей вещам его сестры, он толкнул локтем дверь в ее комнату, в то время как Шарик неторопливо шел рядом с ним – верный страж в условиях неопределенности. Оказавшись в комнате Александры – помещении, выкрашенном в мягкие пастельные тона, – стало очевидно, что Аглая Ивановна все продумала: свежие цветы стояли на богато украшенном столе у окна, задрапированного тонкими кружевными занавесками, слегка развевающимися на ветру. Это было почти как шагнуть в совершенно другой мир – тот, где бремя можно сбросить, как тяжелое пальто, сброшенное после сильного ветра. Пока Александра занималась приведением в порядок своих вещей после осмотра своего нового убежища, Петр ушел исследовать свои собственные покои дальше по коридору. Его потянуло к креслу, обитому темнобордовым бархатом, которое призывно манило, словно нашептывая обещания отдыха после бессонных ночей, наполненных навязчивыми воспоминаниями. Однако оставалось одно воспоминание, слишком тяжелое, чтобы он мог его отбросить – револьвер, спрятанный под подушкой; его холодная сталь приносила мимолетное утешение, но также служила напоминанием – призраком событий, которые все еще живы в нем. Обвинение офицера, оставшееся без ответа, постоянно терзало его; как он мог забыть такие вещи?

Время утекало сквозь пальцы, как песчинки, прежде чем он услышал тихий стук в дверь, сопровождаемый голосом Александры: «Петь! Нас зовет наша бабушка! И скажи мне… Где ты приобрел такой предмет?».

Ее любопытство, смешанное с беспокойством, вызвало смех даже среди печали. Петр глубоко вздохнул, прежде чем рассказать о том, что давило на его совесть – револьвер, забытый среди страхов и реальностей, более сложных, чем может вместить любое простое оружие.

«Я забыл вернуть его», – последовал его ответ, смягченный усталостью, когда он снова сунул его под подушку; затем он встал рядом с Шариком, который выжидательно вилял хвостом – как будто чувствуя радость или, возможно, просто предвкушая общение, – и они вместе направились к Аглае Ивановне, терпеливо ожидающей за гостеприимными дверями.

Они нашли ее удобно сидящей за дубовым столом, накрытым для чаепития, красиво украшенным тонким фарфором с замысловатыми цветочными узорами, напоминающими не только о природе, но и о семейных узах, связывающих поколения во времени – молчаливое приглашение к целительным беседам, но невысказанное. Аглая Ивановна тепло улыбнулась, увидев, как они входят – само воплощение доброты, отражающееся в их глазах, – и указала на свободные места напротив нее, где дымящиеся чашки ждали нетерпеливых рук, готовых согреться среди холодной реальности, ожидающей признания за пределами этих стен. Когда они завязали разговор, пропитанный ароматным чаем, кружащимся вокруг них, как нежные мелодии, исполняемые на далеких арфах – повторяющие давно ушедшие истории – истории, заново соединяющие моменты, разделенные среди потерь, – они начали пересказывать фрагменты, запятнанные не только печалью, но и изящно проложенные по тропинкам, ведущим к надежде, медленно раскрывающейся перед ними, как цветы, снова вырывающиеся из объятий зимы… И, таким образом, мы начали эту главу заново – не просто определяясь тем, что они оставили позади, а скорее обогащаясь благодаря узам, заново выкованным в крепких объятиях любви, направляющих каждый шаг вперед…

В скромной, но уютной гостиной, украшенной выцветшими обоями в цветочек и потертым ковром, который нашептывал истории прошлых лет, сидели два брата и Александра. Послеполуденное солнце проникало сквозь кружевные занавески, отбрасывая нежные узоры на деревянный стол, за которым они собрались, чтобы услышать новости от своей возлюбленной бабушка Аглая Ивановна. Аглая Ивановна, полная женщина с серебристыми волосами, собранными в аккуратный пучок на макушке, двигалась с властностью, смягченной теплотой. Она налила ароматный чай из фарфорового чайничка в изящные чашки, пар от которых поднимался вверх, как эфемерные мечты. Умелыми руками она положила перед каждым внуком сладкую булочку в форме кольца, как будто это было утешением в трудные времена.