– Отойди, сударь, от окна, – сказал он Заглобе, – а то свет барышне застишь, правда сабелька у нее чуть поболе иглы, но, должно быть, иголкой она владеет лучше.

Бася раздула ноздри еще больше, а волосы лезли на глаза.

– Пренебрегаешь мной, сударь?

– Боже упаси, только не твоею персоной.

– А я, я… пана Михала презираю!

– Вот тебе, бакалавр, за науку! – отвечал маленький рыцарь. И снова обратился к Заглобе: – Не иначе снег пойдет!

– Вот вам снег, снег, снег! – повторяла, размахивая сабелькой, Бася.

– Баська! Довольно с тебя, еле дышишь! – вмешалась тетушка.

– Держи, сударыня, сабельку покрепче, а то из рук выбью!

– Увидим!

– Изволь!

И сабелька, словно птица, вырвавшись из Басиных рук, с грохотом упала на пол возле печки.

– Это я… я сама, нечаянно! – со слезами в голосе воскликнула Бася и, схватив в руки саблю, снова перешла в атаку. – Попробуйте теперь, сударь!

– Изволь!

И сабля опять очутилась под печкой.

А пан Михал сказал:

– На сегодня хватит!

Тетушка, по своему обыкновению, затряслась всем телом от хохота, а Бася стояла посреди комнаты; смущенная, растерянная, она тяжело дышала и кусала губы, едва сдерживая подступившие слезы. Она знала, что, если расплачется, все будут смеяться еще больше, и изо всех сил старалась сдержаться, но, чувствуя, что не может, выбежала прочь.

– О боже! – воскликнула тетушка. – Не иначе в конюшню кинулась, еще и не остыла после драки, того гляди мороз прохватит… Нужно догнать ее! Кшися, не смей выходить!

Сказав это, она вышла и, схватив висевшую в сенях шубейку, выскочила во двор, а за ней помчался и Заглоба, от души жалевший своего гайдучка.

Хотела было выбежать и панна Кшися, но маленький рыцарь схватил ее за руку.

– Слышала, сударыня, приказ? Не отпущу твоей руки, пока не вернутся.

И в самом деле не отпускал. А рука у нее была нежная, бархатистая, и пану Михалу казалось, что ручеек тепла струится от ее пальцев, передаваясь ему, и он сжимал их все крепче.

На смуглых щеках панны Кшиси выступил легкий румянец.

– Вижу, я ваша пленница, ваш ясырь, – сказала она.

– Тот, у кого такой ясырь, и султану не станет завидовать, полцарства отдаст, не пожалеет.

– Но ведь вы, сударь, меня бы этим нехристям не продали!

– Как не продал бы черту свою душу!

Тут пан Михал вдруг понял, что в пылу зашел слишком далеко.

– Как не продал бы и сестру родную! – добавил он.

А панна Кшися отвечала серьезно:

– В самую точку попали, сударь. Пани Маковецкая для меня как сестра, а вы названым братом будете.

– Благодарю от всего сердца, – сказал Михал, целуя ей руку, – больше всего на свете нуждаюсь я в утешенье.

– Знаю, знаю, – сказала девушка, – я ведь и сама сирота.

Слезинка скатилась по ее щеке, укрывшись в темном пушке над губою.

А Володыёвский посмотрел на слезинку, на оттененные пушком губы и наконец сказал:

– Право, сударыня, вы добры, как ангел! Мне уже легче!

Кшися нежно улыбнулась:

– От души желаю пану, чтобы и вправду так было!

– Богом клянусь!

При этом маленький рыцарь чувствовал, что, если бы он посмел еще раз поцеловать Кшисе руку, ему и вовсе легко бы стало. Но тут вошла тетушка.

– Баська шубейку взяла, – сказала она, – но сконфужена и возвращаться не хочет. Пан Заглоба по конюшне мечется, никак ее не словит.

А пан Заглоба не только, не скупясь на уговоры и увещевания, метался по конюшне, ловя Басю, но и оттеснил ее наконец во двор в надежде, что так она скорее домой вернется.

А она удирала от него, повторяя:

– Вот и не пойду, не пойду ни за что, пусть меня мороз заморозит! Не пойду, не пойду!.. – Потом, увидев возле дома столб с перекладинами, а на нем лестницу, ловко, словно белочка, стала взбираться по ней, пока не залезла на крышу. Залезла, повернулась к пану Заглобе и уже полушутя закричала: – Хорошо, так и быть, сейчас спущусь, если вы, сударь, за мной полезете!

– Да что я, кот, что ли, какой, чтобы за тобой, гайдучок, по крышам лазить? Так-то ты мне за любовь платишь!

– И я вас, сударь, люблю, но только отсюда, с крыши!

– Ну вот, заладила! Стрижено-брито! Слезай с крыши!

– Не слезу!

– Оконфузилась! Эка беда! Стоит ли принимать это близко к сердцу. Не тебе, ласочка неугомонная, а Кмицицу, искуснику из искусников, Володыёвский такой удар нанес, и не в шутку, а в поединке. Да он самых лучших фехтовальщиков – итальянцев, немцев, шведов – протыкал вмиг, они и помолиться не успевали, а тут эдакая козявка, и на` тебе, столько гонору! Фу! Стыдись! Слазь, говорю! Ведь ты только учишься!

– Я пана Михала видеть не хочу!

– Опомнись, голубчик! За какие такие грехи, за то, что он exquisitissimus[33] в том, чему ты сама научиться хочешь? За это ты должна его любить еще больше.

Пан Заглоба не ошибался. Несмотря на случившийся с ней конфуз, Бася в душе восхищалась маленьким рыцарем.

– Пусть его Кшися любит! – сказала она.

– Слазь, говорю!

– Не слезу!

– Хорошо, сиди, но только вот что я тебе скажу: это даже и не пристало порядочной девице – сидеть на лестнице, не очень-то прилично это выглядит снизу!

– А вот и неправда! – сказала Бася, одергивая шубейку.

– Я-то старый, глаз не прогляжу, да вот возьму и созову всех, пусть любуются!

– Сейчас слезу! – отозвалась Бася.

Пан Заглоба глянул за угол.

– Ей-богу, кто-то идет! – крикнул он.

В это время из-за угла выглянул молодой пан Нововейский, который приехал верхом, привязал лошадь к боковой калитке, а сам, ища парадного входа, обошел дом кругом.

Бася, заметив его, в два прыжка очутилась на земле, но, увы, было слишком поздно.

Пан Нововейский, увидев, как она спрыгивает с лестницы, остановился в растерянности, заливаясь румянцем, будто красна девица. Бася тоже стояла как вкопанная. И вдруг воскликнула:

– Опять конфуз!

Пан Заглоба, которого история эта очень позабавила, смотрел на них, подмигивая здоровым глазом, а потом сказал:

– Это пан Нововейский, солдат и друг нашего Михала, а это панна Чердаковская… Тьфу ты господи!.. Я хотел сказать – Езёрковская!

Нововейский быстро пришел в себя, а поскольку при всей своей молодости был весьма находчив, поклонился и, бросив взгляд на столь прекрасное видение, сказал:

– О боже! Я вижу, у Кетлинга в саду розы на снегу расцвели.

Бася, сделав реверанс, чуть слышно шепнула:

– Не про твою честь!

А после этого добавила громко вежливым голосом:

– Милости просим в дом!

Сама прошла вперед и, вбежав в столовую, где сидел за столом пан Михал с домочадцами, воскликнула, намекая на красный кунтуш пана Нововейского:

– Снегирь прилетел!

И, сказав это, она уселась на табуретку эдакой паинькой, тихохонько, смирнехонько, как и следовало воспитанной барышне.

Пан Михал представил своего молодого приятеля сестре и Кшисе Дрогоёвской, а тот, увидев еще одну барышню, тоже весьма хорошенькую, хотя и совсем в ином роде, опять смутился и, стараясь скрыть это, поднес руку к еще не существующим усам.

Подкручивая над губой мнимый ус, он обратился к Володыёвскому и начал рассказ. Великий гетман непременно желает видеть у себя пана Михала. Насколько пан Нововейский мог понять, речь шла о новом назначении. Гетман получил несколько донесений: от пана Вильчковского, от пана Сильницкого, от полковника Пиво и от других комендантов, служивших на Украине и в Подолии. Они писали, что в Крыму опять смута.

– Хан и султан Калга, что в Подгайцах с нами пакт заключил, рады бы сдержать слово, но Буджак людей своих поднимает, да белгородская орда зашевелилась; ни хан, ни Калга им не указ…

– Пан Собеский мне об этом доверительно говорил, совета спрашивал, – сказал Заглоба. – Чего там по весне ждут?

– Говорят, с первой травой вся эта саранча оживет и ее снова давить придется, – отвечал пан Нововейский.