В Италии формально сохранялся средневековый строй. Центр и север, включая Тоскану, под названием Итальянского королевства входили в состав Священной Римской империи. В остальных областях Центральной Италии властвовала церковь, и Неаполитанское королевство, в полном соответствии с системой феодальных отношений, считалось обычным вассалом папы римского, точно так же как Сардинское королевство – вассалом императора. Единственным городом-государством, официально независимым от двух обладателей верховной власти – церкви и империи, была Венеция, которая в IX веке получила полную юрисдикцию над Венецианской лагуной по соглашению между императорами Священной Римской империи и Византии.
Впрочем, если оставить формальности в стороне, то в действительности все обстояло совсем иначе, и территория под Альпийской дугой была крайне раздроблена. Помимо пяти крупных держав – Венецианской республики, Миланского герцогства, Флорентийской республики, Папской области и Неаполитанского королевства – Лодийский мир зафиксировал еще сто пятнадцать мелких политических единиц. В этом полицентричном устройстве больше всего посчастливилось Венеции, которая с 1405 года постоянно увеличивала свои владения на материке – Терраферму, или «твердую землю», названную так ради отличия от средиземноморских форпостов, обеспечивавших Светлейшей республике прибыльную торговлю с Востоком. Милан, где правил род Висконти, неоднократно был близок к тому, чтобы объединить центральные и северные области в крупное государство под своим началом, однако все подобные попытки неизменно терпели крах, и с 1450 года, когда герцогом стал Франческо Сфорца, связанный с Висконти узами брака, их больше не предпринимали. Флорентийская республика серьезно уступала в военном отношении и Венеции, и Милану, зато обладала обширной торговой и финансовой сетью, раскинутой по всему континенту, и благодаря своему богатству могла при необходимости нанимать самых прославленных военачальников. Папская область тоже раскинулась широко, но, несмотря на размах, во многих этих землях ее влияние было лишь номинальным, а кроме того, ее силы подрывало непрестанное соперничество семей Орсини и Колонна – римских феодальных родов, забывавших о своей вражде лишь тогда, когда речь заходила об ограничении власти понтифика. И наконец, Неаполитанское королевство после многих перипетий, завершившихся опустошительной гражданской войной (1435–1442), перешло от французской Анжуйской династии к младшей ветви испанской Арагонской короны, после чего в нем произошли два восстания крупной знати (1459–1464; 1485–1486), которые еще сильнее его ослабили. В эту систему по мере сил встраивались второстепенные государства, например мелкие княжества Центральной Италии, правители которых становились во главе наемных отрядов и прекрасно зарабатывали в этой роли, оказывая услуги пяти главным политическим игрокам.
Рис. 1.1. Италия в 1494 году
Устранив внутренние конфликты, Лодийский мир защитил Италию и укрепил ее перед лицом внешних угроз. Но даже несмотря на то, что итальянцы теперь воевали реже, соперничество местных «центров силы» не прекратилось, и второй половине XV века предстояло оказаться эпохой драматичных заговоров. Сценой, на которой они разворачивались, в разные годы становились Рим (1453, 1467), Неаполь (1459, 1485), Милан (1476) и Флоренция (1478); казалось, что к этой болезни невосприимчива лишь венецианская аристократия. Одним словом, там, где прежде вели открытый бой, теперь сплетались козни – о, как легко вообразить коварную Италию эпохи Возрождения! Впрочем, нам лучше отказаться от бездумного следования шаблонам, поскольку в подобном исходе скорее стоит увидеть побочный эффект успешного сдерживания вооруженных конфликтов – и, следовательно, триумф дипломатии. Поэтому неудивительно, что некоторые флорентийские авторы (Бернардо Ручеллаи, Франческо Гвиччардини, Никколо Макиавелли), вспоминавшие о долгом периоде мира уже в начале XVI века, когда этот мир стал достоянием истории, создали термин «баланс сил». В последующие годы это выражение звучало все чаще, когда речь заходила о государственном строе всей Европы, а в дальнейшем ему предстояло стать одной из основ современных международных отношений.
Однако даже разобщенность не мешала жителям полуострова мыслить об Италии – и о себе самих, к ней сопричастных – на основе четырех критериев, которыми стали: расположение (земли к югу от Альп), язык («пленительный край, где раздается sì»[4], как писал Данте), этнос (потомки римлян) и культура (истинные наследники классической традиции). Более того, если в Средние века Италию, местопребывание Святого престола, прежде всего считали средоточием религиозной власти, имперскую Германию – олицетворением власти гражданской, а Францию с ее университетами – центром учености, то с XIV века одной из главных черт, отличавших Италию от всех других европейских стран – даже несмотря на существенные различия между ее областями, – все чаще признавалось возрождение древнегреческой и древнеримской культуры, проходившее при активном содействии гуманистов.
В годы, на которые пришлось детство Макиавелли, чувство «родной земли» сочеталось у жителей Апеннинского полуострова с ощущением превосходства над всеми остальными народами, которое они выражали вполне откровенно. Как впоследствии с сожалением отмечал голландский гуманист Эразм Роттердамский в диалоге «Юлий, не допущенный на небеса», итальянцы, «проникшись литературой язычников, переняли у последних страсть присваивать имя варваров всем, кто рожден за пределами Италии. И если вы услышите эту грубость из уст итальянца, знайте, что он оскорбил вас сильнее, чем если бы вы обозвали его отцеубийцей или святотатцем» (Iulius exclusus e coelis, 1514).
Однако такое отношение не было лишь следствием местечкового высокомерия. Первейшее основание для гордости было самым древним и очевидным: в Италии, в Риме, находился Святой престол, а папа римский не только направлял всех христиан в делах духовных, но и обладал непререкаемой властью арбитра в конфликтах между европейскими государствами. Именно папа Александр VI в своей булле (Inter caetera, 1493) провел демаркационную линию, установившую пределы испанских и португальских сфер влияния в мире, в том числе на американском континенте, недавно открытом Христофором Колумбом; Тордесильясский договор, заключенный в 1494 году, подтвердил и уточнил эти границы. Церковь господствовала не только в вечном, но и в бренном мире, и зримым знаком этой власти – причем одним из многих – были налоги, обильной рекой текущие со всей Европы в Рим.
Кроме того, Италия была одной из самых богатых и урбанизированных европейских стран. В городах проживало около четверти всего ее населения, особенно в центральных и северных областях, которые как минимум с XIII века вместе с Фландрией – территорией, на которой в наши дни располагаются Бельгия и Голландия, – определяли экономику континента. На этом повсеместном процветании благотворно сказался и сорокалетний мир, пришедшийся на XV столетие, поэтому в 1494 году французские захватчики, войдя в Италию, вполне могли узреть перед собой обетованную землю – и вожделенный трофей. Карл VIII, завоевав Неаполь, в восторге писал герцогу Бурбонскому: «Вы не поверите, какими прекрасными садами я владею в этом городе. Клянусь честью, здесь не хватает только Адама и Евы, чтобы превратить их в земной рай».
Кроме того, новые пути, по которым Италия пошла еще с конца XIII века, начав свое новое знакомство с античной цивилизацией, позволили стране обрести неоспоримое культурное превосходство. Причину усматривали в том, что гуманисты возродили давно забытые стихотворные формы и литературные жанры и переняли классические образцы в искусстве. Впрочем, это было далеко не все – они также поняли, как получить немалую практическую пользу, обратив себе во благо глубочайшие познания древних греков и римлян в медицине, ботанике, анатомии, географии и астрономии, а если говорить в более широком смысле – то и во всем многообразии теоретических и прикладных наук. Именно это явление, первоначально исключительно итальянское, современники стали называть новым «золотым веком»; в наше время оно не столь высокопарно именуется эпохой Возрождения.
