– И… итак, – заикаясь, выговорила я. – Допустим, у меня действительно есть этот… дар… Почему я вижу время только последние несколько дней? И почему Грета мне об этом не рассказала, ведь она, очевидно, уже давно в курсе?
– Учёные до сих пор об этом спорят, – сказал дядя Жак. – Способности Вневременны́х проявляются у всех по-разному: одни распознают потоки с детства, другие – только в возрасте пятидесяти или шестидесяти лет. В нашей семье считается, что мы воспринимаем время подсознательно с самого рождения, но нашим чувствам нужны годы, чтобы достаточно обостриться и осознать происходящее.
Другие, однако, считают, что это связано с геном, который сначала должен достичь определённой зрелости, чтобы раскрыться в наших клетках, и что мы, так сказать, поднимаемся над временем только в определённый момент нашей жизни. – Дядя Жак отхлебнул красного вина. – Однако, на мой взгляд, эта дискуссия праздная и бессмысленная.
Ну а на мой – мои собеседники попросту сошли с ума. И вся эта история была сплошным безумием.
– Почему вы называете себя людьми «вне времени», если можете видеть время? – спросила я, потому что это казалось мне самым нелогичным.
– Те, кто в состоянии увидеть, где именно время течёт потоком и как это происходит, могут находиться и задерживаться в любой точке внутри и вне потоков. Мы в некотором роде отстраняемся от произвола течения времени и не попадаем в его ловушку, как остальные люди, которых мы называем «временны́ми», – путано ответила Бланш.
– Так вы путешествуете во времени или как? – спросила я.
Серьёзно? Путешествие во времени?
К счастью, тётя Бланш решительно покачала головой:
– Конечно, мы не можем путешествовать во времени. Однако вместе с ним – очень даже. К примеру, мне 138 лет, а Жаку в следующем месяце исполнится 217.
Так.
Передохнём.
«Бессмертие?» – раздался вопль где-то в глубине моего мозга. БЕССМЕРТИЕ?
– Но… – Я дышала так тяжело, что мои ноздри заметно раздувались. – Прошу прощения, но… Как?
По спине и между лопаток поползли мурашки. Может быть, разумнее сбежать из отеля и сесть на ближайший поезд до Берлина? С другой стороны, я так и не получила ответов на вопросы, возникшие в тот день, когда мы с папой направлялись на занятия по плаванию, и вдруг то дерево…
– Папа тоже был Вневременны́м, да? – отбросив колебания, спросила я.
Я ещё не договорила, а губы тёти Бланш уже сжались в тонкую линию.
– Нет, – твёрдо ответила она.
Нет? Я охнула.
– Значит, он не мог видеть пыль? Но тогда должно было произойти что-то из вашего мира…
Тётя Бланш покачала головой.
Я посмотрела на дядю Жака, который упрямо отводил глаза. В чём дело? К чему эти тайны? Я фыркнула.
– Тогда хотя бы скажите, где Грета! – потребовала я слишком резко, как вдруг вмешалась моя довольно молодая прапрабабушка:
– Давайте лучше успокоимся и для начала съедим по блинчику. – Повернувшись ко мне, она добавила: – Ты обо всём узнаешь, когда придёт время. Обещаю.
Накрашенными серебристым лаком ногтями Пиппа дотянулась до ниши кухонного лифта и достала блюдо с дымящейся сладкой выпечкой. Примерно половину угощения она сразу переложила на мою тарелку, на которой образовалась небольшая гора.
– Мы с мадам Розе́ это предвидели. Нельзя рассуждать о важном на голодный желудок. Надпись на свитере Офелии говорит о многом, вам не кажется? Мадам Розе́, кстати, тоже считает, что…
Тёмные глаза Пиппы вдруг стали большими и круглыми, она замерла и уставилась прямо перед собой.
– О, добрый вечер… – вздохнула она, но тётя Бланш её перебила:
– Пожалуйста, не сейчас. Ты же видишь, Офелии и так тяжело.
Тем временем дядя Жак наклонился ко мне и объяснил:
– В Первую мировую войну Пиппа работала на фабрике, где делали снаряды, и однажды несколько штук взорвались прямо перед ней и её подругами. С тех пор она немного не в себе. – Он понизил голос до шёпота: – Страдает паранойей, слышит голоса в голове – полный набор.
– Время от времени я делю это тело с духом покойной баронессы мадам Розе́, медиумом из девятнадцатого века, – с лучезарной улыбкой сообщила Пиппа. – И вот уже две недели эта добрая женщина предупреждает меня о твоём приезде, Офелия.
Я понятия не имела, что на это ответить.
– Ну, я же говорил, – пробормотал дядя Жак и покрутил указательным пальцем у виска.
Поскольку я и так была занята тем, чтобы не сойти с ума, то решила пока не обременять себя раздвоением личности других людей. Вместо этого я отрезала кусочек блинчика с апельсиновой начинкой, наколола его на вилку и отправила в рот. И сладость, как ни странно, оказалась самой настоящей и отняла последнюю надежду на то, что всё это мне снится.
– Мы с баронессой считаем, что тебе следует быть осторожнее. Остерегайся течений и ужасных когтей, которые тянутся к тебе…
– Пиппа! – одновременно воскликнули тётя Бланш и дядя Жак.
Я в замешательстве жевала блинчики, запивала их яблочной минералкой и понемногу разглядывала пыль, которая, казалось, ползла ко мне со всех сторон, выбиваясь из цветочных горшков и собираясь в маленькие лужицы на полу.
Остальные тоже занялись едой. Дядя Жак спросил, появились ли в овощной лавке корни петрушки, а Пиппа показала тёте Бланш несколько фотографий на своём смартфоне.
Что ж, а с родственниками ужинать даже приятно. Дома мы почти никогда не сидели вместе за одним столом, я обычно брала миску хлопьев или разогревала что-нибудь в микроволновке, чтобы поесть у себя в комнате. К сожалению, у нас всё подчинялось расписанию моего младшего брата, а его возвращение из детского сада не совпадало ни с моим возвращением из школы, ни с окончанием работы Марка – а для мамы важнее всего был Ларс.
– А что думает мама насчёт того, что вы привезли нас с Гретой сюда? – спросила я, наконец собравшись с мыслями. Мой голос лишь слегка дрожал, и я решила, что могу этим гордиться.
– Наташа, конечно, знает правду. – По птичьему лицу тёти Бланш скользнула тень. – Твой отец рассказал ей о своей семье, о предках и о том, что, хотя у него и нет дара, его дети, возможно, однажды начнут видеть пыль. Твоя мать знала, что делать и когда нам позвонить.
– Понятно. – Я смахнула со лба длинную, как у пони, чёлку. – И долго мне придётся здесь жить?
Ведь Грета уехала больше года тому назад…
– Мы научим тебя управлять даром, на это может уйти несколько недель или месяцев, – сказал дядя Жак.
А Пиппа хрипло добавила:
– Баронесса, однако, считает, что это продлится всего несколько дней. Да, да, пройдёт совсем немного времени, и ты покинешь этот дом. Когти уже царапают…
Я негромко вскрикнула, потому что в этот момент что-то действительно царапнуло меня за ногу. Что-то маленькое с острыми как иглы зубами ущипнуло меня за лодыжку и теперь торопливо карабкалось вверх по штанине. Белое тело, маленькие красные глаза, хвост без шерсти.
Я вскочила, с грохотом уронив стул.
Но крыса-альбинос не растерялась. Она вцепилась когтями в мой свитер, пробираясь дальше, к плечу. Её усики щекотали мне шею.
Я замерла, не смея даже вздохнуть.
– Только не это! – в общем молчании ахнула тётя Бланш. – Кыш! – Она взмахнула руками. – Леандру нужно получше следить за этим зверем.
– Или, наконец, утопить его, – предложила прапрабабушка.
Она протянула руку к крысе, но та, вероятно, почувствовала, что Пиппа настроена к ней не слишком дружелюбно, и с удовольствием вонзила острые зубки в её руку.
– Ай!
И вот уже усы гладят мне шею, крысиный нос принюхивается, а сердце у меня стучит так, будто собирается выскочить из груди.
Я замерла, так и не решаясь вздохнуть.
– Сделайте что-нибудь! – Тётя Бланш повернулась к дяде Жаку. – В конце концов, у тебя даже дикие кошки прыгали через обручи.
– С тех пор как я последний раз выступал в цирке, прошло больше девяноста лет, – ответил дядя Жак.
– Ну и что? – воскликнула тётя Бланш, и мысленно я с ней согласилась. День сегодня выдался не слишком приятный, и меньше всего мне хотелось, чтобы закончился он вгрызшейся мне в горло крысой. Это был бы венец безумия.
