– Понятно. Проходите.

В калитке запищало, и щёлкнул замок.

Ромашов шёл через двор с цветами наперевес, а из-за окон его провожали взгляды. Взгляды постарше и помладше. Заинтересованные и лукавые. Грустные и нарочито нахальные. Эти взгляды так хорошо научились скрывать одинаковую, одну на всех общую боль.

В вестибюле Ромашова встретила охранница. Ромашов не был уверен в этом феминитиве, но ведь не скажешь «охранник» про невысокую полненькую девушку со смешливыми ямочками на щеках. Она, однако, изо всех сил старалась казаться суровой и неприступной.

– Документы, – сурово протянула она неприступную руку.

– Да, пожалуйста, – закопошился Ромашов.

Сотрудница охраны. Да, пожалуй, стоит так про неё сказать, подумал Ромашов, наблюдая, как она записывает его данные в толстый журнал. Так будет и грамотно, и в меру сурово и неприступно.

Сотрудница охраны подняла на него глаза. И Ромашов вдруг увидел в них не скучающее служебное равнодушие, а отражение. Отражение той боли, которая ежедневно бегает, прыгает, прохаживается мимо по вестибюлю туда-сюда в бесплодном ожидании резких внеурочных звонков. Боли постарше и боли помладше. Боли любопытной и нарочито нахальной.

Душа Ромашова дрогнула и, не спросясь самого Ромашова, протянула сотруднице охраны букет из солнечных тюльпанов. Ромашов на минуту задумался, что же он подарит официальному лицу, ну да ладно, сообразим что-нибудь.

– Что это? – изо всех сил хмурясь, сдвинула брови обладательница предательски весёлых ямочек.

– С наступающим, – ответил Ромашов всем сердцем.

И ямочки откликнулись, смутились по-девичьи.

– Спасибо, – она бережно приняла букет. – Проходите, пожалуйста. Вам на второй этаж, в двенадцатый кабинет.

Ромашов двинулся к лестнице.

– Подождите! – окликнула его сотрудница охраны. – А вы… Вы за кем?

– Надеюсь, за Наташкой, – ответил Ромашов. – Которая всегда держала нашего Ромку за руку.

– А! Самсонова! – обрадовались ямочки. – Ну, дай Бог…

И сотрудница охраны зарылась лицом в букет. Солнечный отблеск лепестков жёлтых тюльпанов мягко пощекотал ей нос.

Ромашова очень раздражала зам по воспитательной работе. Раздражала советским клумбообразным начесом хилых волосёнок и зелёными тенями, размашисто намалёванными под самые брови. Брови тонко дребезжали где-то посередине лба ("…ну хотя бы рейсфедером!") и, кажется, хотели сорваться, вспорхнуть и улететь, как птички-галочки.

Ромашов тоже раздражал зама по воспитательной работе. Пришёл тут. Сидит. На лбу написано: «интеллигенция». И цветок не дарит.

– А вы-то сам кто? – по-чиновничьи презрительно и свысока спросила зам по воспитательной работе.

– Я писатель, – ответил Ромашов по возможности вежливо. Он понимал, что сейчас от его вежливости зависит судьба маленькой молчаливой Наташки, и поэтому раздражение надо было спрятать поглубже. – В документах это отображено.

– "Отображено", – передразнила она. – Я вижу, что у вас там "отображено", писатель. Зарабатываете, спрашиваю, чем?

– Как ни странно, гонорарами, – с достоинством ответил Ромашов. – А так же редактурой и копирайтингом. Я, знаете ли, мастер слова. И люблю с ним работать. Разнообразно.

Официальное лицо что-то промычало неразборчиво и опять скосило глаза на герберу, которую Ромашов держал, крепко зажав стебель в кулаке.

Ромашов понимал, что сидеть напротив официального лица женского пола накануне международного дня лиц женского пола с герберой в кулаке и не дарить эту герберу означенному лицу абсолютно не комильфо, но ничего с собой поделать он не мог. Гербера была для Наташки.

– А жена ваша, значит, уборщица, – побольнее уколола зам по воспитательной работе.

– Директор клининговой фирмы, – заряд достоинства Ромашова упал до критического минимума.

– И она так занята клинингом, что даже не смогла прийти на знакомство с ребёнком, – зато заряд презрения зам по воспитательной работе вырос по экспоненте.

– Она на симпозиуме.

– Уборщиц?

– Директоров клининговых фирм.

– Обсуждают сто способов наматывания тряпки на швабру?

– Новинки химической промышленности.

Кулак Ромашова с герберой вспотел.

– Н-ну-с, – зам по воспитательной работе ещё раз переложила все бумажки с места на место, взглянула недовольно на потенциального родителя, скривилась, но дальше оттягивать момент у неё причин не было. А жаль. – Хорошо… Пойдёмте знакомиться.

Она бодро цокала каблуками по странному зелёно-фиолетовому коридору. Стены были зелёными, а пол почему-то фиолетовый, кое-где уже сильно потёртый до белёсого. И ведь пришёл в чью-то голову этот, прости, Господи, дизайн, подумал Ромашов, поторапливаясь. Как будто им, чахнущим здесь на протяжении всего начала жизни – начала жизни, которое должно было запомниться, как у всех детей, только ощущением безграничного полёта и счастья – как будто им должно стать веселее от вырви-глаз оттенков стен и пола.

Официальное лицо открыла одну из многочисленных дверей и зашла в комнату, даже не потрудившись пригласить за собой Ромашова. А он вдруг неожиданно оробел. А вдруг она не увидит в нём…

– Вы мой папа?..

– Надо же, – фыркнула зам по воспитательной работе. – Заговорила, молчунья наша.

– Наташка.., – Ромашов как будто прирос к полу.

А она сидела на стуле, едва дыша и примерно сложив руки на острых коленках в растянутых х/б колготках. И только невероятные голубые глаза в пол-лица медленно-медленно заполнялись влагой.

– Ну что же ты, Самсонова, – дёрнула её голосом зам по воспитательной работе. – Подойди к дяде.

Наташка сползла со стула и робко приблизилась.

– Вы правда мой папа? – прошелестела она едва слышно, разглядывая носки его ботинок.

Он присел на корточки и оказался одного роста с ней.

– Наташка.., – сказал он. – А ты… Ты согласна быть моей дочкой?

И протянул ей герберу.

Она несмело взглянула на официальное лицо.

– Можно, – разрешило лицо и качнуло начёсом.

Наташка взяла цветок и сжала стебелёк, кажется, ещё сильнее, чем взрослый мужественный Ромашов.

– Как…, – охрип Ромашов, – как у тебя дела, родная?

– У меня дела хорошо, – заученно отрапортовала Наташка. – На завтрак был омлет и компот, мы очень благодарны нашим поварам за то, что они нас очень вкусно кормят. Потом была музыка, мы репетировали концерт. Мы очень благодарны нашим учителям за то, что они…

Ромашов проглотил колючий комок.

– Мы поняли, поняли, – опять дёрнула голосом зам по воспитательной работе. – Ну всё, достаточно для первого раза. Приходите на следующей неделе с супругой. Будем оформлять.

Наташка сразу потухла и покорно бочком опять присела на свой стул.

Да что же это такое, подумал Ромашов. Он подошёл и неловко обнял её, сидящую. Она не шелохнулась. Она бесцветно смотрела мимо Ромашова прямо перед собой.

– Наташка, я приду скоро, приду обязательно, – сказал он. Наташка так же бесцветно кивнула. – Даже не думай грустить. Жди и собирайся. Через неделю поедем домой, к Ромке. И к маме.

«Идиот, – тут же мысленно обругал он себя, – зачем сказал «жди», она и так…»

– Через неделю, не через неделю, а как оформим, так и поедете, – официальное лицо взяла Ромашова под локоток и потащила к двери. – Справку о доходах вашей жены не забудьте. Всего доброго. По коридору направо и по лестнице вниз. Не заблудитесь? Не заблудитесь.

Она вытолкнула его в коридор и закрыла за ним дверь.

Ромашов растерянно помялся за дверью. Ворваться обратно, схватить её в охапку и быстро вынести, вытащить, выкрасть отсюда, а документы Бог с ними, потом, потом… Или лучше перетерпеть, а то ведь ей же будет хуже, всё равно отнимут обратно, да замучают ещё больше проволочками… Перетерпеть. Подождать. Ещё немножко подождать.

Ромашов вздохнул и побрел на выход. Надо через неделю принести официальному лицу букет, подумал он. Какая ни есть, а всё-таки женщина. Неудобно получилось…