Ромка ёлки не любил. Он точно знал, что Дед-Морозом опять будет охранник Сергей Иванович, а Снегурочкой – Шурочка. Шурочка очень старалась быть хорошей, весёлой и доброй Снегурочкой, но у неё был такой противный визгливый голос, что каждый раз от её просьбы позвать «Де-едушку Моро-оза!!!» у Ромки начинала раскалываться голова. Хороводы Ромка не любил, на конкурсах терялся и молчал. А если нужно было ещё и куда-то бежать, вроде эстафеты – это было для Ромки совсем кошмарно. Под взглядами разноцветной мишурной толпы ноги его становились ватными и непослушными и бегать не хотели категорически.

На третий детдомовский Новый год Ромка научился хилять от ёлки. Он дожидался, пока перед входом в зал их пересчитают, а потом молча отцеплялся от своей пары Наташки и пятился до самой каморки. Пара Наташка никогда его не сдавала. Хорошая она девчонка, молчаливая.

Замок в каморке был постоянно сломан. То ли его по халатности никогда не чинили, то ли по чьей-то необходимости всё время ломали. На первый взгляд дверь вроде бы была закрыта. Но, Ромка знал, если ручку сначала потянуть вверх, а потом резко дернуть вниз – и вуаля, как говорила Шурочка. Можно было спокойно просидеть всю ёлку среди вёдер и швабр с тряпками, а потом так же незаметно влиться в группу, бочком-бочком к Наташке.

Пол-ёлки прошло, как примерно прикинул Ромка. Ещё пол-ёлки. Это хорошо. Ромка любил сидеть в каморке. Там можно было безбоязненно шалить. Ромка точно знал, что то, чем он занимался – это шалость, и при всех этого делать ни в коем случае нельзя. Потому что никто больше так не делал, ни дети, ни взрослые. Ромка давно научился это контролировать и позволял себе шалить только в каморке или на прогулке, когда ему удавалось остаться в одиночестве в самом дальнем углу двора.

В каморке, пока все сидели на ёлке, шалить можно было сколько угодно. Поэтому сначала Ромка взглядом сложил все тряпки в аккуратную стопочку. Потом повёл рукой – и швабры выстроились, как солдаты на параде. Ромка представил себя генералом в красивой фуражке, отдал солдатам честь и немножко помаршировал перед ними. Потом он представил, что швабры – это самолёты, и они летят бомбить логово врагов, а он главный наводчик всех бомбардировщиков и летит на самом первом самолёте. Полетать швабрам, правда, в каморке было затруднительно из-за тесноты, не то что палкам на улице. На улице в дальнем углу двора Ромка с лёгкостью заставлял летать целые эскадрильи палок, а один раз даже одним мановением руки поднял в воздух большущий камень. Правда, сам этого испугался и тут же уронил его со всего маху на землю, хорошо хоть, что не себе на ногу, да и вообще хорошо, что никто не видел. Иначе ему здорово попало бы за шалости. За шалости им всегда здорово попадало. Скорее всего, ему не разрешили бы посмотреть следующий длинный мультфильм в кинозале, а длинные мультфильмы Ромка очень любил, особенно музыку оттуда и песни.

Ромка как раз летел над тропическими островами, возвращаясь после удачной боевой операции против врагов, как дверь в каморку вдруг со стуком распахнулась, и внутрь ромкиного убежища ввалилась Лиса. Лиса была в короткой юбке, в шапочке с ушами (а на кончиках ушей были мохнатые кисточки, а сама шапочка завязывалась под подбородком на веревочку) и в кедах. Свой пушистый хвост Лиса держала в руках.

– Блины-оладушки, – сказала Лиса, и от неё пахнуло табаком, как от Сергей Ивановича. – Сколько раз просила пришить нормально. Чё делать-то теперь.

Лиса подняла голову и увидела Ромку. Ромка молча смотрел на Лису округлившимися от страха глазами и думал только одно – расскажет, и накажут.

– Привет, – сказала Лиса. – Ты чего тут? Не нравится ёлка?

Ромка покачал головой.

– Правильно, – сказала Лиса, – меня тоже всё достало уже. Ещё и хвост отвалился, видишь? У тебя тут нитки с иголкой нет, случайно?

Ромка опять покачал головой.

– Блины-оладушки, – расстроилась Лиса и присела на перевернутое ведро. – Ну и как я теперь Дедушке Морозу объясню, а? Почему я бесхвостая? Чем я следы на снегу за собой заметать буду?

Ромка подумал, что вряд ли актрисе в костюме лисы нужно заметать за собой следы на снегу, да и снега в этом году было так мало, что и не наследишь особенно и следы за собой по-человечески не заметёшь.

– Не боись, я тебя не выдам, – сказала Лиса. – Сама всегда от Деда Мороза пряталась. Напрягает он как-то. Стихи расскажи, хорошо себя веди… Да и вообще не буддист он, Дед Мороз, да?

Ромка не знал, что такое «буддист», наверное, тот, кто на все вопросы отвечает «буду», решил он. Лиса ему понравилась. Она не сюсюкала и не старалась казаться доброй. Он подошёл к Лисе и потянул хвост из её рук.

– Посмотреть хочешь? – спросила она. – Ну, на, посмотри. Только осторожнее. Мне ещё за него отчитываться.

Ромка обошёл Лису, приблизил хвост к её юбке, где-то в районе талии и закрыл глаза. Представил, как все порванные нитки становятся опять целыми, крепкими, и как хвост сам собой пришивается обратно на место. Открыл глаза. Осторожно подёргал. Хвост держался хорошо.

– Ничёсе, – Лиса протянула руку и тоже подёргала хвост. – Ты как это?!

Она вскочила с ведра.

– У тебя что тут, пластилин? Клей? Или всё-таки нитки?

Лиса была хорошая. И Ромка решил показать ей свою шалость. Он улыбнулся и сделал так, что банка с синькой перелетела с одной полки на другую. И не разбилась.

Лиса попятилась и задела ногой ведро. Ведро задребезжало. Сейчас позовёт! Расскажет! – испугался Ромка и тоже попятился, прочь от Лисы в угол.

– Блины-оладушки…, – прошептала Лиса. – Ни хрена себе дети-индиго… Да не бойся ты, – она протянула к нему руку, – не бойся. Я никому не скажу. Ёлки, на сцену пора. К ёлке. Ты это… Ты никому об этом вот, – Лиса показала на банку с синькой, – не рассказывай никогда, понял? Ни-ког-да. На опыты сдадут. На костре сожгут. Осиновый кол в сердце загонят, понял? Ни-ког-да и ни-ко-му!

Лиса вдруг обняла его крепко-крепко, прижала к себе, погладила несколько раз по голове и выскочила из каморки.

Ромка сполз на пол в своем углу среди швабр и тихонечко заплакал. Он не хотел на опыты. И на костёр. И кол в сердце – ну за что? Это же просто шалость, он никому ничего плохого не делает же.

Ромка почти не спал ночью и в цирк поехал вялый.

– Ты что, Потапов, заболел? – строго спросила зам по воспитательной работе и потрогала его лоб. – Я что-то на ёлке тебя вчера не видела, м? На улицу бегал раздетый? Только попробуй мне заболеть!

Ромка помотал головой и крепче ухватился за Наташку. Она поморщилась, но руку не отняла. С Наташкой было как-то безопаснее.

Клоуна Ромке было жалко. Он так старался быть смешным, что выходило грустно. Воздушные гимнасты Ромке понравились. Они были такие сильные, смелые и ловкие. И еще сосредоточенные и ответственные друг за друга. Они улыбались, но душа у них при этом не улыбалась, а оставалась строгой. Они работали. Тигры тоже работали, но души при этом у них были не сосредоточенные, а растерянные, а у некоторых злые. Эквилибристка на проволоке была очень красивая. Почти как Шурочка. Невысокая и стройная. У неё в руках был веер, которым она балансировала. Она бегала по проволоке взад и вперёд, подпрыгивала и даже садилась на шпагат. Ромке так понравилась эквилибристка, что он решил немножко ей помочь. Капельку. Он просто взглядом поддержал её веер, и попросил проволоку не раскачиваться так сильно.

И вдруг кто-то ответил. Кто-то тоже попросил проволоку не раскачиваться. И тоже поддержал веер. А потом… Потом Ромка почувствовал, как будто его кто-то нежно-нежно обнял и шепнул в ухо: «Сынок…»

«Мама!» – громко крикнула душа Ромки. Она крикнула так громко, что её услышали даже чайки в далёком-далёком море. И тигры за кулисами цирка тоже услышали, как душа Ромки крикнула «Мама!» и притихли, и заурчали, как обычные большие коты.

Вон она! Ромка увидел! Она сидела в противоположном секторе на пятом ряду, на ней было лиловое платье, и она, не отрываясь, смотрела на Ромку. И улыбалась мягкой улыбкой. И успокаивала его. Всё хорошо, Ромка. Теперь всё будет хорошо. Я нашла тебя, Ромка.