Моя кожа гудела от того, чем мы занимались прошлой ночью. Сэйнт заявил на меня права с карающей свирепостью дьявола. И я бы не хотела, что бы было иначе.

Мои глаза распахнулись, и я увидела время, которое смотрело на меня с часов на его тумбочке, мое замешательство уступило место небольшому комочку паники. Вот черт.

Было три минуты одиннадцатого, и Сэйнт был готов потерять голову. Что, черт возьми, случилось с будильником?

Он зашевелился, его рот коснулся моей шеи, и я машинально выгнулась ему навстречу, наслаждаясь тем, как его прикосновение пронзает мою плоть электрическим током. Его член был твердым и вдавливался в мою задницу, когда я уперлась в него бедрами, и он издал вздох, настолько не похожий для Сэйнта, что я усмехнулась. В его голосе звучало удовлетворение. И когда в последний раз чудовище с черным сердцем, обитающее в этой церкви, было довольным?

Я быстро протянула руку, повернув будильник, чтобы он не был обращен к нам, прежде чем повернуться и посмотреть на него. Он изогнул бровь, глядя на меня.

— Я прекрасно слежу за временем, Татум. Как ты думаешь, кто выключил будильник? Гребаный пикси?

Мои губы приоткрылись от шока. Похоже, настоящий шок.

— Что? — Я заартачилась. — И почему ты не лезешь на стены прямо сейчас?

Он схватил меня за талию, притягивая вплотную к своему телу и целуя, его язык проникал в мой рот контролируемыми движениями, которые, казалось, нажимали на каждую кнопку моего желания. Он прервал поцелуй еще до того, как я была близка к завершению, оставив мои губы покалывающими и жаждущими большего.

— Есть только одно время, которое имеет значение прямо сейчас. И это время я провожу с тобой, — сказал он, пожирая меня глазами, пока они спускались к моему рту, моей шее, моей груди. — Кроме того, тебе все еще нужен отдых. Я не прочь нарушить свой распорядок дня только ради этой цели.

— Сейчас я в полном порядке, и ты это знаешь. Ты никогда не нарушаешь свой распорядок дня, — сказала я. — Это сводит тебя с ума.

— Ну, тогда, я полагаю, я безнадежно сумасшедший, — сказал он, звуча совершенно здраво и чертовски сексуально. Он опрокинул меня на спину, двигаясь сверху плавным движением, надавливая своим весом вниз, когда кончик его твердого члена скользнул по моему скользкому входу.

Дыхание застряло у меня в горле, когда я вцепилась в его мощные плечи, приподнимая бедра, призывая его взять меня. Но он этого не сделал, а мрачно улыбнулся, наблюдая за выражением моего лица, держа меня в напряжении, наслаждаясь тем, что я оказалась в таком положении. Я все еще не могла до конца поверить, что из-за этого чертового времени он не развязал третью мировую войну. Но я, конечно, не жаловалась.

— Разве ты не жаждешь контролировать свой день? — Спросила я хрипло, когда он проложил дорожку поцелуев вдоль моей челюсти, каждый из них был продуманным и целенаправленным.

— Ты в моей власти, насколько большего контроля может желать любой мужчина в этом мире или в любом другом?

В животе у меня затрепетало, и я повернула голову, чтобы найти его рот, но он не позволил мне этого, пальцами откинув мою голову в другую сторону, чтобы продолжить целовать так, как и где он хотел.

— На самом деле ты настоящий романтик, ты же это понимаешь? — Я дразнила его, затаив дыхание, мое естество настолько взмокло, что я хватала его за бедра в попытке направить его в себя. Но он, вероятно, заставил бы меня рухнуть, как Берлинская стена, прежде чем дал бы мне то, что я хотела.

— Романтика — это концепция. Я просто говорю правду так, как я ее воспринимаю, — рассуждал он.

— Вот что делает это романтичным, — продолжала я дразнить его, проводя руками по твердым линиям его мускулистой спины. Он склонился надо мной, из него вырвалось рычание, напомнившее мне о животном в нем, которое заявило на меня права прошлой ночью. Он, наконец, потерял контроль. Полный и бесповоротный контроль. И это было ради меня. Может быть, ему действительно не нужна была его рутина сегодня.

— Так ты теперь собираешься жить на широкую ногу? Вставать в семь минут первого в любое удобное для тебя время, пропускать спортзал и съесть тарелку «Cap’n Crunch» на завтрак? — Я пошутила, но он поморщился, выражение его лица стало напряженным.

Он попытался отстраниться, но я схватила его за руки, отказываясь отпускать, когда чувство вины захлестнуло меня.

Его взгляд переместился куда-то поверх моей головы, когда он вздохнул.

— Я знаю, что со мной трудно, я знаю, что я не такой, как другие люди…

— Я не хотела тебя расстраивать. На самом деле, я хочу понять. Объясни мне это, — серьезно попросила я. — Расскажи мне, на что это похоже.

Сэйнт глубоко вздохнул, глядя на меня и убирая прядь золотистых волос мне за ухо.

— Во мне есть глубокая, жгучая потребность, чтобы все было абсолютно неизменным. Иногда я могу найти единственный момент, который длится несколько секунд, когда я задерживаю дыхание, и все мое существование кажется стоящим. Все спокойно, чисто, идеально. Каждая ошибка в моем прошлом стирается, каждая точка, потускнение и пятно исчезают, пока все, что я вижу, — это чистое, белое море спокойствия. Но я не могу за это держаться. Она выскальзывает у меня из пальцев, как песчинки, кусочек за кусочком, пока мне не остается только пытаться поднять каждую из них с земли. Это… хаос.

— Это звучит как кошмарный сон, — печально выдохнула я, и он кивнул, его большой палец плавно скользнул по выпуклости моего горла.

— С каждой падающей песчинкой я снова сталкиваюсь с каждой неудачей в себе, пока не вспоминаю, каким отвратительно посредственным я являюсь на самом деле. И все же каждый раз я обманываю себя, думая, что смогу снова найти это место совершенства. Что в следующий раз, когда я достигну его, я сохраню его. В следующий раз оно останется здесь навсегда. Я придерживаюсь жестоких стандартов, которые проникают сквозь плоть и кости и требуют, чтобы я стоял на вершине горы как бог. Каждое принятое мной решение анализируется, критикуется, деконструируется, а затем реконструируется заново. И что еще хуже, я желал видеть в тебе эти стандарты, Татум. Я требовал, чтобы ты была совершенной, но мне потребовалось потерять тебя, чтобы понять, насколько мерзким демоном на самом деле является совершенство. И это всегда был мой демон, которого я терпел, никогда не твой. Ты прекрасна, поразительно человечна. И я тоже больше не боюсь быть человеком. Потому что, если я должен придерживаться каких-либо стандартов, моя Сирена, мое сердце, мое гребаное все, то на земле нет более высокого стандарта, чем ты.

— Сэйнт, — выдохнула я, наклоняясь вверх и чувствуя его дыхание на своих губах.

— Я столько лет думал, что счастье — это слово, принадлежащее дуракам и простакам, тем, у кого нет амбиций величия, кто не достигнет ничего, кроме бессмысленных мечтаний, проживая маленькую, не имеющую значения жизнь. Но теперь я вижу, что моя жизнь была маленькой. И что любовь — это не детская мечта, а единственная мечта, которая у меня когда-либо была, которая служит большей цели, чем я сам. Я влюбился в тебя, как те песчинки, которые когда-то так крепко связывали меня, ускользая одна за другой, медленно, с течением времени, а я даже не замечал этого. И почему-то теперь, когда пала последняя, нет хаоса, только покой, полный, гребаный, покой. Так что я позволю им пасть, Татум Риверс. Я позволю им пасть ради тебя.

Я поймала его губы, мое сердце расширилось, наполнившись красотой его слов и той жертвой, которую, я знала, ему пришлось принести, чтобы произнести их. Он держал меня за бедра, наклоняя мое тело так, чтобы он мог заявить на него свои права, и мои пальцы сомкнулись на его плечах, когда я предвкушала полноту его присутствия внутри меня. Он наклонился, чтобы подхватить мое колено под мышку, подтягивая его вверх медленным и обдуманным движением, от которого мое сердце забилось неровно.

— Если вы собираетесь снова трахнуть друг друга, не могли бы вы предупредить меня, потому что я найду какой-нибудь другой диван для сна, — крикнул Монро снизу с ноткой раздражения в голосе.