Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Они словно детские души, оторвавшиеся от большой души, – однажды сказала savta, моя бабушка.

– Не сейчас, но скоро! – сообщаю я семенам, воображая, что одна из детских душ выбрала меня.

Когда накануне новолуния ко мне прилетел первый ангел, я пыталась рассказать об этом матери. Она ничего не ответила, просто сунула в руки порванную тунику для починки. Передала иголку с ниткой с таким видом, будто я выдумала этого посланника, который провел сияющей во тьме рукой по щеке, оставив мурашки на коже, и молча сообщил, что мой брак благословенен.

– Можно мне подняться на вершину горы? – спросила я, рассердившись на ее сомнения, на ветер, завывавший снаружи, и на то, что она оставит просьбу без внимания.

– А кто будет месить тесто? Козы? – ответила она.

Но я ясно слышала и другие слова, невысказанные: «Девчонка, знай свое место».

Отбросив тунику, я мысленно ответила: «Я смоковница, которая растет в горах».

Читать мысли, как я, она не умела, но неповиновение, видимо, почувствовала, и этого было достаточно. Отправляясь в кладовку за пшеницей, она повернулась ко мне, и на какое-то мгновение мне показалось, что она позовет меня в объятия.

– После обручения abba не станет потакать твоим глупым прихотям.

Мать приложила обе ладони к пояснице, облегчая боль, от которой страдала, как мне сказали, с самого моего рождения. Жест походил на жалобу. Мое появление на свет для нее скорее обуза, чем подарок. Головная боль, а не восторг.

На закате ветер меняет направление. Я оглядываюсь на тусклый свет глиняных ламп в доме. Вскоре меня позовут, чтобы дать согласие и принять обещание грядущей свадьбы. Через шесть месяцев напишут k’tubta – контракт, в котором Захария обещает мне еду и кров, а также брачные отношения мужа и жены для рождения детей.

Я читаю мысли матери, обращенные ко мне, и понимаю, что надо вернуться. Она позовет меня, когда мужчины договорятся, но ждать осталось недолго. Я иду, и ветер дует мне в спину.

У восточной стены дома я взбираюсь по лестнице, которую оставила, чтобы незаметно вернуться наверх. Там служанка Бейла перетряхивает спальные матрацы. Когда я влезаю через узкое окно, она испуганно вскрикивает. Скоро я в такое окошко не пролезу. Я молча прикладываю палец к губам, и она понимающе кивает. Подзывает меня к табурету и отряхивает с туники семена одуванчика и грязь с ног.

Мы с Бейлой одногодки и втайне от моей матери – все равно запретит – дружим.

– Мать меня не звала? – спрашиваю я.

– Ушла за хворостом, – отвечает Бейла, заплетая мои растрепанные бурей волосы в аккуратную косу.

Мне стыдно: сбор хвороста входит в мои обязанности, надо было пойти с матерью.

Я крадусь вниз, через двор, и вижу, как отец что-то обсуждает с мужчиной, который станет мне свекром. Они сидят, склонившись друг к другу, подперев подбородки руками, и согласно кивают. Еще несколько шагов, и я останавливаюсь. За спиной своего отца стоит Захария; разговор, похоже, ему наскучил, или он о чем-то замечтался. Выражение его лица не меняется, и мне интересно, заметил ли он меня. Я двигаюсь дальше, и он следит за мной.

– Ты влюблена? – однажды спросила я кузину Аду, когда сидела с ней в день ее помолвки.

– Глупышка!

Она взъерошила мне волосы, а я шлепнула ее по руке.

– Ты ведь знаешь, любви там нет и в помине.

Мне хотелось ей рассказать, что я влюблена с тех пор, как мне исполнилось восемь. Что я следила за любимым, когда они с отцом работали на винограднике. Захария уже был мускулистым мужчиной с бородкой, рыхлил мотыгой почву между виноградными лозами, выкапывал случайно проросшие семена горчицы и руты. Я пряталась. Наблюдала из-за раскидистого куста каперса, который растет в трещинах между камнями террасы. Осторожно, чтобы не зацепиться за крошечные колючие шипы, парные у основания каждого листа. Иногда оставляла для них воду с цератонией и мятой, ставила рядом с инструментами пряное вино, пока они собирали фрукты или расчищали участки от щебня и камней для новых посадок. Прежде чем пить, он вытирал лоб ладонью и осматривал террасы в поисках оставившего дары.

Однажды я вышла из укрытия. Он помахал мне. Но когда бросилась бежать, мафория, накидка, зацепилась за шипы и упала с головы. Стыдоба. После этого я не возвращалась на виноградники целых три месяца.

– Я выйду за тебя замуж, – шептала я.

Но так, чтобы он не услышал.

– Сама свадьба не так важна. Главное то, что будет дальше, – сообщила Ада, пока я угрюмо молчала. – Помнишь Идру?

Из печали меня выводит тревожное напоминание о тете Ривки, Идре. Она не родила, и муж ее прогнал.

– Жена должна родить мужу детей. Молись, чтобы стать матерью, от тебя этого ждут, иначе получится как у Идры.

Захария склоняется к отцу и, не сводя с меня глаз, что-то шепчет ему на ухо, потом исчезает из виду.

Я пробегаю через двор и прижимаюсь к затененной стене около кладовки. Ветер стихает, и последние ночные насекомые заводят привычный стрекот. Слышен только этот звук да тихий шепот мужчин.

– Мир тебе, Элишева.

Он у меня за спиной.

Встречаться тайком нехорошо, и его дерзость меня волнует и тревожит.

– Мир тебе, – отвечаю я на приветствие.

– Я всегда думал только о тебе.

Буря проходит мимо, напоминая о себе отдаленным раскатом грома.

Он хочет, чтобы я подала знак, что понимаю. Что я для него всегда была первой и единственной. А мне хочется сказать, что это я его выбрала. И сказала бы, да задумалась о податливом, гибком дереве и промолчала.

Где-то неподалеку кричит волчица. От ее зова по коже пробегает холодок. Зверь исчезает в небольшой пещере в горах, но я успеваю заметить распухшие соски у нее на животе. Тонким свистом и визгом она зовет детенышей. Я тоже жду ответа. Но его нет.

Захария протягивает руку, и я отстраняюсь.

– У тебя что-то на щеке, – говорит он, указывая пальцем.

Я щупаю лицо. Палец так близко. Кожу покалывает, я трепещу, встречая его тепло, как было с ангелом. Но он не прикасается ко мне. Я провожу рукой по щеке, и Захария наклоняется, чтобы подобрать невидимку. На его пальце одинокое семечко одуванчика.

Захария зажимает семечко большим и указательным пальцами и подает мне. Я в панике оглядываюсь: вдруг мужчины нас заметят. Или в самый неподходящий момент появится мать. Его рука зависает в воздухе, между нами.

Я смущенно беру семечко, подумывая разжать пальцы и сдуть его.

Но от маленького семечка исходит тепло. И снова кричит волчица – на нарастающей, печальной ноте, в ответ раздаются короткие взвизги.

– Сомневаюсь я, что Ирод любит принцессу, – замечаю я, выдерживая взгляд Захарии, хотя мать всегда говорит, что женщине следует потупить глаза.

Но мне хотелось показать, что я слежу за событиями. И что у меня на этот счет свое мнение.

Он склоняет голову набок.

– Мне трудно поверить, что ты в чем-то сомневаешься, Элишева из рода Ааронова.

Со стороны мужчин слышится взрыв смеха. С формальностями покончено. И я с болью чувствую, как Захария переключает внимание на другое.

– Sh’lama, ḥavivta.

Он уходит.

avivta.

Грудь набухает, мысли скачут в головокружительном восторге. Он назвал меня «любимой». Никогда я так не задыхалась, даже прибежав с высочайшей вершины Хеврона, чтобы оказаться дома раньше матери. И теперь, не сдвинувшись с места, будто пронеслась бегом до гробницы Авраама и Сары. Возбужденная его словами, я бы и еще раз пробежала это расстояние.

Я кручу семечко одуванчика кончиками пальцев. Оно как детская душа, вырвавшаяся от одной великой души. Одни приживаются в этом мире, другие не задерживаются. Как мои сестры-близнецы Бабата и Берурия, которые прожили всего шесть дней.

От неизбежного я краснею. Через двенадцать месяцев меня поведут к дому Захарии в факельном шествии. Мы поженимся и под шкурами совершим другое таинство – в созревшем женском чреве зачнем ребенка.

7
{"b":"916117","o":1}