Вернувшись из деревни к концу мая, мы сели на душной прокуренной нами же кухне, и муж сказал:

– Слушай, а если дом всё-таки перенесут, давай поедем туда ЖИТЬ?

– Давай, – ответила я, не думая о последствиях, – там озеро…

В Ленкоме меня не поняли. То есть поняли, но решили, что эта одна из моих дурацких шуток. Правда, когда я начала брать продуктовые заказы и забивать гречкой и консервами шкаф, коллеги задумались. Когда я купила 4 венских стула по случаю – замолчали. А уж покупка квасной цистерны убедила всех в серьезности наших с Димой намерений. 90-е, как известно, были годами становления капитализма, потому основной упор мы сделали на сахар. Сахар – это в России соль и спички. Из него можно сделать все, даже порох. Сердобольные друзья дарили нам тарелки, полотенца и кастрюли. Мы брали все. Комната стала напоминать склад боеприпасов. Коробки, чётко подписанные мною, несли на себе суровые надписи «Не бросать. Стекло! Вверх!» или «Консервы. Суп пакет. Сайра». Высились коробки со стиральными порошками, простынями и полотенцами в китайскую розу. Звякали обернутые в газетную бумагу чашки в горох, увязанные веревками стопки книг а-ля студент-разночинец занимали кладовку.

Предстояло самое трудное – разговор с начальством…

Шеф мой, человек совершенно потрясающий, Александр Аркадьевич Иванов, заведующий постановочной частью Ленкома, а это, в ту пору, на секундочку, 62 человека, из них – 17 выпускников Школы-студии МХАТ, отмахнулся от меня.

– Гребенщикова? Ты на что намекаешь? Зарплату прибавить? Прибавим. В начале сезона. Всё. Иди, работай. Гастроли предстоят, зарубежные! Задумайся! Да, и это… хватит трепать про деревню, ты же серьезная девица! У тебя сейчас спектакль в Куйбышеве, у Монастырского…

– А вы откуда знаете? Я же в выходные ездила?

– Оттуда. Можешь неделю взять. За мой счёт.

Первый тайм я проиграла.

Если шеф принял мои угрозы уехать в деревню за обычную девичью шутку, то Магистр Ордена Ленинской Комедии, как иногда называли за глаза Марка Анатольевича Захарова, принял мои планы всерьез – ибо режиссеры понимают и женщин тоже… Наша постановочная часть располагалась под крышей бывшего Купеческого клуба, в котором, после выступления Ленина с мудрым предложением «Учиться, учиться и учиться» разместился Театр Комсомола. Ленинского, конечно. От Ленина осталась в наследство картина маслом, занимавшая полстены. Картину деликатно смещали с центральной позиции, которую она занимала в фойе театра на задворки, туда, куда и солнечный свет редко падал. Дабы зритель, пришедший на революционное во всех отношениях зрелище, немного охладился, видя небольшого человечка с бородкой и лукавым монгольским прищуром. Вообще, Купеческий клуб принимал у себя даже анархистов с горным пулеметом, Дом Политпросвещения, целевые спектакли, а ныне фитнесс и прочие рестораны на радость участвующих.

Разговор с Марком Анатольевичем состоялся трижды.

– Дарья Олеговна, – Марк Анатольевич по имени-отчеству обращался ко всем, даже к детям, – вы когда-нибудь жили в деревне?

– Нет, – я не смогла соврать, – никогда.

– Я бы вас понял, если бы вы решили поехать, скажем, во Французские Альпы. Вы уверены? В правильности своего выбора?

– Да, – сказала я, и соврала.

21 июля 1991 года грузовой полуприцеп, перегруженный сверх всякой меры, отчалил от дома №18 корпус 2 по улице Каховка и взял курс на Калининскую область. Я лежала в щели, укрытая брезентом, а на мне сидели две собаки – старенький фокс по имени Рафик, и молодая овчарка Валдай. Ирландский терьер Ежи ехал с мужем Митей в кабине. Когда грузовик дернулся, клён, росший напротив подъезда моего дома, провёл по моему лицу веткой – словно прощаясь. Господи, что же я делаю? – пронеслась мысль, и исчезла. Всё это было похоже на спектакль, и всерьёз не было понято мной. Через много часов мы добрались до деревни, и, на глазах у изумленных жителей, выгрузили всё свое движимое имущество. Бочку из-под кваса, шкафы, банки с краской, коробки с консервами, холодильники, чемоданы, матрасы, тюки, свертки, рюкзаки… Цирк приехал, – сказали местные, увидав троих наших собак. Ну, что, прошу, – Вовка Заяц открыл перед нами занавесочку, так как двери не было. Крыши тоже не было. Не страшно, – сказал Вовка, – дождя не будет. Той же ночью случилась гроза.

Вот, так и живем мы тут – 30 лет. Давно осталась в прошлом Москва, театр, муж Дима. Мы всё еще строим дом, но, теперь уже с мужем Сашей. С Митей мы расстались через 3 года. Из театра меня уволили по собственному желанию, когда я рассказала, что у меня боров весит 132 кг и картошки я убрала 12 мешков. Вот, к чему может привести случайно отчеркнутое мамой объявление – «Продается дом, для выращивания телят на коллективном подряде».

Далеко от стольного града лежат наши деревеньки. Даже и не понять, где, собственно лежат? Нет у нас дорожных указателей, хорошо, если кто помнит – а то и почтальоны уже рукой махнули, куда письма да газеты доставлять? А деревенек у нас осталось порядочно – только дворов в них мало. Рассыпаны они – как будто кто взял горсть бирюлек в ладони, потряс, да и высыпал на землю – а дальше, кому как повезло. Сильнее всех повезло деревне Селифаново. Эти они просто лотерейный выигрышный билет вытащили! Селифаново на берегу озера приспособилось. Им как хорошо! И рыбалка, и на лодках катание, и плавание, кто любит, если вода теплая. В Селифаново у нас Бородулин живет. Бородулин бородат согласно фамилии, дядька крепкий, суровый, но ищущий жизненный смысл. Тоже одинокий, но надежды на счастье не теряет. Селифаново – деревня крепкая, почитай, с полсотни дворов, и всё народ основательный, избы с подызбицей, хлева рубленные, шифером крытые, колодцы с журавлями, а на столбах колеса от трактора, в которых аисты сидят. Там и народ, не шебутной какой, а вдумчивый. Безобразий не совершают, хотя участковый там частый гость – он тоже ихний, селифановский житель. Если взять вбок от Селифаново, то выйдешь на ровную дорогу. Иди по ней, иди, и будет тупик в виде забора. Это московский дачник огородил себе 100 гектар земли. Чтоб волки не шастали. А волкам оно надо? Им овца интересна, а не тощий дачник на джипе! Ну, забор обогнешь, и будет Бобровое болото. Нехорошее место, что и говорить! Зовут его Чёртов угол, или Машка-Кикимора. Сверху все зелененькое, яркое, как парниковый огурец зимой, а шаг в сторону – всё. Утоп. И пузыри только. Там, на болоте, есть трансформаторная будка. Вот, от неё надо взять левее, и выйдешь ровно в то самое Машкино. Машкино деревня негожая, живут в ней люди странные, должно быть от болотного духа. Там, в Машкино, и обитает наш Дедулик. Домик его славный, крашен голубеньким, наличники беленькие, кружавчиками, крыша красная, как клубника, и яблоневый сад вперемешку с грушами. Дедулик у нас просто Мичурин какой-то. Сажает, подстригает, вредителей выводит, а потом не знает, куда те яблоки девать. Для того завел кроликов. Ну, чтобы яблоками кормить. И морковку им посеял. Кролики у него живут сами по себе, вроде, как дикие. К кроликам и курочки потянулись, к курочкам гуси, утки, цесарки, даже противные бородатые индюки. Дедулик сам не местный, жил в Мурманске, был «мореманом», всех зовет «сухопутными галошами» и грезит о море. Был женат, но жена осталась в далёком Мурманске, в виде воспоминания. Дедулик кряжист, ноги ставит, как и положено моряку, переживающему качку, бороду носит окладистую, лысинку прикрывает банданой. У Дедулика от сухопутной жизни постоянно болят зубы, и он их лечит. Дружит он с моим мужем на почве авторемонта, сварки, ковки, и ненависти к своей машине «Нива». Со мной – на почве любви к собакам, варенью из брусники и к моему самогону. У Дедулика живут собаки – кобель Мухтарка и собачья дама Дуська.

Если взять за центральную точку Селифаново, то хутор казака Данилы Свербигуза и не сыскать вовсе. Как сам добрый казак находит свою Свербигузовку, знает только Свербигузова лошадь. Зовут её Петькой, в честь Чапая. В таких дремучих чащах затерялась Свербигузовка, что даже сам пан Голова махнул на неё рукой. Казак Данила из местных, предки его в 17 веке шли с соляными обозами к морю, но заблудились, и, распродав соль, так и остались – на берегу речушки. Настоящая фамилия Свербигуза – Чумаков, но Свербигуз звучит как у Гоголя! Данила холостой, занят коммерцией, натуру имеет мечтательную и строит обсерваторию. С 17 века Свербигузы сроднились с селифановскими, с машкинскими, с потапенковскими – и теперь, куда не плюнь, везде родня. Даже Дедулик, добро пришлый с моря-окияна, и тот считает всем себя роднёй. У Свербигуза смешное хобби, он сварщик. Двор его заставлен сварочными аппаратами, и на лошади своей Свербигуз всегда скачет, надев для верности маску сварщика. Жаль, железа в наших краях нет, потому и мается Свербигуз – без дела.