Кто из вас знает, как прекрасно Шешурино тихой ноябрьской ночью? Никто не знает. Даже соседка моя Надюха – она спит по ночам. А вот я по ночам обхожу дозором деревню. И серебрится трава, схваченная заморозком, и фонарик выхватывает запотевшие стекла в окнах брошенных домов, и кажется, что кто-то там живет, наверное, духи ушедших? Но они добрые, они никому не делают зла, жаль, не в силах они протопить печку или залатать крышу. Где-то скрипнет калитка, повисшая на одной петле, уронит соседская кошка чугунок, охотясь за мышкой – и вновь все тихо. Нет машин, лишь лиса перебежит через дорогу, да ухнет незнакомая птица филин. Поднимешь голову – и поразишься, сколько на небе звезд, они влажные, мохнатые и яркие. Они живут, пульсируют, и небо словно вышито ими – и ты смотришь, забыв обо всем – и думаешь, а вот, гуляет сейчас кто-то с собаками по звезде Эниф в созвездии Пегаса и смотрит на Землю, и думает – а кто гуляет сейчас с собаками по Земле? От этого становится так уютно! И ты идешь к дому, а там горит настольная лампа, и тебя ждет кефир в кружке с матушкой Гусыней и книжка на ночь – лучше всего Агата Кристи, правда? И нет нигде болезни, страха и боли – а есть кот, который спит на твоей кровати и шлепанцы с вышитой на них надписью «Торопец»…

Дед Пашка Кирпичёв – майор. Танкист. Вот, в отставку давно как вышел, подумал в городе, да в деревню вернулся. Конечно, без танка-то куда как скучно. Не знает, куда руки приложить. Трактор купил, так какие у нас поля? Огороды только, там трактору не развернуться. Ходит целыми днями по деревне, думает – чего бы полезного сделать? Какое дело доброе? А у нас в деревне старушки пугливые, им чего? Картошечку посадить, морковку, капустку, дровишек заготовить. Дед и решил взять над бабками шефство, потому как бабки вроде бесхозные. Заехал к бабе Нюре на тракторе – хорош, мол, лопатой землю копать под картошку, сейчас вспашем. Мил человек, не горюй! – говорит. Ага. И снес бабке забор, дровяник да разворошил землю так, что не пройти, не проехать. Чисто полигон! Бабе Зине решил печку в бане переложить. Вроде сюрприз. Бабка-то глухая, и не услыхала, как он баню принялся переделывать. Кирпичи побил, пока печку разбирал, пришлось потом бабке железную печку покупать, а это деньги немалые! Бабушка Матрёна курочек держала, так дед решил, что курам нужно на воле гулять, а не в загородке – и выпустил. Одну лиса утащила, другую ястреб. Стали от него бабки бегать. Он только в калитку – руками машут, не трогай, Христа ради, иди своей дорогой! Ну, танкиста разве удержишь? То антенну одной приладит, чтобы, значит, телевизор смотреть, а у бабки и телевизора нет! А на антенну голуби садятся, гадят! Другой колодец начнет копать, а воды на той горушке и не было никогда – она в низинке. Бабки прям слезами плачут – оставь ты нас в покое, какое от тебя волнение, ужас! Ты нам дров наколи, да и хватит. А дрова что? Неделю топором помахал, и все. Неинтересно. Решил дед по плотницкому делу ударить. Купил себе верстак, устроил в сараюшке мастерскую. Скамейки ладит. А где танкисту знать про дерево? Ну, наставил по всей деревне скамеек, а ножки у них тонкие, а бабки наши веса немалого – сядут, скамейка опрокинулась, бабки на земле лежат, хохочут. А то конуру для Черныша бабки Лены сделал такую огромную, чисто дом! Собака туда заходить не хочет, боится, что заблудится. А дед и говорит, очень мне нравится из дерева мастерить, давайте, пишите, чего надо! Тут зима подходит. А наши бабки по зиме на печках спят, чтобы тепло было, и никакая хворь не пристала. А на печку лезть высоко, тут бабки еще со старых времен приспособились – сундук подвинут, на него табуретку, так и лазают. Дед Пашка разглядел, и говорит – негоже! Я лесенки сделаю. Видал на картинке такие, с перилами. Хорошая штука – ступеньки ровные, ходи, прям туда-сюда. Уж как бабки от него бегали, а одну поймал. Баба Нюра была у нас крупной комплекции, чисто корабль по корме, если сзади смотреть. Она в дверь только бочком проходила, какая крупная. Ей залезть на печку – это полдня надо. С остановками. Кирпичёв обрадовался, говорит, будешь меня всю жизнь помнить, я тебе жизнь облегчу! Неделю лазил по избе, все сантиметром мерил, размеры писал, картинки бабке под нос пихал. Бабка перекрестилась – ну его, лешего, пусть что хочет делает, только бы печку не развалил! И живет себе. А Пашка в то время лесенку и сделал. Делал по книге, чтобы бабкин вес выдержала лестница, потому вышла – одному не поднять. Сговорил мужиков с соседней деревни, что ты! Втроем несли, такая тяжелая. А и в избу не лезет. Окно выставили, пролезла. А стекло разбили. Бабка плачет, но кто её слушать будет? Занесли, а лестница между стенкой и печкой не лезет. Чего-то дед в размерах ошибся. Пришлось перегородку сносить. А чего не сделаешь, чтобы бабушке было хорошо? Бабушка Нюра ходит, опасливо на лесенку смотрит, на нижнюю ступеньку встала – а прочно, хорошо! Ну, думает, буду теперь зимой, как королевишна! А то, залезай как кошка. Тут и зима пришла. Снегу навалило, не пройти. А Пашка Кирпичёв возьми, да отправься на охоту, с друзьями. Тут бабушки прям в голос плачут – вот те на, нужен, а нету! Кто бы нам от снега дорожки прочистил? Сами взялись, лопаты достали, откидывают снег, хохочут, как молодые. А баба Нюра таких размеров, что ей не тропку чистить, ей шоссе прокладывать. Потолкалась она крылечке, и думает – а дай залезу на печку, погреюсь. Печка натоплена, по избе жар плывет, в печке картошка стоит в чугунке, молочко, да вода в чайнике кипит, крышкой звякает. Бабка себе хлебцу взяла, и полезла наверх. Ступеньки большие, ноге ловко! Хвалит бабка Пашку, не нарадуется. Как на полати забралась, устроилась, подушку взбила, а и возьми неловко ногой упрись – а лестница постояла, да и опрокинулась. Забыл Пашка к стенке прибить! И вот, картина – сидит бабка на печи, хлеб жует и плачет горько. А за окном-то снег валит! Целую ночь идет, и день идет, и другой идет. Бабки дорогу не могут прочистить, сидят по избам, у всех дрова припасены и вода есть. Но они-то понизу сидят, а баба наша под потолком! Беда. Вниз глядит, аж голова кружится, шутка ли, полтора метра, бабин рост. Кошка к ней пришла, так и сидят. Вот, и жить бы бабе Нюре до весны, потому как слезть ей никакой возможности. Хорошо, пенсии почтальонша разносить стала, где, говорит, баба Нюра? Откопали, в избу вошли – нету бабки! Беда. Никак кто украл? А бабка и плачет с печки – родненькие, сымите меня! Потом уж и сундук на место вернули, и табуретку поставили.

А дед-то вернулся, и к бабке – ну, как? Хорошо тебе! Ну, деда-то не испугать! Я, – говорит, маленько с высотой лестницы промашку взял, да и то тебе на такие верха лазить зачем? Я тебе полати внизу сделаю, вроде, как кровать будет, а под нее печку сделаем, а? А она в него чугунком запустила. Да разве танкиста напугаешь? Он уже бабке Зине мышеловки ставит, вот бабки и спорят, попадет в них Зинка, или пронесет?

Серчая душой, сосед наш, дед Пётр Васильевич, решил учить меня плотницкому делу сам. К 30 годам я получила настоящее мужское образование на постановочном факультете, легкое сотрясение мозга при монтировке декораций во МХАТе, отличала шерхебель от грунтубеля – лучшего «парнишки» в ученики поискать! Пошли мы в сарай, там было так здорово! Дед сам расплылся от радости:

– Глядит-ко! Тута у меня строгальное все, тута востренькое – топорики, стамесочки, ножи сапожныя, скребки, тута – сверлильное, – и мы пошли вдоль стен, а потом и к верстаку, а потом и под верстак… и …через час я забыла, как меня-то звать!

– Главное, девка, запомни! Пьяному – нет дороги сюда. Выпил – иди, отдыхай, спи, песни пой. Пьяный все! Что ты! Без пальцов что! Без глаза что! Голову, быват, сносило… да… а ты думаш? Сейчас мы выпьем, сарайку закроем, а завтра уж почнем, с утречка, по холодцу…