Нагруженные добром уходили люди. Кто ковер нес, кто в ладони сжимал редкий смарагд или саблю, рукоять которой сияла самоцветами.

Весть о Вахрушкином счастье не ветер, а сами люди разнесли. Дошла она и до самых далеких аулов и станиц.

Что тут поднялось! Ведь каждому охота было хоть частичку Вахрушкиного счастья получить. Но чем слабее мерцал над очагом голубой огонек, тем меньше становилось добра, а люди все шли и шли.

И вот последний человек унес с собой самое дорогое для Вахрушки и Мухасаны, это голубой огонь, а вместе с ним и перо сокола — птицы счастья.

И сразу все кругом потемнело. Как и прежде, голые стены юрты зачернели и чуть-чуть светилось пламя в очаге.

Но радость у Вахрушки не пропала. Счастливый он сидел. Мухасана же, как всегда, молчала. И вдруг за спиной шаги они услыхали.

— Кто там? — спросил Вахрушка. — Я все раздал, зачем ты, человек, пришел?

— Погоди, погоди, не торопись! — сказал женский голос.

И Вахрушка с Мухасаной увидали, как старуха к очагу подошла.

Мухасана сразу ее узнала. Это была огневица, хозяйка богатств гор Камня. Только платье на ней темней стало, не светился искорками платок.

Молча она к очагу присела и, глядя на пламя его, к Вахрушке обратилась:

— Ну, доволен ты, парень, что счастье свое ро́здал?

— Я тебя не знаю. Но я счастлив, бабушка.

— А чем? Что радует тебя?

— Тем, бабушка, что я сейчас счастлив, раз счастливы другие! — с жаром Вахрушка отвечал.

— Да, — вставила старуха, — ро́здал свое богатство. И счастлив, значит, ты.

— А как же, счастлив. А то какое же мне было б счастье, когда я в драгоценных каменьях, а народ в лохмотьях. Когда юрта или изба моя в коврах, а у людей солома вместо кошмы! — говорил Вахрушка.

Но молчала бабка. Ее лицо еще суровей стало. Тонкие губы в ниточку сошлись. Морщины стали глубже и яснее. В глазах недоброе сверкнуло:

— А хочешь правду увидать о своем ты счастье? — спросила Вахрушку бабка. И, не дожидаясь ответа, старуха, как и в первый раз, когда приходила, достала из-за пазухи камешек, такой же серенький на вид и с искорками по краям.

— Гляди. — И камень к Вахрушке поднесла.

Посмотрел на камень Вахрушка и вдруг стало белеть его лицо, будто кровь ушла из всех жилок. Но он уж не мог отвести глаза от камня.

Увидал, как молодайка подавала богатому тархану Вахрушкин кинжал, которым так любовался совсем недавно Вахрушка. Тархан, видать, рядился с молодайкой. Немного ей насыпали за кинжал муки, и она домой побежала, чтобы от голода детей своих спасти.

Потом не стало видно в камне ни тархана, ни молодайки. Все пропало. Зато новое Вахрушка увидал: как сосед-бедняк из бедняков продавал чистой воды смарагд проезжему купцу; а тот рядился и кричал, что и так хорошо за камень дает. Спрятав в складках своего пестрого халата бесценный самоцвет, купец отсыпал бедняку денег ровно столько, чтобы купить козу.

— А вот еще посмотри, — сказала бабка и, потерев пальцем камень, показала его опять Вахрушке.

Несказанной красоты — белогривый конь в степи скакал. Вахрушка хорошо видел, как скакуна поймали и к богатому баю подвели.

Вздрогнул Вахрушка. Ведь это был бай, которому служил Вахрушка. Он видел, как доставал бай Вахрушкин пояс, усыпанный алмазами, и подал его хозяину коня.

— Хватит! — словно раненный, Вахрушка простонал. — Не показывай мне больше камень, бабка. Я понял, кого хотел порадовать и кому досталось мое богатство.

Ничего не сказала бабка, только молча камень за пазуху убрала.

— Я во всем виновата! Я! Просила счастье только для тебя и себя, Вахрушка! — горько плача, говорила Мухасана.

— Да, Мухасана, ты виновата. Забыла про наказ мой. Как только те, кто владеет землей и табунами, горами, камнем и степями, узнали, что ты, Мухасана, проникла в пещеру и сумела дорогу к соколу — птице счастья — найти, поднялись коршунами в небо и тучей закрыли гору, куда спрятали украденное счастье от людей.

— Глядите! — бабка продолжала. И, махнув платком, сдернутым с головы, она сказала: — Вахрушка! Выпусти своего кречета на волю!

Послушался старуху Вахрушка и, живо сбегав на улицу, выпустил кречета, сняв с его головы колпачок.

И увидали Вахрушка с Мухасаной только не в камешке, а прямо перед собой, как взвился кречет в небо. За ним туча воронов поднялась. Как ни бился кречет с врагами, но бессильно камнем упал на землю.

— А теперь прощай, Вахрушка! — сказала бабка и ушла, как не бывала…

Знала она, что догадался парень — не одному со стервятниками, со злом бороться надо, а всему люду свободными кречетами стать и, взлетев высоко-высоко в небо, на воронов напасть, чтоб вырвать у них волшебную птицу счастья…

И снова Мухасана прокричала:

— Я во всем виновата… Я. Зачем забыла о других?

Сказала и упала на кошму…

А Гасан, говорят, всю жизнь сказки о сестре Мухасане и Вахрушке хранил и людям их поведывал. Каменные же дедовы обутки-лапти и теперь в станице Степной берегут…

Слепой Вахрушка протягивал к ней руки.

Октябрь навечно убрал с нашей земли баев, тарханов и заводчиков, только молва про голубой огонь не умерла.

И ныне, может быть, правнучка Гасана — простая башкирская женщина-изолировщица на газопроводе Газли — Урал, Нурихметова, по имени тоже Мухасана, со своей бригадой проложила трубы для голубого огня от самой Бухары до Урала.

Ни пустыни, ни снежные обвалы, ни злые ветры и лютые морозы, ни зной и непогода не сломили нашего батыра Мухасана, как в добрую шутку друзья-строители называют Мухасану.

Давно она, бывшая батрачка, застенчивая и в то же время храбрая Мухасана, поняла, что своим трудом, своей любовью к родной земле и к людям можно счастья добиться.

Своими руками несет она голубой огонь для людей.

Не зря ее храбрым батыром зовут и недаром на ее груди орден Трудового Красного Знамени алеет, и люди светлые сказки про нее говорят…