В этом сонме детей я хочу упомянуть и своих внуков Дэниела Саймонса и Вику Саймонс. Даня родился в Нью-Хейвене в 1983 году. Я была вне себя от гордости и счастья. Мы с Витей уехали в это время в Пасадену, Калифорния, где Витя участвовал в проекте
Galileo Mission tо Jupiter
, то есть в отправке космического корабля Галилей на Юпитер. Я позвонила Довлатову в Нью-Йорк похвастаться Юпитером и прибытием в этот мир внука Дани. Сергей не поздравил нас ни с тем, ни с другим событием, и даже не проявил приличествующего в таких случаях энтузиазма. Вот как он об этом рассказал в письме к Ефимову от 1 августа 1983 года:
Звонила Люда из Калифорнии, минут пятнадцать, захлебываясь, рассказывала про неведомого мне внука Даню, затем спросила, как мои дела, я сказал хорошо вроде бы, тогда Люда сказала, значит, продолжается эта буря в стакане воды?… Только не говорите ей, что я жалуюсь. Я так долго ожидал возможности жить жизнью, близкой к литературе, успел состариться, и теперь, наверное, веду себя как-то неприятно, хвастливо и торжествующе.
Когда пять лет спустя родилась Вика, я даже не известила Сережу об этом. Как говорила моя няня Нуля, «не знамо на что нарвешься».
Моему Дане, точнее, Дэниелу Саймонсу, в этом году исполнилось аж 40 лет. Ростом лишь слегка уступает Довлатову. Он окончил Дартмут, университет, где русский язык и литературу преподавал Леша Лосев. Даня увлечен философией и политическими науками и свободно говорит по-русски. Теперь он покупает и продает самолеты. Вика тоже окончила университет, написала диплом по Лескову, но работает в ай-ти. Год назад у них с мужем Эваном родился мой правнук Саша. Вика наконец-то всерьез взялась за русский язык. Как будет с Сашей, пока непонятно.
Недавно, приехав к нам в Бостон, Даня снял с полки том Довлатова, и вскоре из комнаты послышался хохот. За обедом мой внук спросил: «А ты была знакома с этим писателем?».
Глава девятая
«Без права на женщину»
Некоторые мемуары о Довлатове, как, например, сочинения литературной пары Елены Клепиковой и Владимира Соловьева, не могут быть обойдены молчанием. Произведения, выходящие из их компьютера, как фарш из мясорубки, обескураживают недосягаемым моральным стандартом, благородством и, главное, мемуарной правдивостью. Иногда они называют свои опусы романом или «будущей книгой». Этот прием не уменьшает, к сожалению, ни пошлости, ни вульгарности языка.
Позволю себе цитату из статьи Клепиковой, «деликатно» приуроченной к 60-летию Довлатова:
На вечеринках у Игоря Ефимова, где гостей сажали как в Кремле или Ватикане, по рангам, Сережа помещался в самом конце стола без права на женщину и вынужден был весь вечер слушать парный конферанс Наймана и Рейна, сидящих по обеим сторонам от сопредседателей — Ефимова и его жены. Находясь в загоне, Сережа сильно киксовал и развлекал таких же, как он, аутсайдеров в конце стола.
Выражение «без права на женщину» по отношению к Довлатову звучит, как сказал бы Бродский, «довольно клево». Крутое название для воспоминаний о Сергее Донатовиче.
К счастью, прав на женщину у Довлатова было хоть отбавляй. Если читателям не лень вернуться ко второй главе этой книги, то они убедятся, что автор этих воспоминаний, являясь женщиной, познакомилась с Довлатовым именно на вечеринке у Ефимовых. И он даже посмел проводить женщину домой и очаровать ее, не потрудившись получить письменного разрешения Игоря Марковича.
Сидел Довлатов в тот вечер не в самом конце стола, а на столе, правда, на письменном. Перейдя от этой детали к философскому понятию конца стола, хочется добавить, что у стола, — если он не круглый, — как правило, имеется два конца…
Сергей в тот вечер не развлекал «таких же, как он, аутсайдеров», а «занимал площадку», и ему внимали с восторгом и хозяева, и гости. Рассказчиком он был превосходным.
А вот как описывает Клепикова внешность молодого Довлатова
:
«Однажды на нашем пороге возник совершенно не литературный на вид и уж точно без всякого личного шарма мастодонт в зимнем прикладе — Сережа Довлатов».
Разлюбившая Довлатова Ася пошла гораздо дальше, назвав его «гориллой, разбитой параличом». Не думаю, что это определение стоит принимать всерьез. Супружеские пары, как известно, мастера наделять друг друга как немыслимо ласкательными, так и обескураживающе оскорбительными прозвищами.
Довлатов вполне мог быть не во вкусе Клепиковой, но, как принято сегодня говорить, абсолютно однозначно в юности он был необыкновенно хорош собой. И не только в юности. Среди сотрудников журнала «Нью-Йоркер» обсуждалась однажды — в моем присутствии — «вызывающе литературная» внешность Довлатова. Для сравнения упоминался и Хемингуэй, и Че Гeвара…
Клепикова не жалеет усилий, чтобы унизить Довлатова как человека и как писателя: «Никто тогда его не принимал всерьез — как оригинального писателя или вообще как писателя. Помню у Битова, Бродского, Марамзина, Ефимова, да и у многих, такой пренебрежительный отмах: „А-ах, Довлатов легковес!“».
Это неправда. Вот что пишет в своих воспоминаниях Евгений Рейн о раннем Довлатове:
Я сразу же обратил внимание на очень высокий профессиональный уровень его рассказов. Это были не смутные разодранные клочки, сюжет проводился изобретательно и отчетливо, характеры обозначались ясно и ярко, реплики стояли на точных местах, были доведены до афоризма, гротеска, пародии. Короче говоря, это были прообразы рукописи, литературного труда.
Если нам не безразлично, что думал о Довлатове Иосиф Бродский, то следует процитировать одну фразу из посвященного Сергею эссе:
Сережа прежде всего был замечательным стилистом. Рассказы его держатся больше всего на ритме фразы, на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи…
И, как уже было сказано в главе «Литературные будни», такие известные в то время литераторы как Борис Вахтин, Игорь Ефимов и Владимир Марамзин пригласили его участвовать в их сборнике «Горожане». Мнение этих литераторов о начинающем прозаике Довлатове было единодушно положительным.
Сам Довлатов очень трезво оценивал свои литературные достижения. Когда я фыркнула по поводу публикации в «Юности», он написал:
Довлатов – Штерн, 1974 год, из Таллина
Милая Люда!
«Юность» — черт с ней. Написал то, что им требовалось, и они меня опубликовали, другого публиковать не стали бы. Для меня (и для местного издательства) это сильный прецедент. Тут есть чиновники, которые текста не прочтут, а рожу и фамилию запомнят. Адепты чистого искусства уже подняли дружный лай по поводу моего выступления. Получена такая открытка: «Портрет хорош, годится для кино, но текст — беспрецедентное говно». Это кто-то напрягся из тусклой челяди Бобышева, я думаю… Подпись красноречивая «Х», по-ихнему — икс. Но это все
merde
— рвань и нечисть.
В ноябре у меня по плану должна выйти книжка «Пять углов», девять с половиной листов с портретом и абстрактными углами на супере. Там же, на супере, кусочек интервью со мной. Мне выплатили 60 процентов, я купил импортные брюки, долгов нет.
Параллельно развивается детская книжка в стихах (!) «Незнакомые друзья». Ее хотят издать на двух языках в переводе знаменитой (тут) Эллен Нийт.
И еще я заканчиваю роман «В тихом городе Н». Рейн физически уснул, когда я излагал ему содержание. Роман (предыдущий) «Дорога к славе» буду подавать на рецензию в августе. Там 12 листов. Если со мной в первом квартале 75 года подпишут договор, я немедленно уеду в Ленинград.
В общем, я держусь. Более того, чуть не купил за 700 рублей форд 1938 года. Одет неважно. Питаюсь средне. Тревоги в моем взоре навалом, особенно с похмелья. О тебе: ты — единственная волнующая меня дама. Я потерял тебя безвозвратно, хотя даже Рейн, который говорит с волнением только о чужих сертификатах, признает, что я тебе нравился, а в какой-то период даже мог уговорить замуж. Если я когда-нибудь останусь с тобой наедине, то немедленно умру от инсульта. Сообщи мне адрес псковской деревни — я приеду на два часа. Нельзя, наверное?
