В конце шестидесятых наши пути разошлись. Я поступила в аспирантуру в ЛГУ, Натэлла уехала «за длинным рублем» в Монголию. Потом мы эмигрировали. С Натэллой Бокучавой я не виделась, наверно, лет тридцать.
И вот в 1992 году у меня в Бостоне раздался телефонный звонок.
— Людмила, привет! Ни за что не угадаешь, кто это… Ну, не буду мучить… Это Натэлла Бокучава.
— Натэлла? Господи! Где ты?
— В Петербурге. Специально разыскала тебя, чтобы сказать, что я только что прочла рассказ о себе, довлатовский блюз. Я понятия о нем не имела. А тут напечатали в газете «Петербургский литератор», и весь город звонит и поздравляет. Ведь это с твоей подачи я стала знаменитостью!
— Слушай, Натэлла, — кричала я через океан, — освежи мою стареющую память! При каких обстоятельствах ты познакомилась с Довлатовым?
— Диктуй адрес, напишу письмо.
И вот отрывок из Натэллиного письма:
Теперь о Довлатове… 12 января 1968 года, в день моего рождения, ты позвонила и сказала: «Поздравляю… Желаю… Ну, все, что полагается в таких случаях. В прошлом году у тебя было так весело и вкусно!».
— Так в чем же дело? Где ты?
— Я из автомата, но я не одна.
— А с кем?
— С приятелем. Довлатов его фамилия.
— Кто такой Довлатов?
— Мой приятель, молодой писатель.
— Так давай приходи с Довлатовым!
И вы пришли. Народ у меня был разношерстный. Все уже изрядно выпили. Я усадила вас за стол. Когда приедешь, покажу даже место, где вы сидели — можно вешать мемориальную доску! Я вас угощала, чем могла. Вы выпили и что-то съели, очень тихо, почти молча. А остальная компания вела себя довольно развязно и шумно — рассказывали анекдоты, ржали, перебивали друг друга. Довлатов за весь вечер не проронил ни звука, и вы вскоре откланялись.
Прочтя письмо, я вспомнила тот вечер. Мы с удрученным трезвостью Довлатовым болтались по городу. Он был мрачен и суров, но домой идти не хотел. Я вспомнила о дне рождения Натэллы, и, надеясь его развлечь, напросилась к ней в гости. Веселья не получилось. Довлатов (особенно, если трезвый) тушевался в незнакомых бойких компаниях. Мне казалось, что он изнывал от скуки, и мы скоро ушли. Чтобы предотвратить разнос, я начала рассказывать истории о Натэллиных грузинских ухажерах. Несколько дней спустя, веселый и оживленный Сергей вручил мне для прочтения «Блюз». У меня долгое время хранился его первый машинописный вариант. Не могу избежать искушения привести его на этих страницах.
Блюз для Натэллы
В Грузии — лучше. Там все по-другому. Больше денег, вина и геройства. Шире жесты и ближе ладонь к рукоятке кинжала [Впоследствии Сергей сменил «кинжал» на «нож» и, по-моему, стало хуже. —
Л. Ш.
].
Женщины Грузии строги, пугливы, им вслед не шути. Всякий знает: баррикады пушистых ресниц неприступны.
В Грузии климата нет. Есть лишь солнце и тень. Летом тени короче, зимою — длиннее. В Грузии — лучше. Там все по-другому…
Я сжимаю в руке проржавевшее это перо. Мои пальцы дрожат, леденеют от страха. Ведь инструмент слишком груб. Где уж мне написать твой портрет! Твой портрет, Бокучава Натэлла!
О, Натэлла! Ты — чаша на пиру бородатых и сильных! Ты — глоток родниковой воды после драки! Ты — грустный мотив, долетевший сюда из неведомых окон! Ты — ливень, который застал нас в горах! И дерево, под которым спаслись мы от ливня! И молния, разбивающая дерево в щепки!.. Ты — юность прекрасной страны!..
Каждое утро Натэлла раздвигает тяжелые воды Арагвы. На берегу остается прижатый камнем сарафан, часы и летние туфли. Натэлла уплывает, изменчиво белея под водой. Тихо шелестят на берегу кусты винограда «Изабелла». А за кустами в этот момент бушуют страсти. Там давно сидит на корточках Арчил Пирадзе, зоотехник.
Час назад Арчил Пирадзе вышел из дому.
— Арчил, — заявила ему старуха Кеке Пирадзе, — я жду. Я переживаю, когда тебя нет. Вот смотри, я плюю на крыльцо. Пока оно сохнет, ты должен вернуться.
— Хорошо, — сказал Арчил.
Старуха плюнула и ушла в дом. Тогда ее сын начал действовать. Он вытащил из-под крыльца заржавленное ружье. Потом зарядил его и направился к реке.
Теперь он сидит на корточках и ждет. Наконец смыкаются воды Арагвы. Натэлла ступает по гладким камням…
Что на свете прекраснее этой картины?! Каково это видеть Арчилу Пирадзе?! Арчилу, который приходит в беспамятство от гипсовой статуи, изображающей лошадь? И тогда Арчил Пирадзе хватает свое заржавленное ружье. Он поднимает его выше и выше. Затем нажимает курок.
Дым медленно рассеивается, смолкает грохот. Затихает далекое эхо в горах.
— Это опять вы, Пирадзе? — строго говорит Натэлла. — Так я и знала. Сколько это может продолжаться? Я давно сказала, что не буду вашей женой. Зачем вы это делаете? Зачем ежедневно стреляете в меня? Как-то раз вы уже отсидели пятнадцать суток за изнасилование. Вам этого мало, Арчил Луарсабович?
— Я стал другим человеком, Натэлла. Не веришь? Я в институт поступил. Более того, я — студент.
— В это трудно поверить.
— У меня есть тетради и книги. Есть учебник под названием «ХИМИЯ». Хочешь взглянуть?
— Взятку кому-нибудь дали?
— Представь себе — нет. Бесплатно являюсь студентом-заочником.
— Я рада за вас.
— Так вернись же, Натэлла. Видишь козу, пасущуюся невдалеке? Она — твоя. У тебя будет все — патефон, холодильник, корова. Мы будем путешествовать.
— На чем?
— На карусели.
— Не могу. При всем обаянии к вам.
— Я изменился! — воскликнул Пирадзе. — Учусь. Потом и градом мне все это достается, Натэлла!
— Не могу. В Ленинграде, увы, ждет меня аспирант Рабинович Григорий, я дала ему слово.
— Я тоже выучусь на аспиранта. Прочту много книг. Можно сказать, я уже прочел одну книгу.
— Как она называется?
— Она называется — повесть.
— И больше никак?
— Она называется — Серафимович!
— Лично я импонирую больше Толстому, — сказала Натэлла.
— Я прочту его книги. Пусть не волнуется.
— Тихо! — сказала Натэлла, — вы слышите?
Из-за кустов доносились нежные слова:
Ты сказала мне — нет!
И по снегу, эх, по снегу ушла.
Был суров твой ответ,
Ночь в мученьях.
Ах, в мученьях прошла…
По дороге медленно шел киномеханик Гиго Зандукели с трофейной винтовкой. Тридцать шесть лет оружие пролежало в земле. Его деревянное ложе зацвело молодыми побегами. Из дула торчал георгин.
Завидев Натэллу с Пирадзе, Гиго остановился. Винтовку он теперь держал наперевес.
— Вы пришли, чтобы убить меня, Гиго Рафаэлевич? — спросила Натэлла.
— Есть маленько, — ответил Гиго.
— Все только и делают, что убивают меня. То вы, Арчил, то вы, Гиго! Лишь аспирант Рабинович Григорий тихо пишет свою диссертацию о каракатицах. Он — настоящий мужчина. Я дала ему слово…
Тут вмешался Пирадзе:
— Кто дал тебе право, Гиго, убивать Бокучаву Натэллу?
— А кто дал это право тебе? — спросил Зандукели.
Одновременно прозвучали два выстрела.
Грохот, дым, раскатистое эхо. Затем — печальный и укоризненный голос Натэллы.
— Умоляю вас, не ссорьтесь. Будьте друзьями, Гиго и Арчил!
— И верно, — сказал Пирадзе, — зачем лишняя кровь? Не лучше ли распить бутылку доброго вина?!
— Пожалуй, — согласился Зандукели.
Пирадзе достал из кармана «маленькую». Сорвал зубами жестяную крышку.
— Наполним бокалы, — сказал он.
Закинув голову, Пирадзе с удовольствием выпил. Передал бутылочку Гиго. Тот не заставил себя уговаривать.
— Жаль, нечем закусить, — сказал Арчил.
